На взаимоотношениях Изяслава, а затем и Ростислава с Вячеславом сказались древнерусские традиционные представления о старейшинстве среди князей. Вячеслав - старейший князь, он приходится "в отца место" и Изяславу и Ростиславу. Сидит же он отнюдь не все время в Вышгороде. Как только Изяслав утверждается на столе в Киеве, он "веде стрыя своего и отца своего Вячеслава у Киев". Обычная для Древней Руси ситуация, но она осложняется тем, что Вячеслав, действительно, стар. И он не может уже выполнять всего того, что обязан был делать в те времена князь. Вячеслав обращается к Изяславу: "Пакы сыну тобе молвлю, я есмь уже стар, а всих рядов не могу уже рядити, но будеве оба Киеве, аче нам будет которыи ряд или хрестьяных или поганых, а идеве оба по месту, а дружина моя и полк мои, а то буди обою нама ты же ряди. Аче кде нам будеть мочно обеима ехати, а оба едеве, пакы ли а ты езди с моим полком и с своим. Изяслав же с великою радостью и с великою честью поклонися отцю своему". С Вячеславом у князя Изяслава прочно связывалось понятие о старейшинстве. Он заявляет: "Яз Киева не собе ищю, но оно отець мои Вячьслав, брат старей, а тому его ищю". Так же мыслили и Кияне, наставлявшие Ростислава: "Якоже и брат твои Изяслав честил Вячеслава, такоже и ты чести". Вячеслав и умер в Киеве, погребен был "у святыя Софья", провожаемый толпами народа и Ростиславом. Нет, нам думается, необходимости глубже вникать в социально-политическую и социально-психологическую атмосферу Древней Руси, чтобы решительно отринуть идею о "дуумвирате" в Киеве в середине XII в. Между Изяславом и Вячеславом не заметно никаких бояр, которые заключали бы с князьями "ряд" о дуумвирате. Князья строили свои отношения, исходя из соображений старейшинства, а не из предписаний боярства, и эти соображения разделяла киевская община.
Отличной была ситуация с Рюриком и Святославом Всеволодовичем. Летопись сообщает о том, что Рюрик "возлюби мира паче рати, ибо жити хотя в братолюбьи, паче же и хрестьян деля пленяемы по вся дни от поганых и пролитья крови их не хотя видити, и размыслив с мужи своими, угадав бе бо Святослав старей леты и урядився с ним, съступис ему старейшиньства и Киева, а собе возя всю Рускую землю". О киевских боярах, как видим, тут нет и помину. Рюрик принимает решение без них, посоветовавшись лишь "с мужи своими", т. е. с приближенными. Киевляне, рядовые и знатные, здесь вообще оказались за сценой, что лишний раз указывает на известный спад их политической активности.
Иное содержание, чем в эпизоде с Изяславом и Вячеславом, заключено и в идее старейшинства, которое почти потеряло генеалогическое значение и наполнилось политическим смыслом. Вот почему старейшинство можно уступить под воздействием различного рода обстоятельств. Конкретно же в данном случае речь шла о разделе доходов с Киева и его ближайшей округи, с одной стороны, и киевских пригородов, - с другой, а не о мнимом "дуумвирате". Единственно, о чем свидетельствует данный факт, - это о росте значения и влияния киевских пригородов. Корм, собираемый с них за выполнение княжеских функций, составляет уже столь лакомый кусок, что Рюрик готов поступиться ради них и Киевом. Естественно, что по поводу ряда мероприятий, в частности походов, направленных против половцев, и Рюрик и Святослав договаривались друг с другом с большим или меньшим успехом, как, впрочем, договаривались и остальные князья. Видеть здесь "дуумвират" нет никаких оснований.
Еще меньше тезис о дуумвирате относится к Рюрику и Роману Мстиславичу. Рюрик, пользуясь своим положением в Русской земле, дал Роману несколько городов в кормление, чем вызвал гнев у Всеволода Большое Гнездо, заявившего свои притязания на эти города.
Итак, накануне татаро-монгольского нашествия Киевская земля была, пожалуй, одной из самых ослабленных волостей Древней Руси. В основе этого явления лежал ряд причин как внутреннего, так и внешнего порядка, суть которых тонко уловил А. Е. Пресняков. "Пробудившаяся и в Киевщине тенденция к обособлению в особое законченное целое, в живущую собственной жизнью, местной и замкнутой, землю-княжение была решительно подорвана живой традицией киевского первенства", - писал исследователь. Действительно, значительно уже утративший свои силы Киев сохранял прежние амбиции. И киевские князья и киевская община стремились распространять свое влияние на другие земли Руси, не имея на то возможности. Наряду с этим князья других волостей продолжали бороться за Киев, когда он уже утратил свое былое значение. Они действовали под влиянием традиции. Самые же могучие волости и князья той поры (юго-западные и северо-западные) стали на путь сознательного ослабления Киева. Все это не могло не подрывать силы Киевского города-государства.
2. Возникновение города-государства в Черниговской и Переяславской землях
Черниговский и Переяславский города-государства сложились на основе племенной территории полян и северян. При этом, как свидетельствуют новейшие изыскания археологов, такие древнейшие города, как Любечь, Переяславль, входили наряду с Киевом в регион полян; Новгород-Северский, Севск, Путивль и Рыльск были городами северян, а Чернигов находился на смешанной, полянско-северянской полосе. А. Н. Насонов убедительно показал, что Киев, Чернигов и Переяславль вырастали "в значении политически господствующих центров" и составили основу так называемой "Русской земли". Не отрицая ускоренности социально-экономического развития в "Русской земле", не можем согласиться с А. Н. Насоновым в том, что эти центры были сильны своею феодальной знатью, богатой земельными владениями. "Русская земля" была дофеодальным образованием, ядром того суперсоюза, который возникал на территории Восточной Европы на протяжении IX–X вв. Исследователи показали всю сложность формирования этого суперсоюза, вхождения в него различных союзов племен. Так, если западные северяне непосредственно вошли в состав "Русской земли", то восточные северяне продолжали еще долгое время платить дань хазарам. "В IX в. территория племенного союза оказалась рассеченной политической границей на западную часть, вошедшую в состав "Русской земли", и восточную, находившуюся, вероятно, в зависимости от Хазарского каганата", - пишет А. К. Зайцев. Тем не менее и восточные северяне оказались очень рано в орбите влияния полянской общины. С них брал дань киевский воитель Святослав.
В конце X - начале XI вв. из состава "Русской земли" начинают выделяться Черниговская и Переяславская земли. В связи с этим явлением привлекает внимание градостроительная деятельность Владимира. "И рече Володимерь: "Се не добро, еже малъ город около Киева". И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне. И поча нарубати муже лучыпие от Словень, и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады: бе бо рать от печенег. И бе воюяся с ними и одолая им…". Правомерно, казалось бы, видеть в строительстве князя одно лишь стремление укрепить порубежье для борьбы со степняками. Но уже П. В. Голубовский усмотрел в постройке Владимиром городов одновременно и попытку Киева усилить свое господство в земле северян. Его поддержал В. В. Мавродин, который при этом отметил, что "массовое заселение городков иноплеменным по отношению к основному населению территории составом свидетельствует о том, что, очевидно, дело охраны земли Северской, с точки зрения киевского князя, гораздо целесообразнее было поручить переселенным "лучшим мужам"". Действительно, этот летописный материал может свидетельствовать о враждебности северянского населения по отношению к полянской столице. Враждебность эта подогревалась стремлением к самостоятельности жителей Левобережной Украины. Владимир, переселяя "лучших мужей", добивался двух целей: с одной стороны, он лишал лидеров общины словен, кривичей, вятичей и чюди, которые стремились так же, как и северские города к самостоятельности, с другой - с помощью переселенных поддерживал свою власть над местным населением.
На активизацию антикиевских выступлений жителей Левобережья намекают и события 1015 г., связанные с походом князя Бориса. В Повести временных лет и в некоторых других источниках организация этого похода объясняется необходимостью отражения печенегов, вторгшихся в южные пределы Руси. Не найдя печенегов, Борис вернулся с войском назад. Несколько иначе излагает события одно из Сказаний о Борисе и Глебе, изданных И. И. Срезневским. Там наряду с упоминанием о походе Бориса против напавших на русскую землю врагов говорится еще и о том, что киязь, "умирив грады вся, възвратися вспять". В. В. Мавродин, рассмотревший обе версии, пришел к выводу, что они не исключают друг друга. "Возможно, - пишет он, - что печенеги, прослышав о походе Бориса, ставившего себе целью "умиротворенье" северских городов, ушли в степи". Сообщение об усмирении городов позволило В. В. Мавродину высказать предположение о "продолжавшемся сопротивлении Киеву со стороны отдельных социальных группировок Левобережья". Исследователь, впрочем, не решался сказать, какой характер носило брожение городов "оноя страны Днепра". "Было ли это восстание городских низов против развивавшейся феодально-ростовщической верхушки, было ли это сопротивление отдельных представителей местной знати некоторых городов власти киевского князя - прямого ответа на поставленный вопрос мы нигде не найдем". Речь, вероятно, надо вести о росте сопротивления северского населения в целом киевскому господству. Не случайно в конце X - начале XI вв. происходит сложение политического и территориального ядра Чернигово-Северской волости. Данный процесс, как нам думается, мог идти только рука об руку с постепенным освобождением от власти Киева.
О Чернигове можно определенно сказать, что он возник в результате общинного синойкизма, т. е. слияния нескольких поселков. Само появление города путем объединения группы общин свидетельствует об определенной социальной консолидации местного населения. По мере ее роста усиливалось стремление черниговцев обособиться от Киева.
В первой четверти XI в. наблюдаются явственные признаки возросшей самостоятельности Черниговской земли. Учреждение в Чернигове княжения, независимого от Киева, вполне подтверждает нашу мысль. Произошло это при следующих обстоятельствах. В 1024 г. у стен Киева появились войска князя Мстислава, пришедшего из далекой причерноморской Тмутаракани. Трудно сказать, опирался ли он в этот момент на северянские силы или довольствовался своей тмутараканской дружиной. Мстислав мог пройти Доном, Сеймом и Десной, побывать, следовательно, в Чернигове, но мог подняться и вверх по Днепру, не заходя в Чернигов. Но как бы там ни было, князь Мстислав, когда киевляне отвергли его, нашел себе пристанище в Чернигове, откуда потом выступил против Ярослава. Основную силу Мстислава в Лиственской битве составляли северяне. Борьба закончилась соглашением у Городца: "…и разделиста по Днепр Русьскую землю: Ярослав прия сю сторону, а Мьстислав ону". Это соглашение соответствовало интересам зарождающейся Черниговской волости - города-государства, становление которого началось еще до Мстислава и продолжалось после него.
Вокняжение Мстислава в Чернигове указывает на возросшую сплоченность местных социальных сил, способных противостоять киевской общине и возглавляющему ее князю Ярославу. Основу этих сил составляла городская община Чернигова. Нас не должна смущать фразеология летописца, сосредоточенного на князьях, которые якобы сами, без участия общин Киева и Чернигова, "разделиста Руськую землю". Перед нами обычная манера подачи летописного материала, сфокусированного на деятельности князей. В действительности же раздел "Русской земли" являлся выражением глубинного течения социальной жизни, размывавшего родоплеменные устои. Князья лишь облекали в политическую форму то, что диктовалось объективным ходом исторического развития.
Княжение Мстислава в Чернигове знаменовало существенные сдвиги в общественной организации "Русской земли". Оно предвещало ее распад, который стал отчетливо проявляться к середине XI в. На обломках "Русской земли" складывалось три волости: Киевская, Черниговская и Переяславская. Образование из "Русской земли" названных волостей запечатлело летописное "Завещание" Ярослава Мудрого. Перед своей смертью в 1054 г. Ярослав, обращаясь к сыновьям распорядился так: "Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев; сего послушайте, якоже послушаете мене, да той вы будеть в мене место; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль". Здесь, подобно тому, как это имело место в летописном рассказе о разделе "Русской земли" между Ярославом и Мстиславом, одной лишь княжеской воле приписывается созидающая политическая роль. Эта идеалистическая концепция летописца прошла через все русское средневековье и была воспринята историками XVIII–XIX вв. Н. М. Карамзин, например, писал: "Древняя Россия погребла с Ярославом свое могущество и благоденствие. Основанная, возвеличенная Единовластием, она утратила силу, блеск л гражданское счастие, будучи снова раздробленною на малые области". Советские историки показали несостоятельность такого рода трактовок политической истории Киевской Руси, установив обусловленность образования отдельных волостей-земель процессами роста их социальной консолидации и вытекающего отсюда сепаратизма. Однако основную причину выделения волостей-земель они видели в феодализации древнерусского общества, закономерным итогом которой стала феодальная раздробленность Руси. Поэтому "Завещание" Ярослава рассматривается как первое юридическое оформление феодальной раздробленности. Мы не можем полностью принять эту точку зрения. Распад "Русской земли", как и всего грандиозного восточнославянского союза племен, в самом деле был следствием социальной консолидации различных областей Киевской Руси. Но конкретное содержание данного процесса нам представляется не в развитии феодализма, а в смене родоплеменного строя общественной организацией, основанной на территориальных связях и являющейся переходной ступенью от доклассового общества к классовому. Образование территориальных социальных структур создавало условия для феодализации общественных отношений, а отнюдь не означало утверждение феодализма как социально-экономической системы.