Летописные сообщения конца XI в. - добавочные штрихи к этой картине. Становление киевской общины осуществлялось на путях утверждения демократизма социально-политических отношений. Недаром князья апеллируют к мнению общины даже в вопросах внутрикняжеского быта. В 1096 г. "Святополк: и Володимер посласта к Олгови, глаголюща сице: "Поиде Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред людьми градьскыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых"".Олег, "послушав злых советник", надменно отвечал: "Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом". Последняя фраза говорит о многом. Во-первых, она намекает, что за "людьми градскими" скрывались демократические элементы, почему Олег и уподобил их смердам. Во-вторых, из нее следует, что князь приглашался в Киев не только для выработки совместных действий против "поганых", но и для разрешения межкняжеских споров, где "людям градским" наряду с епископами, игуменами и боярами предназначалось быть посредниками. Олег не откликнулся на зов братьев. И эта реакция князя, по летописцу, являлась отклонением от нормы, ибо он "въсприим смысл буй и словеса величава".
Год спустя в Киеве застаем "людей" в положении консультирующих князя. Тогда в Киеве назревали трагические события. По навету Давыда был схвачен Василько Теребовльский. Начался пролог к кровавой драме, кульминацией которой стало ослепление ни в чем не повинного князя. Святополк, замешанный в неприглядной истории с Васильком, почувствовав то ли угрызения совести, то ли страх за содеянное, "созва боляр и кыян, и поведа им, еже бе ему поведал Давыд, яко "брата ти убил, а на тя свечался с Володимером, и хощет тя убити и грады твоя заяти". И реша боляре и людье: "Тобе, княже, достоить блюсти головы своее. Да аще есть право молвил Давыд, да приметь Василко казнь; аще ли неправо глагола Давыд, да прииметь месть от бога и отвечаеть пред богом"". Очевидно, что "кыяне" тут - людье, городская масса. В дальнейшем те же "кыяне" переходят к активным действиям, указывающим на широкие полномочия киевской общины. Когда князья Владимир Мономах, Олег и Давыд Ольговичи собрали "воев" и выступили против Святополка, чтобы покарать его за причастность к ослеплению Василька, он "хоте побегнути ис Киева, и не даша ему кыяне побегнути, но послаша Всеволожюю и митролита Николу к Володимеру…". Посланцы поведали Владимиру "молбу кыян, яко творити мир, и блюсти земле Русьские; и брань имети с погаными". Благодаря инициативе "кыян" начавшийся было конфликт разрешился миром. М. С. Грушевский, комментируя приведенные летописные известия, отмечал: "Ходатайство общины было уважено, и союзники обещали окончить дело мирно. Весьма характерна в этом рассказе подробность, что князья вели переговоры с общиною помимо ее князя, которого община заслоняет при этом".
Сколь свободно поступали "кыяне" в обращении с князьями свидетельствует эпизод, помещенный в Повести временных лет под 1093 г., когда Святополк, Владимир и Ростислав пошли на половцев, разорявших русские земли. Дойдя до Стугны, князья заколебались, переправляться ли через реку или же стать на берегу, угрожая кочевникам. И киевляне настояли на том, от чего тщетно отговаривали Владимир Мономах и лучшие мужи: перевозиться через Стугну. Летописец сообщает: "Святополк же и Володимер и Ростислав созваша дружину свою на совет, хотяче поступить черес реку, и пачаша думати. И глаголаше Володимер, яко, "Сде стояче черес реку, в грозе сей, створим мир с ними". И пристояху совету сему смыслении мужи, Янь и прочии. Кияне же не всхотеша совета сего, но рекша: "Хочем ся бити; поступим на ону сторону реки". И взълюбиша съвет сь, и преидоша Стугну реку". Кто такие "кияне", выясняется из последующего повествования о том, как половцы "налегоша первое на Святополка, и взломиша полк его. Святополк же стояше крепко, и побегоша людье, не стерпяче ратных противленья и послеже побежа Святополк". Бежавшие с поля боя "людье" - это народные ополченцы из киевского войска, приведенные Святополком. Они и есть "кияне", отвергнувшие совет Мономаха и "смыслених мужей".
Ополчение городской общины, включавшее в себя и сельский люд, живший в волости, - основная военная сила Киева во внешних столкновениях на протяжении XI столетия. Еще в 1031 г. "Ярослав и Мстислав собраста вои многъ, идоста на Ляхы". Битву с печенегами в 1036 г. Ярослав выиграл с помощью "кыян" и "новгородцев". "Вои многы" шли в последний поход Руси на Царьград, состоявшийся в 1043 г. В 1060 г. "Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав совокупиша вои бещислены, и поидоша на коних и в лодьях, бещислено множьство, на торкы".
"Простая чадь" Киева не оставалась пассивной и в межкняжеских войнах. Так, в 1067 г. "заратися Всеслав, сын Брячиславль, Полочьске и зая Новъгород. Ярославиче же трие - Изяслав, Святослав, Всеволод, - совокупивше вои, идоша на Всеслава". Князь Изяслав, помогая брату своему Всеволоду, теснимому племянниками, "повеле сбирати вои от мала до велика". Изяслав сложил голову за Всеволода. Смерть настигла князя, "стоящего в пешцих", - яркий штрих, подтверждающий большую значимость ополченцев в битве на Нежатиной Ниве. В распрях Владимира Мономаха и его сыновей с Олегом Святославичем "вой" действуют с той и другой стороны как основная опора враждующих князей. Наличие многих "воев" укрепляло в князьях уверенность в победе. Так, в 1097 г. Святополк Изяславич намеревался захватить "волости" Володаря и Василько, "надеяся на множество вои".
Характерные черты киевской волостной общины проступают в событиях 1113 г., последовавших за смертью князя Святополка. Ученые располагают двумя версиями изложения этих событий в древних источниках. Согласно Ипатьевской летописи, после кончины Святополка "свет створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще, поиди княже на стол отен и деден; се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате. Кияне же разъграбиша двор Путятин тысячького, идоша на Жиды и разграбиша я, и послашася паки Кияне к Володимеру, глаголюще поиди, княже, Киеву, аще ли не поидеши, то веси яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жидье грабити и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разъграбять. Се же слышав Володимер, поиде в Киев". В Сказании о Борисе и Глебе вокняжение Владимира Мономаха в Киеве изображается несколько иначе: "Святополку преставившюся… и многу мятежю и крамоле бывъши в людьях и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии и моляху Володимера, да въшьд уставить крамолу сущюю в людьх. И въшьд утоли мятежь и гълку в людях".
Истолкование учеными событий 1113 г. в Киеве зависело от того, какому источнику они придавали решающее значение. Так, С. М. Соловьев и М. С. Грушевский, опиравшиеся на Ипатьевскую летопись, говорили о вечевом избрании Владимира Мономаха на княжеский стол всеми киевлянами. М. Д. Приселков, отдавший предпочтение Сказанию о Борисе и Глебе, писал: "Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку низов ("людей") расправиться с правящими, так сказать княжескими, верхами, и не исходило ли приглашение Владимира на стол именно из кругов "болших и нарочитых мужей" и монастырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись".
Эта точка зрения была принята советскими историками. М. Н. Покровский, именовавший волнения 1113 г. революцией, полагал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха в Киев, шла сверху. Большинство современных исследователей Киевской Руси считают Мономаха ставленником знатных и богатых. К числу их относятся Б. Д. Греков, В. В. Мавродин, И. И. Смирнов, Б. А. Рыбаков, П. П. Толочко и др. Промежуточную позицию занял Л. В. Черепнин. Он писал: "Очевидно, решение о призвании Мономаха в Киев было принято представителями господствующего класса (местного боярства и верхов городского населения), но оформлено в виде вечевого постановления".
Мысль о появлении Владимира Мономаха в Киеве по воле боярства оказалась для некоторых исследователей настолько привлекательной, что для подкрепления ее они приводили подробности, отсутствующие в источниках. По словам Б. Д. Грекова, "Киев не был вотчиной Мономаха. Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева "степенную" публику". В другой работе Б. Д. Греков о вече вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софийском соборе: "Напуганная (восстанием. - Авт.) феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в храме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира". В первом случае автор, рассуждая о собрании "степенной публики" в храме Софии, ссылается на "Историю Российскую" В. Н. Татищева, а во втором уже без всяких ссылок заявляет о нем как о бесспорном факте. Но в "Истории" В. Н. Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки посада в киевской Софии. В обеих редакциях его "Истории" сообщается о том, что киевляне пришли "к церкви святой Софии", сошлись "у святыя Софии". Текст первой редакции: "По смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у святыя Софии, избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодовича". Во второй редакции сказано: "По смерти его (Святополка. - Авт.) киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодовича". В. Н. Татищев пишет именно о "всеобсчем избрании" Владимира на княжение киевское.
Б. Д. Греков не только прошел мимо этого красноречивого указания историка, но и приписал ему известие о собрании знати в храме Софии, тогда как у него речь идет о сходке киевлян возле церкви.
Надо заметить, что М. Н. Тихомиров в свое время выразил серьезные сомнения насчет правомерности утверждения Б. Д. Грекова о собрании феодальной знати и торгово-ремесленной верхушки Киева в храме Софии. "Источники, - подчеркивал М. Н. Тихомиров, - об этом ничего не говорят".
С. Л. Пештич указывал на то, что известие В. Н. Татищева о месте избрания Владимира Мономаха киевским князем было усилено Б. Д. Грековым, который, не довольствуясь татищевским сообщением о собрании киевлян у церкви Софии, перенес это собрание внутрь храма. На неточность передачи Б. Д. Грековым "татищевского известия" обращал внимание И. И. Смирнов.
Несмотря на все эти замечания, Б. А. Рыбаков повторил ту же неточность, придав ей еще более законченный концептуальный характер: "17 апреля 1113 г. Киев разделился надвое. Киевская знать, те, кого летописец обычно называл "смысленными", собралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом князе. Выбор был широк, князей было много, но боярство совершенно разумно остановилось на кандидатуре переяславского князя Владимира Мономаха. В то время, пока боярство внутри собора выбирало великого князя, за его стенами уже бушевало народное восстание". Б. А. Рыбаков называет Владимира Мономаха боярским князем.
Построенная на неточной передаче известий В. Н. Татищева о событиях в Киеве 1113 г. концепция Б. Д. Грекова - Б. А. Рыбакова уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего в поднепровской столице. Вот почему есть необходимость еще раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.
Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось, как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи, а также в Сказании о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним служат татищевские сведения, извлеченные автором "Истории Российской" из недошедших до нас письменных памятников и могущие, следовательно, быть использованы "как источник для изучения политических событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мономаха". Возникает вопрос, ко всем ли названным источникам должно относиться с одинаковым доверием?
И. И. Смирнов вслед за М. Д. Приселковым выделял Сказание о Борисе и Глебе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссоздания киевских событий 1113 г. он считал и татищевские известия. Что касается Ипатьевской летописи, то ее повествование казалось И. И. Смирнову апологетическим по отношению к Мономаху, поскольку текст Ипатьевской летописи в интересующей нас записи "восходит к третьей редакции Повести временных лет, наиболее промономаховской по своей тенденции". Отсюда И. И. Смирнов сделал вывод: картина всенародного избрания и признания Владимира Мономаха, нарисованная Ипатьевской летописью, "далека от объективного изображения событий".
Аналогично рассуждает и Л. В. Черепнин: "Гораздо дальше (по сравнению со Сказанием о Борисе и Глебе. - Авт.) от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира Мономаха выразителем народных интересов". Однако полностью отрешиться от Ипатьевской летописи историк не решился и вынужден был признать, что, "несмотря на идеализацию Мономаха и неверную оценку его роли в событиях классовой борьбы, происходивших в Киеве в 1113 г., само описание народного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и конкретно, чем в Сказании о Борисе и Глебе".
И. И. Смирнов, скептически воспринимавший рассказ Ипатьевской летописи под 1113 г., не выработал представления, которое отличалось бы от этого рассказа во всех наиболее существенных моментах. В итоге у него получилась чересчур усложненная и страдающая внутренними противоречиями интерпретация событий, связанных с вокняжением Мономаха в Киеве. В самом деле, изображая Владимира Мономаха ставленником феодальной знати, И. И. Смирнов в то же время отмечает "вечевой характер избрания его кандидатуры на киевской стол". При этом он дает следующее пояснение: "То, что "именитым мужам" для решения вопроса о кандидатуре Мономаха на киевский стол понадобилось прибегнуть к созыву веча, свидетельствовало о том, что занятие киевского стола Мономахом в легитимном, законном порядке, как преемника Святополка, было исключено. Иными словами, это означало, что кандидатура Мономаха была выдвинута на вече в противовес другой, законной кандидатуре преемника Святополка на киевский стол". Значит, к избранию Владимира Мономаха на киевское княжение было причастно и вече, без которого "именитые мужи" не могли осуществить свой замысел. Но коль это так, то как быть с идеей о Мономахе - ставленнике боярства?
И. И. Смирнов находит выход из трудного положения с помощью обращения к татищевской "Истории", где говорится, что "кияне", обеспокоенные беспорядками и насилиями, начавшимися в Киеве после отказа Владимира занять киевский стол, "послаша паки" к нему с просьбой приехать и "сотворить покой граду". Подметив отсутствие в данном рассказе упоминания о вече, И. И. Смирнов из этого заключил, будто "обсуждение вопроса о положении, создавшемся в Киеве, и как следствие этого о кандидатуре Мономаха проводилось в иных формах и, вероятнее всего, носило секретный характер. Такая форма обсуждения вполне отвечала составу его участников. Совершенно очевидно, что "кияне", собравшиеся (в боярских, ли хоромах или игуменской келье) в обстановке восстания, для того, чтобы вторично обсудить вопрос о кандидатуре Мономаха, и мотивировавшие свое решение снова послать Мономаху приглашение занять киевский столь ссылкой на то, что "без князя" может быть еще "большее зло", - это и есть те "большие и нарочитые мужи", о которых говорит Сказание о Борисе и Глебе, объединившиеся под угрозой восстания народных масс на кандидатуре Мономаха".
Последнее предположение И. И. Смирнова согласуется с изложением событий 1113 г. "Историей Российской" второй редакции, где читаем о "вельможах киевских", пославших вторично приглашение Владимиру Мономаху занять княжеский стол. Правда, "вельможи" Татищева действуют не тайно, собравшись, по догадке И. И. Смирнова, то ли в боярских хоромах, то ли в игуменской келье, а с ведома народа, который они едва уговорили. Само собой разумеется, что уговаривать народ можно было только на вече. О приезде Мономаха в Киев знали все. Поэтому еще "за градом" его встречал "народ многочисленный". Массовую встречу изображает и первая редакция татищевской "Истории": "И егда приближися (Владимир Мономах. - Авт.) к Киеву в неделю, устретиша его первее народ весь, потом бояре, и за градом митрополит Никифор со епископы, и клирики, и со всеми киянами с честию велик), и проводиша его в дом княж". Подобный характер встречи Мономаха исключает предположение о том, что князь являлся ставленником горстки знатных и зажиточных людей.