Кроме музыки, юноша занимался спортом – футболом, гимнастикой, а также необыкновенно популярной в те времена французской борьбой. В этом виде спорта Леонид сумел достичь наибольших успехов, он даже участвовал в чемпионатах французской борьбы. Утесов так вспоминал об этом: "Увлечение борьбой было невероятное – такое же, как сейчас футболом. И в Петербурге, и в Москве, и в Одессе, и в Киеве, и на никому не известной станции Бирзула проходили чемпионаты борьбы, причем всегда объявлялось, что это – на звание чемпиона мира! Конечно, это было смешно, но среди многих чемпионов мира были действительно замечательные борцы – Поддубный, Заикин, Вахтуров, Шемякин, Лурих…"
В эти же юные годы Леня впервые увидел спектакль, поставленный в настоящем театре. Он получил приглашение от юной артистки, которой в этот вечер предстояло первый раз в жизни выйти на сцену. По воспоминаниям Леонида Осиповича, было это так: "…У одного из своих товарищей по школе я встретился с четырнадцатилетней девушкой. Из разговора я узнал, что она ученица драматической школы и через несколько дней начнет выступать в драматической труппе в саду "Трезвость", расположенном у Чумной горы. Актриса в четырнадцать лет! Я был в восторге и тут же влюбился. "Приходите вечером в сад, – сказала она, – и подождите у ворот, я вынесу вам контрамарку. Меня зовут Клава". Весь день я думал о ней: "Я знаком и ухаживаю за актрисой, которая сама предлагает мне контрамарку, вот это счастье!" Вечером я получил контрамарку и важно уселся в третьем ряду. Мне казалось, что все смотрят на меня, понимая, что такому юноше, как я, только актер или актриса могли дать контрамарку.
Шла пьеса "Ограбленная почта". Клава играла мальчика, она должна была спросить: "Какого вина вы хотите?" – но так как Клава жила на окраине города, где говорят иначе, то она произнесла: "Какого вина вы хочете?" В зале рассмеялись".
Взволнованный поклонник Леонид пробрался за кулисы, чтобы подбодрить молодую актрису, похвалить ее. Она же стояла смущенная, а актеры, проходя, шутливо спрашивали, заглядывая ей в глаза: "Какого вина хочете, Клавочка?"
Это была Клавдия Новикова, ставшая впоследствии знаменитой артисткой оперетты, блиставшей на лучших театральных сценах России.
Привлекал Утесова и своеобразный эстрадный конвейер в саду "Общества трезвости" – открытая эстрадная площадка. Ею заведовал некий господин Борисов, высокого роста человек с бегающими глазами. Говорил он окая и отчаянно картавя. Борисов был одновременно и артистом, и администратором. Не только он, но и вся его семья выступала на эстраде. "Зачем мне программа? Я сам программа", – говорил Борисов. "Один?". – "Зачем один? Я – куплеты. Я и жена – дуэт. Дочка Софочка – чечетка. И младшенькая Манечка – вундеркинд цыганских романсов".
Чтобы получить у Борисова дебют, надо было прийти к нему и сказать: "Господин Борисов, я хочу сегодня выступить в программе". Вопрос решался молниеносно: "Пожалуйста.
Дирекцион (ноты) у тебя есть? Миша! А ну, порепетируй с этим пацаном. Вечером он пойдет четвертым номером". И вечером четвертый номер уже развлекал публику. Если то, что он делал, нравилось, его вызывали на бис: "Да-а-а-вай!". Если не нравилось, кричали: "В бу-у-у-удку!"
Известно, что если одесситу сказать, что Одесса – это маленький Париж, то он возмутится: "Одесса – маленький Париж? Париж должен у Одессы ботинки чистить! Одесса – это О-дес-са, и за весь Париж я не отдам даже один наш Городской театр". И это не случайно, потому что Одесский театр действительно великолепен! Утесов писал: "Вы можете смотреть на него снаружи – и это уже удовольствие. Что же касается "внутри", то здесь столько прекрасного, что словами не выразить. Опера! И какая! Итальянская! Одесситы воспитаны на итальянской опере. Они знают многие оперы наизусть. В театре люди сидят с клавирами и даже с партитурами. Они следят за всем – за оркестром и за певцами. Их не обманешь. Они трепетно ждут тенорового "до", баритонального "соль". Они настоящие ценители музыки. "Если певец прошел в Одессе, – гордо заявляют одесситы, – он может ехать куда угодно"".
Нельзя жить в Одессе и не любить оперу. В театральном переулке можно было слышать, как распеваются оперные артисты: из открытых окон постоянно лились звуки из "Травиаты", "Кармен", "Риголетто".
Но не оперой единой жила Одесса. Был еще цирк. Подобно тому, как сейчас увлекаются футболом, тогда была популярна французская борьба. Для разжигания дополнительного ажиотажа хозяева цирка использовали мальчишек, которые распространяли удивительные небылицы и всякие будоражащие фантастические слухи о "черных масках" и борцах под инициалами. В этой ситуации Леня Вайсбейн проявлял незаурядные актерские способности. Перед наивной публикой разыгрывалась, например, такая сцена. На арену выходил человек в поддевке и, обращаясь к арбитру Ярославцеву, грозился положить на обе лопатки всех участников чемпионата. Ярославцев спрашивал, кто он такой. Человек в поддевке громко отвечал: "Кондуктор из одесского депа". Все зрители требовали немедленной схватки. Ярославцев притормаживал события и объявлял, что сегодня схватка состояться не может, но вот завтра против Кондуктора выступит немецкий борец Шнейдер. Когда новоиспеченный Кондуктор выходил из цирка, его окружала толпа. Вот тут и начиналась роль Лени Вайсбейна. "Ваня, – говорил он с типичным молдавским акцентом, – ребята ждут тебя в депе. Идем, я покажу тебе пару приемов. Бра руле и тур де бра. Ну и парад против обратного пояса. И ты их всех перешлепаешь, как мешки". И они величественно удалялись. Кондуктор же был не кто иной, как известнейший в то время борец Иван Чуфистов.
Играя свою роль, Леня от души валял дурака, получая от этого громадное удовольствие!
Когда в Одессе на Куликовом поле открылся балаган Ивана Бороданова, Леня Вайсбейн все свободное время крутился у этого летнего цирка. Потом он перезнакомился с его актерами и обслуживающим персоналом. Как-то, воспользовавшись тем, что контролер отошел в сторону, юноша прошмыгнул в цирк и оказался на конюшне. В это время мимо проходил сам господин Бороданов – тучный борец с напомаженными черными усами. Желая обратить на себя внимание, юный любитель цирка выпалил: "Иван Леонтьевич, это же почти полукровка, вот сегодня Бирюков покупал в свой цирк гнедую лошадь, так она засекает все четыре ноги". "А ну, малец, – оживился Бороданов, – сбегай к нему и посмотри – купил он коня или нет". С этого дня Леня получил разрешение посещать все цирковые представления бесплатно.
Однажды Бороданов подозвал юношу к себе и предложил ему поехать с его цирком работать. Предложение было принято без промедления. Дома Леня сказал родителям: "Я стану настоящим артистом, и вы будете гордиться мною". Ночь перед отъездом он провел в конюшне, а рано утром весь табор отправился на гастроли.
А в Тульчине новый сотрудник цирка неожиданно заболел воспалением легких. Позже, вспоминая об этом городке в Подолии, Леонид Осипович напишет: "Это было в Тульчине. Я смутно припоминаю сейчас его кривые улички и базарную площадь, над которой плыли облака пыли. Ребятишки гонялись за петухами, норовя вырвать цветные перья, а в непросохшей луже неподвижно лежали тучные свиньи…"
Летний цирк не мог оставаться в Тульчине долго, было понятно, что цирк должен сниматься и двигаться дальше. Бороданов зашел в дом, где квартировал Леня Вайсбейн, и сказал: "Если не помрет, сам догонит нас. Отсюда, из Тульчина, мы поедем на север, в Бердичев и Белую Церковь".
Цирк Бороданова уехал, а больной Леня остался в семье музыканта Кольбы, у которого была дочь Анна. Аня Кольба и ее родители полюбили юношу. Когда он выздоровел, мама Ани сказала ему: "Леонид Осипович (именно так, солидно, и представлялся юный циркач), вы уже взрослый, не пора ли вам подумать о семье? Я хочу вам предложить очень хорошую невесту. В Тульчине нет лучше девушки, а в Одессе – тем более. Возьмите мою Аню. Я дам за нее хорошее приданое – серебряные часы от дедушки, портсигар и сто рублей. Поверьте мне, из вас получится хорошая пара".
В то время Леониду было всего шестнадцать лет и о женитьбе он, конечно, не думал. Но почему-то не отказался, а сказал "да". Позже Утесов так рассказал Бабелю об Ане Кольбе и о несостоявшейся женитьбе на ней: "Это была удивительно порядочная девушка. И красивая. О такой жене можно было только мечтать. Но, во-первых, я был тогда еще несовершеннолетним, во-вторых, Исаак, ты можешь себе представить, что я в наш дом, в Одессу, привожу невесту из местечка? Когда я ехал в поезде из Тульчина в Одессу, честно говоря, я задумывался об этом. Ну, папу, скажем, я уговорил бы. А представляешь реакцию мамы? Ты ведь знаешь ее характер! Но Одесса сама решила эту проблему. Уже на третий день, сидя на скамеечке на Соборной площади, я обратил внимание на другую девушку, еще красивее, чем Аня. Познакомился с ней. И конечно же, влюбился так, как только я умел влюбляться в шестнадцать лет".
После цирка Леонид поработал неделю в лавочке скобяных товаров, куда его пристроили родители, но сбежал оттуда. Какое-то время он жил у друзей, ходил на лов с рыбаками. Однажды Леонид познакомился с высоким молодым человеком весьма странной внешности – на его абсолютно неподвижном, как маска, лице шевелились одни лишь губы. Он представился: "Мой артистический псевдоним – Скавронский".
Скавронский работал в театре и знал толк в театральных делах. "Ты, безусловно, артист, – сказал он Леониду, – но как с твоей фамилией играть в русском театре?". Леонид сразу же начал думать о псевдониме. Ему непременно хотелось что-нибудь выдающееся, например, Горский или Скалов. Стоя на Ланжероне и глядя на утес с рыбачьей хижиной, он внезапно понял: вот оно! Утесы. Так и появился его псевдоним – Утесов. Радость от верного выбора сохранилась на долгие годы. "Наверное, Колумб, увидя после трех месяцев плавания очертания земли, то есть открыв Америку, не испытывал подобной радости. И сегодня я вижу, что не сделал ошибку – ей-богу, моя фамилия мне нравится. И знаете, не только мне", – писал Леонид Осипович.
Одобрив псевдоним, Скавронский предложил молодому человеку сыграть миниатюру "Разбитое зеркало". Эту миниатюру Леонид уже знал, потому что ее часто исполняли. Незамысловатая, но удивительно смешная, она долго жила и в цирке, и на эстраде. В ней денщик офицера, разбив зеркало и боясь, что его за это накажут, вставал в раму и точно имитировал все движения и мимику своего господина. Смешнее всего было то, что одинаковые движения и гримасы делали совершенно разные, непохожие друг на друга люди. Эта сценка требовала тщательной подготовки, но Утесов быстро освоил номер и с невероятной ловкостью воспроизводил все, что делал Скавронский.
Первое официальное выступление Леонида Утесова состоялось в театре на Большом Фонтане – дачном месте под Одессой. После успешного дебюта в "Разбитом зеркале" новые предложения долго не появлялись, но потом Скавронский познакомил Утесова с антрепренером Шпиглером, приехавшим из Кременчуга в Одессу подобрать актеров на предстоящий сезон. Так Леонид Утесов оказался в Кременчуге в качестве актера оперетты с 65 рублями жалования. Этот город сыграл весьма важную роль в его судьбе.
Много десятилетий Кременчуг был обычным уездным городом Полтавской губернии, в 1921 году стал центром собственной Кременчугской губернии, а потом вошел в Полтавскую область. И все же этот провинциальный город всегда имел свое театральное лицо. Уже в XIX веке на его центральной улице стоял театр, не имевший своей труппы, но принимавший на своей сцене талантливых актеров из разных городов России. Говорили, что здесь гастролировал даже сам классик украинского театра Панас Карпович Саксаганский.
Утесов писал: "Я начинаю свой театральный путь в Кременчуге. Главная улица рождается на базаре или вливается в базар, как угодно. На ней – солидные городские учреждения: почтовая контора, отделение банка, нотариус и парикмахерская. Вывеска сообщает, что вас побреет и пострижет "Станислав из Варшавы". На главной улице здание драматического театра. Есть еще и городская аудитория, где играют любители. Это их афишу видел я в день приезда: "Будет поставлена пьеса "Отелло" Вильяма Шекспира, любимца кременчугской публики". Что ж, каким бы ни был Кременчуг тех лет, – для меня он навсегда особый город; здесь произошло мое посвящение в артисты, здесь начал я узнавать профессиональные актерские "тайны"".
Но не только Вильям Шекспир был "любимцем кременчугской публики". Большой популярностью пользовались миниатюры, потому что всем хотелось за два часа в театре посмотреть и оперетту, и водевиль, и эстрадные номера. Зрители желали разнообразия, развлечений, юмора и смеха.
Утесова привлекла возможность сыграть множество ролей за один вечер. Первым спектаклем, который готовились поставить гастролеры из Одессы, была одноактная оперетта "Игрушечка". В ней Утесову предложили сыграть роль графа. Но как? "Настоящих графов я никогда не видел, играть вообще не умею, да и опыта – никакого. Пожалуй, как только выйду на сцену – сразу же и догадаются, что я самозванец. От этих мыслей меня начало лихорадить", – вспоминал Леонид Осипович.
Он немного успокоился, когда после прочтения пьесы ему предложили спеть любые куплеты, "какие придут на ум". Уж тут он был на высоте! Он мог петь обо всем: об одесских нравах, жуликах, плохих дорогах, женах и тещах. Антрепренер послушал и сказал: "Внесем изменения в сценарий – куплеты, которые мы услышали, должны быть в центре нашего дивертисмента".
На следующее утро актеры приступили к первой репетиции. Как уже говорилось, Утесову была предназначена роль графа Лоремуа. Правда, эта роль не слишком подходила ему по возрасту, потому что графу Лоремуа, по сценарию, было восемьдесят лет, а Утесову – немногим более шестнадцати. Как же превратиться стройному и легкому юноше в восьмидесятилетнего старца? Но тут выручил талант. Первая репетиция прошла блестяще. Никто даже не догадался, что в жизни Утесова это была первая профессиональная репетиция. Он писал: "Актерский кураж всегда во мне, а стоило только переступить порог сцены, как меня что-то подхватило и понесло. Я вдруг почувствовал себя старым. Я вдруг понял, что такое восемьдесят лет и что такое, когда не хочется, чтобы было восемьдесят, а хочется быть молодым, но проклятые кости не хотят разгибаться".
Свою первую главную роль в кременчугском театре Утесов сыграл в 1912 году в спектакле "Угнетенные и невинные". Героя его звали Илья, и хотя эта роль и сама драматургия спектакля особого интереса не представляли, в спектакле было много хорошей музыки Оффенбаха и Штрауса, а Утесов хорошо пел и танцевал. Пресса отметила, что актер из Одессы играет блистательно!
В жизни Леонида Утесова наступил период его становления как профессионального актера: репетиции шли с утра и заканчивались незадолго до начала вечернего спектакля. Театр готовил одновременно несколько постановок, работы было невпроворот – и все же он был счастлив!
В Кременчуге Утесов впервые узнал, что кроме антрепренера и режиссера есть еще в театре и другие люди – гримеры, костюмеры, парикмахеры: "Взяв мои руки, парикмахер наложил их на виски парика и безмолвно показал, как его надо надеть". Впервые в жизни Утесов загримировался. Он вдруг осознал, что грим преображает не только внешность, но и самого актера. Уловил, быть может, самое главное: играя, надо воплощаться, превращаться, становиться героем, роль которого исполняешь, надо почувствовать его так, как будто ты и есть он. Вспоминая все это, Леонид Осипович напишет: "Наверное, вот тогда-то и начался во мне актер. Успех, свалившийся неожиданно на неокрепшую голову, чувство безграничной самоуверенности, еще больше укреплявшееся этим успехом, держали меня все время в каком-то приподнятом, взвинченном состоянии. Я не мог с собой совладать – меня распирало от счастья, от удовольствия, от гордости. Этому всему должен был быть какой-то выход – иначе я мог бы взорваться".
В дальнейшем жизнь подарила Утесову встречи с великими актерами, с которыми он общался, у которых он учился. Больше других его заинтересовал трагик Мамонт Дальский: "Впервые я увидел его не на сцене, а в одесском артистическом клубе у карточного стола. Меня поразил его вид. При среднем росте он показался мне огромным. В лице было что-то львиное. Взгляд серых глаз и каждое движение были полны осознанной внутренней силы. В этом артистическом клубе крупная карточная игра велась в специальной, так называемой золотой комнате. Здесь на столе обычно возвышалась гора золотых монет, а люди напускным равнодушием прикрывали свой азарт. Нервные возгласы, растерянные лица, сосредоточенные взгляды, дрожащие руки, капли пота на склоненных лбах – это была великолепная иллюстрация к тому, как "люди гибнут за металл"". На сцене же Мамонта Викторовича Дальского Утесов впервые увидел в спектакле Стриндберга "Отец".
Возможно, главное, что познал Утесов в кременчугском театре, – это радость творчества и желание доставлять зрителям удовольствие. Он был смел и не чуждался авантюр. Об одной из таких авантюрных ситуаций Леонид Осипович рассказал в своих воспоминаниях. В оперетте Лео Фалля "Разведенная жена" он играл небольшую роль сторожа суда. Однажды, когда все собрались перед спектаклем, режиссер Николай Васильевич Троицкий сказал: "Господа! Что делать? Заболел Никольский (это был актер, исполнявший главную роль – кондуктора спальных вагонов Скропа). Спектакль должен начаться максимум через двадцать минут. Ни отменить, ни заменить его уже невозможно. Умоляю, кто может сыграть Скропа?" Все молчали, а Утесов сказал: "Я могу!" – "Вы-ы? Вы разве знаете роль?" – "Всю" – "А ну, пройдите дуэт", – попросил Троицкий. Он прослушал дуэт и сказал Утесову: "Идите, одевайтесь".
Актер вышел на сцену без единой репетиции, на одном энтузиазме молодости. "Как я играл? – Этого я не помню, – признавался Леонид Осипович. – Я словно забыл, что в зале публика, что я актер. Я был только Скропом. Словно четвертая стена Станиславского, о которой я тогда понятия не имел, отгородила меня от всего света, и я целиком оказался в таком причудливом, искусственном, но в тот вечер для меня таком естественном мире оперетты Лео Фалля. И если нужно определить одним словом мое тогдашнее состояние, то я определил бы его словом "восторг". Вы можете добавить "телячий" и, наверно, будете правы. Зрители провожали меня аплодисментами, актеры за кулисами наперебой поздравляли. А суфлер по прозванию Пушок – за коротко подстриженные усы – сказал: "В последний раз тебе говорю – крестись и поезжай в Москву"".
Любой актер мечтал о московской сцене, но после Кременчуга были Киев, Херсон, Гомель…