Киев – один из первых больших городов, где гастролировал молодой Утесов. В городе было немало театров миниатюр, и один из них – "Интимный" – предоставил площадку Утесову. Уже тогда Леонид Осипович был верен принципу: "Каждое выступление должно быть если не новым, то обновленным". Для "Интимного" он подготовил новинку: весь вечер состоял из пародий и имитаций под общим названием "От Мамонта Дальского до Марии Ленской". В героях своих пародий Утесов находил такую изюминку, что становился похож на них больше, чем они сами. В Киеве должно было состояться три выступления Леонида Утесова, но они вызвали такой восторг у зрителей, что дирекция "Интимного" продлила с ним контракт на неделю, оплатив неустойку следующим гастролерам.
Вспоминая эти гастроли, Утесов пишет: "Сегодня жанр так называемой эстрадной пародии и имитации стал довольно распространенным и превратился для некоторых исполнителей в постоянный и незыблемый творческий профиль – он стал жанром их жизни. Но не всем удается держаться на постоянном уровне. Некоторые понимают свою задачу несколько примитивно – хорошо показывают чужие лица, но забывают приобрести свое собственное".
Сам Леонид Осипович никогда не терял своего лица!
Гастрольная жизнь позволяла Утесову встречаться с известными актерами – Юрием Морфесси и Изой Кремер, Александром Вертинским и Лидией Липковской. С одними из них он был просто знаком, а с другими – дружил. Знал он и Петра Константиновича Лещенко – талантливого актера с трагической судьбой, родившегося неподалеку от Одессы и всегда помнившего и любившего этот город.
Одесса притягивала Утесова как магнит! Мог ли юный Утесов не вернуться в Одессу? Уговоры Шпиглера остаться еще на сезон в кременчугском театре не увенчались успехом. Летом 1913 года Утесов вернулся в Одессу. Вернулся победителем: его коллеги по Кременчугу рассказывали о сыгранных им ролях и о том, как охотились на него антрепренеры из разных городов России. Едва ли не на следующий день после возвращения Утесова пригласил к себе антрепренер Одесского летнего театра миниатюр Розанов и предложил ему статус второго актера с жалованьем 6 0 рублей. После зарплаты, получаемой в Кременчуге (а в последние месяцы Шпиглер платил больше ста рублей), это, конечно, было немного, но Утесова смущали не деньги, а предстоящий статус второго актера. Ведь он уже привык быть первым! Но… ему так хотелось выступать!
Леонид согласился работать в Летнем театре миниатюр, располагавшемся в то время в саду в самом конце Екатерининской улицы, чуть ниже кафе Фанкони, на повороте, ведущем к памятнику Дюку. Вместе с ним пришли в этот театр его старые знакомые – Аренде и Скавронский, а также уже популярный артист эстрады Владимир Яковлевич Хенкин, вскоре ставший близким другом Утесова.
В прессе актера хвалили: "Опять много смешил публику талантливый Утесов". Леонид Осипович так был увлечен работой, что репетировал даже на улице. Бывало, останавливал незнакомого человека и, найдя спокойное место в каком-нибудь близлежащем скверике, исполнял для этого единственного слушателя свой новый номер. Это была своеобразная проверка: если "жертва" не смеялась, значит, либо рассказ неинтересный, либо исполнитель никудышный.
Своих сатирических произведений Леонид Осипович пока еще не писал, а для него сочиняли такие известные в Одессе юмористы, как Ямпольский, Соснов, Линский.
Утесов понимал, что рассказы, которые зритель с удовольствием воспринимал вчера, сегодня уже будут скучны и неинтересны. Он старался всегда быть разным, любил удивлять публику. Утесов даже участвовал в показах мод. Он создал для этого своеобразный номер: он читал рассказ "Лекция о дамских модах от Евы до наших дней", а в это время в сопровождении легкой музыки три десятка манекенщиц по очереди выходили на подиум. Ведущий давал комментарии происходящему на сцене, оценивал девушек в чисто одесском стиле, импровизировал, так что манекенщицы порой показывали свое искусство не столько залу, сколько ведущему.
В одну из этих манекенщиц Утесов влюбился настолько, что не мог этого скрывать. Имя девушки было итальянским, а фамилия украинской, потому что она была итальянкой, а муж ее – полицейским приставом Одессы. Сложнее ситуацию трудно себе представить! Возникший было роман оказался очень опасным, потому что пристав грозился убить конкурента. Утесов выбрал жизнь и сбежал из Одессы в Херсон: "Хотя было мне восемнадцать лет, и юноша я был спортивный, но у пристава был пистолет и шашка, да и роста он был огромадного!"
Это кратковременное турне в Херсон оказалось в жизни Утесова судьбоносным. Для длительных гастролей в этом городе у него не набиралось потенциальных зрителей, и по совету знакомых он отправился в Александровск. Сегодня этот город называется Запорожьем; основанный во времена Екатерины II, он долгое время считался весьма провинциальным. Но здесь был свой театр, на сцене которого выступали гастролирующие актеры, в том числе именитые. Это был театр Азамата Рудзевича, в котором и должен был выступать Утесов. Правда, Леонид долго не мог решить, в каком амплуа выступать, и поначалу просто ходил на репетиции.
На третий день после своего приезда Утесов познакомился с актрисой Еленой Ленской. Леонид Осипович рассказывал, что когда закончилась репетиция, он спросил ее как можно галантнее: "Что вы намерены сейчас делать?" – "Сначала пообедать, а потом искать комнату". Утесов пригласил Елену в ресторан. "Но за обедом, в беседах и шутках, на которые мы оба не скупились, она, ей-богу, начинала мне нравиться по-настоящему, – писал Леонид Осипович. – Я заметил, что и с ее стороны не было больше ни "фу", ни презрительных гримас. Всякие хорошие дела начинаются в дождь, а когда мы вышли из ресторана, он уже шел. Комната, которую я снял, была неподалеку. Я сказал: "Может быть, мое предложение покажется вам нелепым, но давайте зайдем ко мне и переждем непогоду. А потом я помогу вам найти комнату". Искать комнату Леночке Ленской не понадобилось – она вошла в мою и больше из нее не вышла. Она стала моей женой… Она была послушная жена и не уходила от меня сорок девять лет. Не знаю, что бы я делал без нее".
Утесов и Елена Осиповна (Иосифовна) Ленская (Голдина) решили выступать вместе. Эта идея оказалась весьма удачной, их выступления пользовались успехом, слава о молодых артистах пошла по всему югу России. И однажды после очередного концерта антрепренер из Феодосии пригласил Утесова и Ленскую на переговоры и предложил им уехать в Крым, в театр – навсегда. Это было очень заманчивое предложение, и супруги его приняли.
Леонид Осипович вспоминал: "В Феодосии я был так счастлив, как никогда до этого. Гуляя в обнимку с Еленой Осиповной по дивным улочкам Феодосии, я твердил про себя: "Боже, как хорошо на свете жить!""
Но счастье молодоженов в тихой солнечной Феодосии длилось недолго: в августе 1914 года в город пришло известие о том, что началась война. Леонид Осипович срочно отвез жену в Никополь, а сам уехал домой, в Одессу. Война уже сказывалась на жизни города – черноморская торговля прекратилась, порт и заводы не работали. Скучающие от безделья коммерсанты, биржевые маклеры и даже бандиты с Молдаванки заполнили театры, которых, казалось, стало еще больше, чем до войны.
Когда в Одессе узнали о появлении Утесова, его нарасхват стали приглашать играть в разные заведения. Вот как рассказывает об этом сам Леонид Осипович: "Я устроился даже в два театра миниатюр. Кончив пьесу в одном театре, я на извозчике ехал в другой, потом возвращался обратно в первый, играл там второй сеанс и снова мчался во второй, потом опять в первый – одним словом, Фигаро здесь, Фигаро там. Но за всю эту суету семейный теперь уже Фигаро получал два рубля в вечер. Извозчик, перевозивший меня из театра в театр, зарабатывал больше.
Наконец я смог выписать Леночку к себе. Все было бы хорошо, но была одна сложность: мы не были повенчаны. Загсов тогда еще не было, а венчать меня отказывались, потому что я не был приписан ни к какому призывному участку. Естественно, что перемену в моей судьбе я скрыл, и о нашей "преступной", не оформленной законом жизни ни мои родители, ни ее сестры не знали. Конечно, можно было бы скрывать это и дальше – кому какое дело! Но приближалась катастрофа – должна была родиться Эдит Утесова. Вы понимаете, что было бы, если бы она родилась внебрачным ребенком?! Ужас!!! Мне удалось уговорить городского раввина повенчать нас. Ах! Какая это была свадьба!
Начну с того, что у меня было всего пять рублей. Я взял свою незаконную жену под руку, и мы всем семейством – как вы понимаете, нас было уже почти трое – отправились в синагогу. Я был счастлив, но предвидел во время венчания различные затруднения.
Во-первых, требовалось золотое кольцо. Хорошо еще, что по еврейским обычаям нужно только одно. Кольцо у меня было. Медное. Позолоченное. Но нужны еще десять свидетелей. А где их взять? Никто из родственников и знакомых ничего не должен был знать. Меня выручил синагогальный служка. В последний момент он выскочил на улицу, где обычно кучками стояли биндюжники – это была их синагога, – крикнул: "Евреи, нужен миньян (это обрядовое число свидетелей на свадьбе), по двадцать копеек на брата!"
Они вошли в синагогу, огромные, бородатые, широкоплечие гиганты. Они были серьезны и величественны. От них пахло дегтем и водкой. Раввин был импозантен не меньше любого биндюжника – с длинной седой бородой, в бобровой шапке и шубе с бобровым воротником (была зима, но синагогу по случаю войны не топили). А невеста была маленькая, да и жених небольшой – мы стояли в их окружении, как Мальчик-с-пальчик и Дюймовочка. Над нашими головами развернули шатер, и раввин глубоким, торжественным басом спросил:
– Где кольцо?
Я подал ему мое поверхностно золотое кольцо, он подозрительно взглянул на него:
– Золотое?
– Конечно! – нагловато ответил я.
– А где же проба?
– Оно заказное, – соврал я, не моргнув глазом.
Он иронически улыбнулся, сделал вид, что поверил. И приступил к обряду надевания кольца на палец невесты, произнося при этом ритуальные древнееврейские слова, которые я, как попугай, повторял за ним, ни одного не понимая. Я надел кольцо на палец Леночки, раввин пожелал нам счастливой жизни.
Я отдал служке два рубля, и он роздал по двадцать копеек биндюжникам. Рубль, он сказал, надо дать раввину на извозчика. Рубль я дал ему самому за блестящую организацию моей свадьбы. И у меня осталось капиталу на ближайшую семейную жизнь ровно один рубль.
Взяв теперь уже мою законную жену под руку, я вывел ее из синагоги и пригрозил: "Теперь ты от меня никогда не сможешь уйти – у тебя нет своего паспорта. Ты будешь прописана в моем"".
Утесов любил жену искренне и по-настоящему. Часто влюбляясь, порой теряя голову, Леонид Осипович быстро приходил в себя. После очередной влюбленности он снова возвращался к Елене Осиповне, а от ушедшего романа порой не оставалось даже воспоминаний. Жена Утесова отказалась от профессии актрисы, чтобы сосредоточить все свое внимание на муже, доме, семье. Леонид Осипович писал: "Я всегда изумлялся, как при стольких ударах судьбы моя жена, эта маленькая женщина, сумела сохранить не только бодрость духа, но и готовность всех и каждого одарить своей добротой".
Молодые жили в Одессе, которая принимала раненых и получала похоронки. Война была в самом разгаре, и однажды в Треугольный переулок, где по-прежнему жила семья Вайсбейнов, пришла повестка – Утесова призывали в армию. О том, что сын может уклониться от службы, речь не шла. "Не возвращаются только с того света, – говорил Осип Клементьевич. – Хорошо, что ты нам привел Леночку. До Одессы война не дойдет, а ты скоро вернешься – я верю в это".
Утесову повезло – он служил в тыловой части, расположившейся в деревне неподалеку от Одессы. Армия стала малоприятной страницей в жизни Утесова. Позже в своих воспоминаниях он писал: "Читатель, если тебе не довелось служить в то время, ты не знаешь, что такое старая царская армия. Что такое унизительное положение солдата, пренебрежительное отношение офицера и затаенная взаимная вражда. Ты не знаешь и самого страшного для солдата – фельдфебеля…"
Фельдфебель Назаренко, под командованием которого служил Утесов, был простой, неграмотный солдат, оставшийся на сверхсрочную службу. По характеристике Леонида Осиповича, Назаренко был маленький человек, жаждущий большой власти, с железным характером, службу он нес рьяно, матерщины его хватило бы не только на роту, а и на целую дивизию. Фельдфебель старался, поскольку его благополучие зависело от количества обученных солдат – чем больше обучит, тем дольше просидит в тылу. На всю солдатскую науку выделялось пять недель, после этого бойцов отправляли на фронт.
Утесов так описывал систему обучения солдат: "Система обучения у Назаренко "верная". На строевых занятиях он гуляет по плацу и наблюдает.
– Ну, как идет? – спрашивает Назаренко.
– Плохо, господин подпрапорщик, – отвечаю я. – Они по-русски не понимают, я не виноват.
– А я вас и не виноватю. – Не знаю, почему, но мне Назаренко говорит "вы". Всем остальным он тыкает.
– Да я бьюсь с ними, а они не понимают, что "налево", что "направо".
– А ну-ка, дайте команду.
– На-пра-а-а-гоп, – командую я.
Отделение поворачивается налево.
– Ну вот видите, господин подпрапорщик.
– Видю. Эх, артист, артист, – презрительно говорит он. Он подходит к правофланговому, берет его за правое ухо и начинает это ухо вертеть с ожесточением, приговаривая:
– Это правое, это правое, правое, сюды вертайся, направо сюды.
Ухо делается кумачовым, под мочкой показывается капля крови. Назаренко с улыбкой отходит в сторону, закладывает большие пальцы обеих рук за пояс, резким движением оправляет гимнастерку и командует:
– На-пра-а-а-гоп!
Отделение поворачивается направо.
– Вот и уся наука. Понятно?"
Утесову было понятно все…
У Назаренко была жена по имени Оксана – писаная красавица, но с ней он обращался весьма грубо, как с солдатом: "Чего тебе издеся надо? А ну, марш отседова!"
Однажды Утесов шел вверх по лестнице, направляясь в ротное помещение, а на площадке стояла Оксана. Он подошел к ней, ловко стукнул каблуками и нарочито торжественно произнес: "Здравия желаю, госпожа подпрапорщица!", а затем галантно поцеловал ей руку. Оксана смутилась и убежала.
"Последствия этого эпизода были для меня неожиданны и приятны, – вспоминает Утесов. – Кто шепнул об этом Назаренко? Не знаю. У него было достаточно осведомителей. Через полчаса Назаренко подошел ко мне и, пытаясь скрыть недовольство искусственной улыбочкой, сказал:
– Шо вы крутитесь у роте, шо вам, у городе нема шо делать? У вас же там жинка! Пишлы бы!
– Нет. Уж лучше я отделением займусь, да и идти в город на один день неохота.
– Зачем на день, я вам записочку на неделю дам".
Так Утесов получил возможность бывать дома. Это был большой праздник, который хотелось повторять снова и снова. Возвращаясь из города, Утесов дожидался, когда Оксана выйдет на лестницу, подлетал к ней, "здравия желаю, госпожа подпрапорщица", рука, поцелуй и… снова увольнительная записка на неделю.
Был еще один человек, благодаря которому Утесов получил увольнительную, – подпоручик Пушнаренко. С этой увольнительной связана история, которую позже рассказывал Леонид Осипович. Однажды он вошел в комнату ротного командира, когда там никого не было, и стащил пустой бланк увольнительной записки. Когда настоящая увольнительная закончилась, Утесов накрыл ее чистым бланком, приложил к оконному стеклу и перевел подпись подпоручика Пушнаренко. Записку он пометил тринадцатым числом. Но прошло тринадцатое, прошло четырнадцатое, а Утесов все был в городе. Тогда он переправил тройку на пятерку и отправился в полк. Специальный патруль, проверявший увольнительные у солдат, остановил его, проверил увольнительную и обнаружил, что это подделка. Ефрейтор сказал: "Это же кажное дите видит, что из трех сделано пять!" – и приказал двум пожилым ополченцам отвести Утесова в часть.
Когда пришли в помещение ротного командира, ополченец доложил: "Ваше благородие, вот… Ефрейтор задержал его с этой запиской". Пушнаренко посмотрел на записку, потом на Утесова и сказал ополченцам: "Ступайте". Те ушли.
"Зачем вы это сделали? – спросил он Утесова. – Ведь это так заметно, что тройка переделана на пятерку. Вы бы просто попросили еще одну увольнительную". – "Ваше благородие, я застрял в городе, не знал, что делать, вот и сделал глупость", – тихо оправдывался Утесов. "Ну ладно, ступайте. И никогда больше этого не делайте".
Это было в 1916 году. А через двенадцать лет Утесов встретился с Пушнаренко в Париже. Они узнали друг друга и, беседуя, погуляли вдоль Сены. Вспоминали полк, сослуживцев. Вдруг Пушнаренко остановился и спросил: "Помните, как вас привели ко мне с запиской, на которой тройка была переделана на пятерку?". Утесов кивнул. "А ведь и подпись моя тоже была подделана. Я это заметил сразу, но не сказал вам, ведь подделка подписи ротного командира грозила штрафным батальоном. А если бы судьба пощадила вас на фронте, то по возвращении вас ожидали каторжные работы… до восьми лет. Даже если бы я сказал вам, что прощаю вас, это все равно лишило бы вас сна и испортило бы жизнь".
Утесову везло на хороших людей, даже в армии.
Солдатский оклад – тридцать две копейки в месяц – был нищенским, а Утесов должен был заботиться о жене и родившейся дочери. И тут ему помог полковой приятель – Павел Барушьянц, фельдшер. Он очень постарался и нашел у Утесова "болезнь сердца", в результате чего тот получил трехмесячный отпуск. Отпуск был потрачен с пользой для семьи: Леонид Осипович устроился в Харькове в театр миниатюр с большим по тем временам окладом – тысяча восемьсот рублей в месяц. Он играл свой прежний репертуар – миниатюры, смешные рассказы, куплеты. Играл с успехом, наслаждаясь возможностью заниматься любимым делом. Ему не хотелось думать, что скоро снова надо будет возвращаться в казарму, к Назаренко, к тридцати двум копейкам.
Но мир менялся, в нем происходили события, которых никто не ожидал. Началась революция, и в одно поистине прекрасное утро Утесов проснулся под звуки "Марсельезы", которую играл полковой духовой оркестр. За оркестром шел полк. На штыках – красные банты. Впереди полка на лошади ехал офицер с красным бантиком на груди. Харьков восторженно встречал Февральскую революцию.
"И все-таки было радостно, а если хотите, то даже и весело, – вспоминал об этом времени Леонид Осипович. – Скажите, разве не весело идти с четырьмя студентами арестовывать самого военного коменданта города Харькова, полковника со зверским характером, в комендантском управлении которого процветал самый ожесточенный мордобой? За несколько дней до этого я имел "счастье" лично с ним встретиться и на себе испытать "замечательный" характер полковника. Меня задержали во время облавы в ресторане, в котором я как солдат, пусть хоть и в отпуску, не имел права находиться. Я был приведен в городскую комендатуру – дать объяснение. Ах! Как же он теперь был удивлен, когда я произнес сакраментальную фразу: "Господин полковник! Именем революции вы арестованы!" Ну разве не весело?!."
Контракт в Харькове закончился, и Утесов вернулся в Одессу. С отпусками стало легче, он получил отпуск еще на полгода.