- А, кроме свободы, ты нам ничего больше не дала?
- Я никогда не была этакой помешанной на внуках мамашей, - упрямо твердила Оливия.
- Нашла время говорить о внуках, когда Меган борется за жизнь своего ребенка.
Внезапно Оливия резко сменила пластинку. Ее накрашенные губы расплылись в ослепительной улыбке, голос стал мягким и вкрадчивым.
- Посмотри на это, как я, - сказала она. - Я позволила тебе и твоим сестрам стать самими собой. Просто быть не может, чтобы ты этого не ценила. Я не стала жуткой мамашей, все самоуважение которой держится исключительно на детях.
Кэт вдохнула идущий от матери запах: смесь духов и табака. Ей показалось, что он ее душит.
- Извини, - сказала она. - Мне нужно купить молока.
Кэт повернулась и переступила через мужчину с косичками, который спал в дверном проходе.
- А чего хотел твой отец? - повысила голос Оливия. - Чего хотят все мужчины? Они выбирают себе красивых, полных жизни девчонок и ждут, что те родят им детей и превратятся в обычных домохозяек. Ты сама с этим встретишься когда-нибудь, Кэт.
Кэт купила молока в ближайшем круглосуточном магазине с решетками на окнах. Потом дождалась за углом, пока Оливия сядет в такси и уедет, и только тогда вернулась в квартиру Меган без опасений, что встретит там кого-нибудь чужого.
- Разве она не бесподобна? - спросил Майкл, наклоняясь к новенькой "Мазератти" и наблюдая за Джинджер сквозь ветровое стекло. - Столько мягкой и белой плоти! И эти веснушки. Знаешь, что я однажды сделал? Я попытался их сосчитать! Просто какое-то сумасшествие.
- Тебе не следовало возвращать ее на работу, - сказал Паоло. - Это неправильно.
- А кого еще ты можешь предложить ей на замену? - запальчиво возразил Майкл. - Эту толстую, которая забыла вовремя оформить налог на добавленную стоимость? Или ту, в очках, которая не может принимать сообщений из Италии, потому что там "непонятно что написано"?
Паоло покачал головой. Действительно, все секретарши, которые пытались занять место Джинджер, едва не обернулись для их бизнеса катастрофой. Однако возвращение Джинджер могло оказаться катастрофой еще большего масштаба.
- А вдруг Наоко узнает, что она вернулась? А вдруг Джессика узнает?
- Они не узнают. Моя жена слишком занята с ребенком. А твоя жена уехала в ваше загородное имение.
- Это не загородное имение. Это дом в пригороде.
- Но даже если они и узнают, ничего страшного. Я уже тебе говорил, Паоло: тут не о чем беспокоиться. Заниматься сексом с этой женщиной я больше не собираюсь. Она вернулась к своему мужу, к своим субботним сериалам. Я просто не вижу проблемы.
Внезапно Майкл широко улыбнулся, наклонился к брату, и Паоло почувствовал идущую от него мужскую силу, то самое излучаемое им еще в школе очарование, от которого кружилась голова и возникало чувство их отделенности от всего остального мира. Паоло прекрасно понимал, почему женщины так любили брата и прощали ему любые прегрешения, всегда позволяя выходить сухим из воды.
- А с возвращением Джинджер все снова наладилось, не правда ли? - продолжал Майкл. - Сообщения снова принимаются, почта снова отправляется.
- Да, только надо надеяться, что она вернулась ради бизнеса, а не ради удовольствия.
Майкл нахмурился. Несмотря на обычную самонадеянность брата, Паоло знал: его сильно потряс тот факт, что Наоко обо всем узнала. Майкл подошел к черте, за которой вероятность потерять семью становилась слишком реальной, и это его не на шутку испугало.
На лице Майкла явственно проступала усталость от бесконечного виляния и лжи, от вечных страхов быть застуканным на месте преступления, от слез и ночных выяснений отношений, а также от хлопания дверью, когда Наоко выставила его вон из спальни и заставила спать в гостиной на кушетке. Паоло охотно верил в то, что интрижка брата с Джинджер действительно закончилась. У кого хватит сил или сердца снова проходить через весь этот кошмар?
Паоло считал, что главное для брата - выбраться на правильную дорогу, а тогда он сможет стать и хорошим мужем, и настоящим отцом, и тем, кем всегда был в детстве. Одним словом, Майкл снова сможет стать любящим и семейным человеком.
- Майк, ты не можешь иметь и то и другое, - мягко увещевал его Паоло. - Семейную жизнь и игры на стороне. Вместе им не существовать.
- Я тебе повторяю: прекрати беспокоиться! Никаких игр с этой женщиной.
- А если ты начнешь снова, то нам всем крышка. Кстати, где у тебя таможенные документы на эту "Альфа Ромео"? Мне они нужны.
- Наверное, в офисе, - ответил Майкл. - Схожу посмотрю.
Паоло смотрел, как бывшая подружка его брата (если так можно назвать эту далеко не юную женщину) разговаривает по телефону внутри салона. "Конечно, она выглядит неплохо", - думал Паоло, но никаких серьезных отношений с ней быть не должно, вообще - он не мог понять, почему Майкл ради нее решил сыграть со своей семьей в русскую рулетку. Паоло не находил в Джинджер ничего, что, по его мнению, могло вывернуть мужское нутро наизнанку.
Впрочем, Паоло вообще не понимал: неужели оно того стоит? Создать семью, жениться, построить дом, родить ребенка, - а потом поставить все это на карту ради какого-то нового ощущения? Конечно, они с братом были разными людьми, и Паоло никогда в жизни не выступал в роли всеобщего героя-любовника, каким был в свое время Майкл (и каким до сих пор оставался в душе, несмотря на все свои клятвы в целомудрии, и, скорее всего, останется до скончания века, пока его член не увянет окончательно).
Но все же… Как могут новые женщины стоить той головной боли, которую они с собой несут? Как можно любую новую женщину поставить на одну доску с женой?
Паоло не мог этого объяснить. Но он чувствовал, что на грани балансирует не только семья брата: безответственное поведение Майкла ставило под угрозу весь их бизнес. А он очень любил свою работу. Приезжая в салон по утрам, он с удовольствием вдыхал этот непередаваемый запах машин, кожи и масла. Периодически ему приходилось ездить в Турин или Милан, а потом перегонять машины через Альпы, через Францию, а затем и через Англию, домой. И клиенты у него были такие же, как он: они так же любили эти прекрасные игрушки, которыми торговали братья. Да и Майкл любил свой бизнес не меньше Паоло.
Над ними не было никакого начальства, они зарабатывали неплохие деньги, они осуществили юношескую мечту: работать на себя и работать с машинами. Паоло считал, что им с братом очень повезло. Но оказалось, что Майкл не видел ничего дальше своей очередной эрекции.
В это время вернулся Майкл с таможенными декларациями.
- Постарайся не потерять Наоко и Хлою, - сказал Паоло. - Джинджер того не стоит. Ни одна другая женщина того не стоит.
- Сколько можно тебе повторять? - устало возразил Майкл. - После ее возвращения я к ней пальцем не притронулся.
- Люби свою семью, как она того заслуживает. Перестань быть попрыгунчиком, каким ты был в Эссексе.
- Ты что, не слышишь, что я тебе твержу?
- Объясни поподробнее.
- Да ты все равно не слушаешь.
- Слушаю, объясняй.
- Ну, хорошо, - согласился Майкл. - Матери - это в первую очередь матери, а женщины - во вторую.
Джинджер посмотрела на него и засмеялась. Потом вернулась к своей работе.
- Чем они нас так цепляют? - спросил Майкл. - Чем вообще женщина привлекает мужчину?
- Понятия не имею, - признался Паоло. Такие вещи его почему-то никогда не волновали.
- Своими ножками, и грудками, и телом.
- Ты говоришь о выборе женщины? - поинтересовался Паоло. - Или о выборе цыпленка? Тебя послушать - ты словно зашел в мясной магазин.
- Послушай! - с энтузиазмом продолжал Майкл. - Почему тебя потянуло к Джессике? Потому что она красотка! Джессика - самая настоящая красотка!
Сердце Паоло начало раздуваться от гордости. Что правда, то правда. Его Джессика была, что называется, красотка из красоток.
- У нее сломалась машина, - продолжал Майкл. - А ты в это время проезжал мимо. Ты ее увидел, и она тебе понравилась. Ну же, Паоло, тебе придется это признать! - Майкл легонько ткнул своего брата в плечо, и они оба рассмеялись. - Вот так все и происходит. Всегда происходит! Если бы она весила тонну, ты бы ради нее даже не притормозил.
Паоло ничего не мог с собой поделать: ему было приятно слышать, что его брат называет Джессику красоткой. Потому что Майкл знал в этих делах толк.
- Сейчас мы разобрали, как они нас привлекают, - продолжал Майкл. - А теперь разберем, чем удерживают. Ребенком. А любовь к ребенку - это огромная любовь, самая большая любовь в жизни. Ты еще не можешь себе представить, что это за любовь, Паоло. Как она бурлит в тебе, выплескивается наружу, когда у тебя появляется ребенок. Именно поэтому я и остаюсь в семье. - Майкл глубоко вздохнул. - Очень легко бросить женщину, когда у нее нет детей. Мужчина просто собирается и уходит. Никакая цепь его не связывает, никакой якорь не удерживает, никакой груз не тянет ко дну. Но потом появляется ребенок, и все становится по-другому.
- Однако люди и детей бросают сплошь и рядом, - возразил Паоло и тут же вспомнил мать Джессики. Он видел ее на своей свадьбе в дорогущем ресторане, где не было никаких детей, которые могли бы испортить ковер или помешать взрослым веселиться. - Причем не только мужчины, но и женщины.
- Знаю, - спокойно ответил Майкл. - Но я понятия не имею, как они ухитряются это делать. Лично я не могу. Скорей Наоко с Хлоей меня оставят.
Интересно, как бы он заговорил, появись и у Джинджер ребенок? Тогда Наоко с Хлоей пришлось бы побороться за сердце Майкла. Но к счастью, у Джинджер не намечалось ребенка.
Ложная тревога, так называл это Майкл.
"Нет, - подумал Паоло. - Это не ложная тревога, это принятие желаемого за действительное".
- Она совсем не такая хорошенькая, как Наоко, - сказал Паоло.
- Это правда, - ответил Майкл.
- И не такая умная. И к тому же она намного старше.
- И с этим никто не может поспорить.
- Так почему же все это случилось? Я просто не могу взять в толк.
- Потому что она гораздо грязнее. Мужчинам нравятся грязные женщины. Глядя на них, у них щелкает спусковой крючок.
- Спусковой крючок?
- Мы любим грязных женщин, но не хотим, чтобы грязной была мать нашего ребенка. То есть я не хочу обобщать, но пойми: я посмотрел на Джинджер - и раз! Мне тут же захотелось стать ее Санта Клаусом.
Услышанное потрясло Паоло до глубины души.
- То есть опустошить в нее все содержимое своих мешков, - пояснил Майкл.
- Но это же несправедливо! - не сдавался Паоло. - Это несправедливо по отношению к твоей жене. Она заслуживает гораздо лучшего отношения. Посмотри, как сильно ты ее обидел, сколько страданий ты ей принес!
- Да, - ответил Майкл, не глядя в глаза брату. - Она заслуживает лучшего. И именно поэтому сегодня после работы я иду прямо домой. И не зайду по дороге в Хилтон на пару часов. Я все для себя решил, потому что у меня есть жена и ребенок. Хотя дома в последнее время все далеко не так, как прежде. Наоко отказывается со мной спать. Выселила меня в комнату для гостей. А сама спит в одной комнате с ребенком.
- Ее можно понять.
- В конце концов она сдастся, - сказал Майкл. - Когда я, по ее мнению, в приличной степени настрадаюсь. Я люблю Наоко - на свой манер. О, теперь эта любовь совсем не та, что была, когда мы с ней только встретились. Тогда она была молодой студенткой, а у меня еще ни разу в жизни не было азиаток, и она так отличалась от всех моих прежних знакомых, что сперва мы просто не могли друг другом насытиться. А теперь все не так. Теперь я ее люблю совсем по-другому. Но не думаю, что эта ситуация сильно отличается от миллионов других браков на свете. Я люблю ее так, как большинство мужчин любят своих жен, любят матерей своих детей. Я люблю ее как сестру. - Тут Майкл решился посмотреть на брата. - Конечно, все это немного грустно. Потому что кому охота трахать сестру?
- На Джессику я смотрю совсем не как на сестру.
- Подожди немного. Существует нечто, в чем мы боимся признаться даже самим себе. Если мы хотим их трахать - значит, не желаем иметь от них детей. А если желаем иметь от них детей - значит, как сексуальные объекты они нас больше не привлекают.
"В таком случае, - подумал Паоло, - нам с Джессикой лучше остаться без детей". Он вовсе не хотел стать таким, как его брат и большинство других несчастных женатых мужчин: всю жизнь мрачно и цинично отрабатывать какую-то повинность, как каторжники отрабатывают срок.
Паоло верил в романтику. Он верил в любовь, которая может длиться всю жизнь. Причем он все еще верил, что именно такая любовь досталась им с Джессикой, что они с Джессикой - настоящая супружеская пара, несмотря на тоску по чему-то, чего у них нет, и горе, которое пожирает их живьем, и грусть, и тайные слезы за закрытыми дверями, когда его мать в очередной раз с улыбкой спрашивает, когда же они, наконец, решатся завести ребенка и начать нормальную семейную жизнь. Как будто сейчас они еще не ведут нормальную семейную жизнь, а только пробавляются ее дешевой имитацией.
Но если у нас никогда не будет ребенка, говорил он сам себе, то, возможно, между нами никогда ничего не встанет. Ничто не убьет нашу любовь и не заставит разбежаться по отдельным спальням.
Но реальность такой картины казалась ему сомнительной. Потому что он понимал, что без ребенка Джессика никогда не будет счастлива. И внезапно он проникся уверенностью в том, что он во что бы то ни стало должен найти ребенка для Джессики. Для них.
И он готов был объехать для этого хоть целый свет.
12
Лондон. Гнусный Лондон. Он уже и забыл, до чего же холодно бывает здесь летом. Если это называется у них летом, то что же такое зима?
Кирк приехал в Лондон и шел по Вест-Энду в поисках работы и девушки. Работа его устраивала любая, а вот девушка нужна была только одна, единственная. На Оксфорд-стрит дул пронизывающий ветер и пробирал его до костей.
Но больше всего его донимал не этот холод, и не безалаберное движение на улицах, и не сумасшедшие мотоциклисты, несущиеся со страшным грохотом едва ли не по кромке тротуара, и не гнусный запах кебаба из многочисленных, заваленных грязью забегаловок, и не шлюхи за стеклами крошечных студий, и не безработные, роющиеся в отбросах.
Хуже всего на него действовало это белесое, жиденькое лондонское небо, которое выпивало из него все соки, этот мертвенный свет, словно в морге, который подавался весьма экономно и к тому же за ненадобностью рано отключался. Глядя на это небо, Кирк даже подумывал о том, чтобы сбежать обратно, в Манилу, или, на худой конец, в Сидней.
Однако, как и большинство мужчин, которые относились к своим собственным поступкам, как к чему-то фатально предопределенному, Кирк мечтал преодолеть свою марафонскую дистанцию. Именно поэтому он и вернулся в Лондон. Чтобы найти девушку и положить конец метаниям. Когда-нибудь они все равно должны будут кончиться, эти метания, не так ли? Все эти развлечения, путешествия и неразборчивый секс. Потому что разве они могут длиться вечно?
Кирк всегда очень плохо относился к семейной жизни. Не потому, что он был одним из тех несчастных, кто воспитывался в неполной семье. А потому, что он принадлежал к числу других несчастных, чьи родители никогда не расставались.
Он любил и маму, и папу, но только по отдельности. Вместе, в качестве семейной пары, они представлялись ему сущим бедствием. Живя с ними под одной крышей, он не мог выносить их вида, звука их голосов, запаха, идущего от отца, - запаха того, что папа называл "сногсшибательными шотландскими каплями".
В его детстве бывали моменты, когда ему казалось, что этому наказанию не будет конца. Пьянству отца. Злости матери. Они нескончаемо пилили и пожирали друг друга живьем, день за днем, год за годом, причем с годами и десятилетиями пьянство одного и злость другой только усиливались.
С какой стати пил его отец? Потому что мать все время злилась. С какой стати злилась мать? Потому что отец пил.
Именно таким вспоминалось Кирку его детство, именно от него он все время убегал, бросил свою девушку в Австралии, затем обосновался в барах и отелях Филиппин. И только во время короткого пребывания в Лондоне он увидел перед собой смутный проблеск другой жизни. Жизни, совершенно не похожей на ад, царящий у него в семье.
Его отец был умеренным алкоголиком и, когда находился не под градусом, то представлял собой весьма приятного собеседника, доброго и заботливого папашу. По профессии он был таксистом и пил, собственно, только для того, чтобы утопить в вине некое смутное, зудящее чувство разочарованности в жизни. Мать была вспыльчивой женщиной, домашней хозяйкой, расточающей в супермаркете или у ворот школы дежурные любезные улыбки, но совершенно забывающей о всякой любезности за обеденным столом или на кухне, где она пронзительно вопила и бросала в отца всем, что попадалось под руку. Но Кирк не мог ее не любить: когда отца не было дома, или он лежал в коматозном состоянии после принятия "сногсшибательных шотландских капель", она становилась мягкой и нежной, сострадательной и гуманной. Особенно если речь шла о какой-нибудь приблудной собаке.
Когда Кирку исполнилось шестнадцать и он начал учить нырянию с аквалангом туристов и местных жителей, его родители, по идее, должны были расстаться. Но они почему-то не расстались, и, глядя на них, можно было уверовать в священную силу брака - или в столь же священный страх перед разводом.
Сидя в ресторане, Кирк вертел в руках фирменный коробок спичек: "Мамма-сан". Ему сказали, что здесь можно найти работу.
"Странное название придумали владельцы для своего ресторана", - думал он. Очевидно, они считали это название безошибочно азиатским: сочетание английского разговорного слова с уважительным японским "сан". Очевидно, им казалось, что это значит что-то вроде "глубокоуважаемой мамаши".
Но в барах Азии это название означало нечто совсем другое, а именно старую сутенершу, которая помогала мужчине найти на ночь девочку. Или на час. Или на пятнадцать минут в каких-нибудь затемненных ВИП-апартаментах. Именно такие сутенерши, которые представляли собой нечто среднее между заботливой бабушкой и опытной сводней, научили Кирка, что барным девочкам нельзя платить за секс - им надо платить за то, чтобы после секса они убирались вон.
Но теперь он считал, что свободного, рекреационного секса с него довольно. И продажного секса тоже. И секса с туристками-аквалангистками, с которыми после выныривания совершенно нет желания ни о чем разговаривать. Кирк почему-то верил, что теперь он созрел для оседлого образа жизни с этой необыкновенной девушкой с вечеринки - с доктором Меган Джуэлл.
Конечно, если быть честным, то иногда ему было трудно вспомнить ее лицо. Они оба были тогда немного пьяны. Но в памяти у него осталось достаточно, чтобы - как бы это объяснить? - она влезла ему под кожу, проняла его до мозга костей, так что даже на другом конце света, даже в постели с другой женщиной, даже занимаясь платным сексом, он не мог ее забыть, она не покидала его ни на минуту. Никто не может объяснить это чувство, однако и спутать его с чем-то другим невозможно. Кирк считал, что это чувство называется любовью.