Лучшие писатели того времени были скорее с властью, чем с либеральной интеллигенцией. Граф Л. Н. Толстой до конца 70-х годов печатался в "Русском вестнике" Каткова. Достоевский, в молодости примкнувший к социалистическому кружку и жестоко за это пострадавший, далеко не в радужном свете изобразил дух русской революции и в "Дневнике писателя" отстаивал значение царской власти для России: "Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или сколько их тогда народится) будут все когда-нибудь образованы, очеловечены и счастливы".
К консервативному лагерю принадлежали и Фет, и Тютчев, и Майков, и даже А. К. Толстой ("двух станов не боец, а только гость случайный"). Определенным противником интеллигентского радикализма был Лесков. Писемский во "Взбаламученном море" дал неприглядный очерк "шестидесятников"; и даже западник Тургенев в "Отцах и детях", "Дыме" и "Нови" изобразил так называемых "нигилистов" в мало привлекательном виде.
Престолонаследник читал не только Достоевского и Аксакова, но - возможно, под влиянием более утонченной супруги - ценил "меланхоличный юмор рассказов Чехова, пронзительную сатиру Салтыкова-Щедрина, мизерабилизм Короленко, правдивое описание жизни "маленьких" людей Лескова". Благодарное и благородное ощущение причастности к родной культуре, к русскому языку было неотъемлемой частью его патриотизма.
Александра отличало врожденное чувство прекрасного. Сопровождая отца в Париж, цесаревич побывал в Академии художеств, во многих мастерских французских мастеров кисти и русских художников, работающих во Франции. Многие из понравившихся ему полотен он приобрел. Это положило начало замечательной коллекции художественных произведений. Во время заграничных поездок цесаревич с супругой пополняли свое собрание картин в Аничковом дворце, под которое Александр отвел два зала. Но они не упускали возможности купить и произведения российских художников.
Во время двух своих поездок в Париж Александр принял от русских художников, находившихся там в это же время, звание почетного попечителя созданного ими Общества взаимной помощи, размещавшегося в доме барона Горация Осиповича Гинцбурга, богача и мецената, щедро покровительствовавшего людям искусства. Цесаревич купил или заказал картины Репина, Поленова, Савицкого, Васнецова, Бегрова, Дмитриева. У Антокольского он приобрел его известнейшие работы - "Летописец Нестор", "Ермак", "Ярослав Мудрый", "Умирающий Сократ".
Конечно, цесаревич далеко не был тупицей и невеждой, но никак нельзя назвать его существом трепетным и нежным. Да и внешность наследника сразу же опровергла бы такое утверждение. Сила, основательность, благоразумие - вот впечатление, которое он оставлял в людях. "Плоть довлеет над духом" - так кто-то из родных высказался в адрес наследника.
Он часто позволял себе грубые выражения, в отношении приближенных не проявлял "деликатности", мог двинуть кулаком нерасторопного лакея.
Как в жизни любого человека, у цесаревича были и неприятные моменты. Г. Чулков рассказывает, что в 1870 году Александр рассердился на штабного офицера, шведа по национальности. Цесаревич непристойно обругал его, а офицер имел глупость прислать ему письмо, требуя извинения и угрожая самоубийством, если извинения не последует. Цесаревич только посмеялся. И что же? Этот офицер действительно пустил себе пулю в лоб. Император разгневался и приказал Александру идти за гробом самоубийцы, мученика чести. Было невероятно стыдно и горько. Но пришлось идти.
Разочарования и болезни тоже не обходили Александра стороной. В 27 лет он перенес тяжелый тиф и потерял почти половину своих густых русых волос.
Отраду цесаревич находил в семье. Воспитанию детей Александр, несмотря на занятость, уделял много внимания. Он не желал, чтобы их избаловали и вырастили "оранжерейными цветами". Он стремился сделать из них людей честных, добрых, здоровых, трудолюбивых, с сильным характером. Мальчиков с ранних лет приучали к работе и регулярным занятиям спортом. Воспитание дочери Ксении было предметом особых забот родителей. Целенаправленно или интуитивно он добился главного: в его семье жили дружно и любили друг друга.
Победоносцев, обучавший наследника праву и завоевавший его доверие, не потерял своего влияния и впоследствии. Он познакомил Александра с кругом пан-славинистов и с влиятельным публицистом, редактором "Московских ведомостей" М. Н. Катковым. Александр все больше симпатизировал им и уже в 1872 году дал 80 тысяч рублей на еженедельник "Гражданин" князя Мещерского "для борьбы против нигилистов и конституциалистов". Вово Мещерский, на шесть лет старше Александра, дальний родственник Марии Мещерской, первой серьезной сердечной привязанности цесаревича, был и остался его другом. Это Вово заставил престолонаследника вести дневниковые записи, когда этого от него уже не требовали строгие учителя, и записывать свои поступки, мысли и ощущения. Мещерский не имел семьи, поэтому общество подозревало его в гомосексуальных склонностях. Значительное время он оказывал на друга сильное влияние.
Именно Мещерский рассказал наследнику о недороде хлеба в западных губерниях и возможном голоде среди крестьян. Он предложил организовать комитет под председательством Александра Александровича и собрать пожертвования для помощи голодающим. В популярной газете "Русский инвалид" Вово опубликовал воззвание, призывавшее жертвовать деньги в комитет, расположившийся в Аничковом дворце. Не дожидаясь, пока сумма пожертвований станет значительной, цесаревич по совету своих друзей попросил ссуду у государства под залог будущих поступлений. Его сотрудники проявили смекалку и оперативность: не создавая ажиотажа, закупили хлеб в южных губерниях и продали селянам по низким ценам в кредит. Даром раздавать помощь практичный Александр не хотел, чтобы не отбить у крестьянства трудовые навыки.
Тем временем сумма пожертвований достигла двух миллионов рублей, и комитет сполна рассчитался с государством.
Александр II был приятно удивлен осуществленным цесаревичем предприятием и высоко оценил неожиданно проявившуюся у сына деловую хватку.
Это было кстати, поскольку между наследником и царем постепенно нарастало и углублялось отчуждение, связанное со связью царя с Екатериной Долгорукой. Бедный император, раб долга, с трудом находил укромные уголки для встречи с обожаемой Катей. Помогла преданность генерала Рылеева, предоставившего для встреч влюбленных свою квартиру. Мог ли "пламенный революционер" Кондратий Рылеев предположить, что его внук будет помогать в амурных делишках очередному императору?
Семья Долгорукой была против сближения девушки, носящей их имя, с женатым царем. Приходилось проявлять изобретательность, действовать по-шпионски. В конце концов, княжна порвала с родственниками и полностью положилась на императора. Появились съемные квартирки, куда Александр II стремился всей душой, желая обратить злобу дня в отраду ночи.
Узнав, что у нее будет ребенок, Долгорукая захотела внести определенность в отношения с любовником. Александр II всполошился: его заботил не столько факт появления внебрачного ребенка, сколько грядущие изменения фигуры возлюбленной. Он так любовался ее изящной шейкой, стройным станом - а вдруг она располнеет, огрубеет?.. Когда настала пора рожать, княжна направилась в Зимний дворец - она твердо решила, что ее ребенок появится на свет в царских покоях. Ключ от своих апартаментов влюбленный император недавно вручил дорогой Кате. Глубокой ночью любовница царя в сопровождении одной горничной плелась пешком, изнемогая от боли. На счастье, женщинам удалось остановить припозднившегося извозчика, который и доставил их в Зимний. Здесь, в бывших комнатах Николая Павловича, на репсовой кушетке, которая еще помнила последний вздох императора, княжна родила сына, которого назвали Георгием. Его поместили в одном надежном семействе.
На следующий год родилась девочка Ольга; затем снова мальчик, который недолго прожил… Царь почти перестал скрывать свою связь: уезжая в Ливадию, он требовал, чтобы княжна обязательно ехала с ним. Она жила в маленьком дворце Бьюк-Сарае; там Александр мог навещать ее каждый вечер.
По-видимому, Александр II свою внебрачную связь был склонен считать своеобразным проявлением либерализма.
В отличие от "либерала"-императора, Мария Александровна склонялась к консервативным и панславинистским взглядам, и, поддерживая ее, цесаревич выражал неодобрение отцу.
Влияние группы реакционеров росло. Их главой и защитником неограниченного абсолютизма постепенно становился наследник престола. Аничков дворец стал их генеральным штабом. Там не уставали говорить, что политика реформ служит отрицанию царской власти, ведет Россию к гибели и что она не только убийственна, но и кощунственна, так как государь своими руками уничтожает ту власть, которая была вручена ему Богом. В Аничковом дворце, пользуясь каждым поводом, повторяли слова Николая I: "Склонившись перед первыми требованиями революции, Людовик XVI изменил своему самому священному долгу. Бог покарал его за это".
Балканский кризис
В апреле 1876 года началось восстание в Болгарии, к лету безжалостно подавленное турками. В России это вызвало необыкновенно сильное сочувствие к братьям-болгарам, а затем и к другим славянским народам Балкан - сербам, черногорцам, боснийцам. Славянофильские комитеты во главе с Иваном Аксаковым буквально "задавили" правительство "народным движением" за веру и братьев-славян: агитировали и пропагандировали в столице, и в провинции, и снизу, и с боков (проповеди православного духовенства), и сверху. Императрица плакала по утрам, когда ей докладывали о зверствах турок, - она хотела быть русской, православной, она хотела войны и победы за веру Христову.
Наивно полагать, что Александр II только и ждал повода, чтобы ввязаться в какое-нибудь кровопролитие; он отличался трезвым взглядом на ситуацию и понимал, что эта война стране не нужна. Но он был слишком слаб как человек, чтобы противостоять общественному мнению, нажиму советников и обстоятельствам.
Он медлил. У него еще были надежды на дипломатов. Благоразумие брало верх над чувствами, он боялся подвести Россию под новую европейскую войну, а крымское поражение вселяло сомнения в безоговорочную победу.
Все без исключения государственные круги были недовольны его нерешительностью.
Государственная и дипломатическая верхушка во главе с князем Горчаковым, военным министром Милютиным и генералом Игнатьевым начала склоняться к мысли, что война с Турцией после поражения Сербии, ультиматума и уже частичной мобилизации русских войск почти неизбежна. Кроме того, она вполне могла бы послужить "пробным камнем" для оценки того, что было сделано в армии после крымского поражения. Газеты же продолжали в изобилии печатать на своих страницах воззвания и телеграммы о поднятых на штыки младенцах, обезглавленных в алтарях православных священниках, обесчещенных и убитых девушках и старухах. Вся Россия закипала как смола от подобных известий. Не богатства и земля были приманкой, а попираемая вера православная да турецкие изуверства. Вот уже "…стар и млад точит саблю. Давненько казачий конь не пил дунайской водицы".
"…Люди русские… не оттолкните от вашего сердца припавших к нему болгар!" - писали "Санкт-Петербургские ведомости" в июле 1876 года. Во дворе Славянского базара в Москве и многих других местах целые толпы собирались и ждали решения - кому можно будет идти на фронт и кому нельзя.
Император по-прежнему не хотел этой войны. Правительственная политика допускала "энергическое вмешательство России в славянское дело" - только не военное. Он не был уверен в абсолютной победе и щадил русскую кровь.
Многие исследователи не раз отмечали заметную роль цесаревича Александра в событиях восточного кризиса середины 1870-х годов. Наряду с великим князем Константином Николаевичем и императрицей Марией Александровной его обычно причисляют к сторонникам военного решения возникшего конфликта. Однако на самом деле вначале он не проявлял особого интереса к разгоравшейся на Балканах войне и окружавшей ее дипломатической переписке. Только в первых числах сентября 1876 года он в своем дневнике упомянул о сложившемся в стране положении: "Вся Россия говорит о войне и желает ее, и вряд ли обойдется без войны. Во всяком случае, она будет одна из самых популярных войн, и Россия ей сочувствует". Связанный своим официальным статусом, Александр смог организовать материальную помощь сражающимся балканским единоверцам только обходными путями, через московское купеческое общество. Но он и императрица поддерживали деятельность славянских комитетов, созданных по всей России в поддержку братских народов; Александр II выражал жене и наследнику высочайшее неудовольствие их действиями.
Победоносцев при всей одержимости "славянским делом" призывал цесаревича к осмотрительности с людьми, "которые могли бы понести и раздуть Ваше слово", советовал опасаться принимать у себя "ревнителей" и помнить, что "в теперешнем положении Вашем то будет золотое слово, которое останется невысказанным".
Александр II также напоминал сыну об осторожности и опасности увлечения "славянским делом": "Признаюсь, я ничего путного не ожидаю, а предвижу кровавую развязку". Он вызвал цесаревича в Крым, в Ливадию, где собрались все государственные мужи. Туда было доставлено послание болгарского экзарха Антимия с призывом к российскому монарху: "Если Его Величество Всероссийский император не обратит внимание на положение болгар, не защитит их теперь, то лучше их вычеркнуть из списка славян и православных, ибо ОТЧАЯНЬЕ ОВЛАДЕЛО ВСЕМИ!"
Однако Россия еще медлила.
В Ливадию прибыл граф Ф. Н. Сумароков-Эльстон, который привез ответ австрийского императора Франца-Иосифа относительно его намерений в случае войны. Если Россия объявит войну Турции, заявлял император, Австрия не будет ей мешать, но оккупирует Боснию и Герцеговину и удержит их насовсем.
С этой стороны, по крайней мере, существовала некая определенность, тогда как в отношении намерений англичан, постоянно менявших свою позицию, ясности не было. Попытка России утвердиться на Балканах привела королеву Викторию в ярость. Она называла семейство Романовых неблагодарными высокомерными выскочками. Но и Александр II честил ее "интриганкой" и "старой дурой".
Королева долго "сохраняла интригу". С нескрываемым негодованием цесаревич характеризовал английскую политику как предательскую. По его мнению, Великобритания совершенно забыла о долге "христианской державы". Когда наконец Англия решительно высказала свое намерение в случае, если Россия порвет отношения с Портой, занять своими войсками и флотом район Босфора и поддержать Турцию, Александр иронично высказался в письме дяде, великому князю Михаилу Николаевичу: "…Как видно, Англия не имеет срама и не признает себя христианской страной, а хуже самих мусульман! Это делает ей честь, и только история со временем оценит всю заслугу христианству, принесенную этой милой нацией!"
С первых же дней пребывания в Крыму цесаревич проявил себя сторонником решительных действий и резко критиковал престарелого князя Горчакова, который якобы только оттягивал неизбежную войну. В письмах матери, жене и наставнику цесаревич постоянно отмечал свое одиночество и бессилие, отсутствие единомышленников, с которыми можно было бы посоветоваться. Однако он не афишировал свои симпатии к "партии действия". Одобряя присланную ему пламенную речь Аксакова, произнесенную в Московском славянском комитете, в которой тот клеймил "упрямую кротость" и "назойливое миролюбие" русского правительства, великий князь не поддержал его лично письмом, а поручил передать свое благоволение Победоносцеву.
Миротворческие усилия российских дипломатов не дали результатов. На последнем заседании Константинопольской январской конференции 1877 года Сафвет-паша зачитал ноту - категорический отказ в улучшении участи восточных славян, что расценивалось как действия, "не совместимые с достоинством Оттоманской империи".
Русским правительством было принято мучительное, вынужденное решение об объявлении войны Турции; манифест был подписан.
После обнародования манифеста люди окаменели, как будто переступили какой-то желанный порог. В следующую минуту все взорвалось единым мощным "ура!". Кричали, плакали от накопившихся чувств генералы, вдовы, солдаты, мирные обыватели… "За веру Христову!", "За родную славянскую кровь!" - слышалось отовсюду, и, наверное, старой Западной Европе было непонятно то, что чувствовал тогда молодой еще русский народ, всем своим существом стремившийся совершить этот крестовый Славянский поход".
- Прощайте, православные, не посрамите себя и нас ни в пути, ни на месте! - вслед каждому поезду с добровольцами кричали провожатые.
Императрица отказалась шить новые платья, а все свои сбережения отдала вдовам, сиротам, раненым и больным.
Знатные петербургские дамы, оставив комфортный налаженный быт, распродавали все, что имели, и отправлялись в армию сестрами милосердия. Княгини Нарышкина, Долгорукая, А. П. Гартвиг, Е. М. Терещенко, Н. А. Абаза, Ю. П. Вревская - вот неполный список этих героических русских женщин, которые перевязывали в день до 1500 раненых. "…Они бескорыстно пришли, чтобы в чужих странах из чистого человеколюбия бесстрашно работать на опасных местах, своим героическим примером поднимали дух и успокаивали огромное количество людей, и спасали их от отчаянья и верной смерти". И жестокая правда жизни: "Болгары очень нас не любят и ничего не делают…" (из писем баронессы Юлии Вревской).
Александр Александрович был раздражен неопределенностью своего положения. Он не знал, в каком именно качестве отправится в действующую армию. Сначала предполагалось, что, как наследник престола, он будет назначен главнокомандующим; потом царь решил гвардейский корпус, которым командовал цесаревич, вовсе не посылать на Балканы. "Папа ничего не говорил об этом, и я остаюсь в совершенном неведении о моей судьбе. Сам я не желаю спрашивать об этом у Папа, чтобы не навязываться… Весьма неприятно и тяжело это нерешенное мое положение".
Его худшие опасения подтвердились. По неизвестной причине император посчитал 30-летнего сына слишком незрелым для роли главнокомандующего и назначил на этот пост своего брата великого князя Николая Николаевича. Александр молча смирился.
Он писал императрице: "Если нам придется жертвовать собой, то я уверен, душка Ма, ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение! Краснеть тебе не придется за нас, за это я отвечаю, а что будет дальше, одному Богу известно!"