Предполагалось, что цесаревич пробудет с армией до переправы через Дунай и вступления в Болгарию. Из Плоешти он писал жене: "Если, Бог даст, мы скоро вернемся, то, может быть, мне удастся и пожить с тобой и детьми в милом Гапсале; но теперь еще рано об этом думать. Что Бог даст!"
Его письма из армии милой Минни очень теплые, нежные и такие бесхитростные, как будто их писал не взрослый мужчина, а маленький мальчик. Он так тосковал по своей "душке-жене" и детям!
История Балканской войны слишком хорошо известна, чтобы пересказывать ее в этом биографическом повествовании.
Огромные человеческие жертвы среди воюющих вызывали у Александра негодование и убежденность в бессмысленности бойни. Он пришел к твердому мнению, что поистине велик тот правитель, который умеет спасти свой народ от кровопролития.
Кровавые бои под Плевной потрясли императора. "Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславившую Россию и христиан. Это крик моего сердца, который никто не поймет лучше тебя, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь. При виде жестокостей войны сердце мое обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слезы", - писал он возлюбленной. В письмах императрице Александр II не мог удержаться, чтобы не упрекнуть ее, убежденную сторонницу войны, в нагнетании националистического психоза.
"Большое несчастье, что Папа сам был под Плевной, - сожалел цесаревич в письме жене после третьего штурма, - потому что он, не видевши никогда в жизни ни одного сражения, попал прямо на эту ужасную бойню, и это произвело на него такое страшное впечатление, что он только об этом и рассказывает и плачет, как ребенок". "После этого несчастного 30 августа под Плевной, - сообщал он чуть позже матери, - Папа сделался страшно нервный и постоянно вспоминает и говорит об этом, и часто не только у него слезы на глазах, но плачет. Когда мне… читал твое письмо в ответ на его письмо после Плевны, он так плакал, что насилу дочел до конца и несколько раз останавливался".
Трудно сказать, знали ли император и наследник печальный афоризм, принадлежавший знаменитому английскому полководцу Веллингтону: "Человек, наблюдавший битву в течение дня, совсем не стремится увидеть ее снова, хотя бы на час". Но в душе оба они полностью разделяли позицию маршала.
Цесаревич находился под сильным впечатлением этих трех кровавых штурмов, которые из-за нерешительности командования окончились неудачей. Он глубоко переживал, что героическая оборона Плевны, организованная ветераном Крымской войны Осман-пашой, в глазах Европы поменяла варварский образ турка на образ храброго, стойкого воина и вновь склонила весы европейского общественного мнения в пользу Османской империи. Россия же, которая вступилась за братьев-славян и отдала за их свободу множество жизней лучших своих сынов, оказалась в роли агрессора, наглого захватчика. Никогда, никогда Александр не будет идти на поводу у общественного мнения и не станет приносить жертвы кровавому Молоху войны. Пусть кто угодно заклеймит Россию бессердечной и равнодушной - она пойдет своим путем.
60-летний император, которого мучила астма и одышка, разлученный со своим ангелом, стремился в Россию, к ней, такой необходимой ему Кате. Как некстати эта война, как угнетают дрязги военных, всегда не согласных между собой; как утомляет амбициозный брат Николай; как возмущают нелепые претензии наследника, требующего какой-то определенности в этом самом неопределенном из миров… Сын раздражал, как, наверное, раздражает каждого правящего монарха наследник, призванный сменить его на престоле. Утонченному и уклончивому императору цесаревич был чужд своей бесхитростностью, прямолинейностью, склонностью двигаться к цели самым прямым и коротким путем. Он не был похож на отца и еще менее - на свою скрытную сдержанную мать. Откуда в нем эта туповатая толстокожесть? - недоумевал Александр II.
Братья царя воинскими талантами не блистали. Здраво оценив ситуацию, Александр II назначил командующим Передовым отрядом генерал-адъютанта И. В. Ромейко-Гурко, показавшего себя выдающимся полководцем. Столь же блистательным военачальником был и командующий западным отрядом генерал Криденер. Героически проявил себя молодой генерал Михаил Скобелев, Белый генерал, прозванный так за пристрастие к белому кителю и белым лошадям. Он щеголял своим бесстрашием, демонстрировал неуязвимость: принеся складной стул, усаживался на линии огня и, скрестив на груди руки, хладнокровно наблюдал за атакой турок.
Чуждому всяким демонстрациям и позерству Александру его выходки казались совершенно неуместными.
Передовой отряд генерала Гурко, состоявший всего из 12 тысяч солдат и офицеров, перейдя Дунай, стремительно бросился вперед, разбив под Карабунаром турецкую конницу, освободил древнюю столицу Болгарии - Тырново и вскоре занял Шипкинский перевал, ставший ареной длительных и тяжелых боев с быстро подошедшими сюда турецкими силами.
Великому князю Александру Александровичу, практически отстраненному отцом от военных действий, часто было нечем заняться. Чтобы не тратить времени даром, он с несколькими энтузиастами организовал археологические раскопки какого-то кургана, но "археологи" не нашли ничего стоящего.
На Балканах российский престолонаследник ближе узнал своего двоюродного брата, молодого принца Александра Баттенберга, с которым позже судьба свела его на политической арене и который сыграл такую важную роль в дальнейшей судьбе Балкан.
Этот храбрый и талантливый молодой офицер приходился сыном родному брату Марии Александровны, Александру Гессенскому. Тот в 1851 году заключил неравнородный брак с фрейлиной императрицы Марии Федоровны графиней Юлией фон Гауке. Юлия была дочерью Маврикия Гауке, венгра, сына цирюльника, получившего на русской службе дворянство и генеральский чин. Гауке дослужился до должности польского военного министра и погиб во время Польского восстания 1830 года от рук мятежников. Пятилетнюю сиротку поместили в Смольный институт. Оттуда юная графиня попала во дворец. Злые языки утверждали, что предприимчивая девица окрутила храброго и влюбчивого молодого офицера, бывшего к тому же на три года младше нее.
Император Николай был чрезвычайно разгневан этим браком. Он успел оценить смелость и хладнокровие принца во время Кавказской войны, где тот командовал всей кавалерией и особенно отличился при штурме крепостей Анди и Дарго, еще раз подтвердив свою репутацию храбреца и рубаки. И вдруг - такой мезальянс! Александру Гессенскому было запрещено в течение года приезжать в Россию, а его жене въезд в страну был закрыт навсегда. Молодые отправились в Гессен, где великий герцог, формальный отец Александра, пожаловал ему титул графа Баттенберга, а в дальнейшем сделал его светлейшим князем Баттенбергским.
Юлия родила четверых сыновей, двое из которых породнились с британским королевским домом: старший сын Людвиг женился на внучке Виктории Английской, третий сын Генрих вступил в брак с младшей дочерью королевы, Беатрисой. Генрих стал основателем герцогского дома Маунтбаттенов, чей представитель, герцог Эдинбургский и Маунтбаттенский Филипп, в настоящее время является супругом английской королевы Елизаветы II.
Младший сын, Франц-Иосиф, командовал полком в болгарской армии и женился на принцессе Анне Черногорской.
Александру Баттенбергу, второму сыну Александра Гессенского, во время Балканской войны было 20 лет. Он родился в Германии и там же получил образование, едва успев к 1877 году окончить Дрезденское военное училище. В русскую армию князь пошел по зову сердца - он был ревностным поборником идеи освобождения Болгарии и храбро дрался на Шипке и под Плевной. Баттенберг отличался остроумием, любезностью в обращении и изысканностью манер, что располагало к нему окружающих.
Два Александра подружились.
После падения Плевны события позволили Рущукскому отряду покинуть оборонительную линию. Западный отряд передавался под начало великому князю Александру Александровичу. В связи с таким перемещением цесаревич попросил у царя себе в начальники штаба генерала Обручева. Он опасался, что император ему откажет и опять пойдет на поводу у своего 46-летнего брата. "…Теперь у нас с дядей Низи своего рода баталья, посмотрим, чья возьмет! Все зависит от решения Папа. Я твердо решил, если Папа согласится с просьбой дяди Низи, проситься прочь из армии, потому что мое положение становится невозможным… Если же Папа прикажет мне оставаться и принять начальство над Западным отрядом, конечно, я подчинюсь и исполню долг свято, но не могу скрыть, что этим Папа принесет в жертву своего сына!" Но великий князь Николай Николаевич не только не одобрил выбор цесаревича, но и убедил императора в необходимости передать Западный отряд под начало Гурко. Царь принял сторону брата. Он написал сыну: "Принимать тебе командование над Западным отрядом, тогда как честь всего успеха принадлежит неоспоримо Гурке, было бы неуместно и тебе самому, наверно, тяжело". Великий князь счел себя обманутым. Из его писем видно, насколько ему хотелось сыграть заметную роль в окончательном разгроме турок: "Я знал, что получу отказ от главнокомандующего, потому что он не допускает при себе никакой самостоятельной личности, а мне именно такой и нужен был, - писал цесаревич матери. - Я в одном ошибся: я думал, что Папа более энергично поддержит меня в моей просьбе, но вышло так, что мне не удалось в моем желании, и я остался в самом странном и неловком положении!.. Я не мог себе представить, что Папа пожертвует репутацией своего сына, своего наследника из-за каприза главнокомандующего!"
В декабре 1877 года русские войска в двадцатиградусный мороз, сбивая турок с хорошо укрепленных позиций, перешли Балканы и вступили в Центральную и Южную Болгарию. Через месяц турки попросили перемирия, но император приказал продолжать наступление, и 19 января 1878 года передовые отряды генералов Гурко и Скобелева оказались в 30 километрах от Константинополя.
Ценой множества жизней Россия одержала решительную победу в этой изнурительной, героической и совсем не нужной стране войне. Но политика ведущих европейских стран: неслыханная агрессивность Англии, вероломная тактика Австрии, макиавеллизм Германии - свели все успехи русских к нулю.
"Нас великолепно водили все время за нос, надули самым наглым образом, держали здесь попусту более месяца, все в надежде, что вернемся к нашим частям, к гвардии… Грустно, что Папа так нерешителен", - жаловался цесаревич великому князю Владимиру Александровичу. В письмах цесаревне неудовлетворенное честолюбие и обида прорывались еще более открыто и толкали на некоторые не совсем справедливые высказывания: "Все время мое положение было ненормальное, самое незавидное, каким-то чернорабочим, а прочим предоставили уже пожинать лавры за Балканами, и именно тем, которые всего менее заслуживали это, как, например, Скобелев, Струков и Гурко!" Успехами за Балканами, считал цесаревич, Россия обязана не им, "а молодецким, геройским и чудным нравственным духом русским войскам и честным начальникам".
Балканская кампания надолго поселила в наследнике предубеждение против генерала Скобелева.
Великие державы желали спасти Турцию, вечную угрозу рубежам России, от полного краха. При подписании Сен-Стефанского договора интересы России почти не учитывались. Император вынужден был уступить турецкий флот, на который мог претендовать по законам войны. Австрия завладела Боснией и Герцеговиной, и Россия скрепя сердце это признала, чтобы избежать нового кровопролития. В Сербии у власти находилась династия Обреновичей, явно тяготевшая к Австрии. Про Болгарию даже Бисмарк едко отозвался в своих мемуарах: "Освобожденные народы бывают не благодарны, а притязательны".
Дипломатические маневры возобладали над правами и намерениями государя-победителя.
Итог Балканской войны вызвал взрыв недовольства среди славянофилов. Возмущению цесаревича, подогреваемому русофилами, не было предела. Он не торопился вступить на трон, но позор и ущемление терпела его будущая держава, его достояние!
Однако император постарался смягчить горечь обиды наследника. За умелое командование вверенными ему войсками цесаревичу был пожалован орден Святого Владимира I степени с мечами, он был возведен в достоинство кавалера ордена Святого Георгия II степени и награжден золотой, украшенной бриллиантами саблей с надписью: "За отличное командование Рущукским отрядом".
В столице император был встречен бурей восторженных криков как осуществитель всех честолюбивых мечтаний, всех упований святой православной Руси.
При этой встрече все были потрясены тем, что государь изменился почти до неузнаваемости. Один из очевидцев так отмечал общее впечатление: "Когда царь уезжал на войну, это был высокий и красивый военный, несколько склонный к полноте. Он вернулся дряблым, с померкшими глазами, согбенным и таким худым, что казалось, его кости обтянуты кожей. В несколько месяцев он превратился в старика".
Трагедия императрицы
По возвращении Александра II в Петербург возобновились его ежедневные свидания с Екатериной Долгорукой. Испытания Балканской войны не только изнурили императора физически, но и оставили глубокий след в душе. Потребность в ласке и участии, бывшая всегда одной из основных черт его характера, еще более обострилась: он все сильнее привязывался к княжне. Она сделалась ему до того необходимой, что он решил поселить ее с детьми в Зимнем дворце, под одной крышей с императрицей. Отведенные ей покои находились над комнатами императора, смежными с комнатами жены, и были соединены с ними подъемной машиной. При этом забыли или не приняли во внимание, что три комнаты возлюбленной располагались как раз над покоями императрицы. Так что фаворитка и ее дети буквально ходили по голове покинутой супруги.
Императрица Мария Александровна вскоре узнала о навязанном ей соседстве. Без слова упрека встретила она это новое испытание. Терзаемая горем, снедаемая тяжким недугом, чувствуя приближение смерти, императрица сохранила свое достоинство. Она стала лишь еще более замкнутой и нелюдимой.
Но на придворных балах она обязана была появляться по протоколу. Современник так описывал ее: "Стройная, худая, вся усыпанная бриллиантами, с прическою в мелких завитках, она показывалась как бы нехотя, была любезна, говорила умные речи, вглядывалась пристально проницательным взглядом; всегда сдержанная, она скорее недоговаривала, чем говорила лишнее. Она как бы исполняла обязанность, и когда говорила, можно было подумать, что она хочет сказать: "Видите, я говорю с вами, потому что это принято, это мой долг, но до вас мне нет никакого дела, у меня своя внутренняя жизнь, доступная избранным, все остальное - служба, долг, скука"… Чувствуется, что в ней было что-то роковое и для других, и для себя".
Императрица казалась больной, остальные члены семьи вели себя натянуто, а царь любовался грациозными движениями танцующей возлюбленной.
Окружающие видели Александра II, "высокого, худого, с подстриженными бакенбардами, со строгим лицом, но добрыми глазами, с постоянным выражением затаенной тревоги", и его жену, "бледную, изможденную женщину с восковым лицом и прекрасными тонкими руками". Придворные гадали: что же будет?
Ситуация усугубилась, когда княжна 9 сентября 1878 года родила еще одну дочь, названную Екатериной. До императрицы доходили звуки, сопутствующие появлению на свет нового человека, звучали тревожные и радостные голоса, а вокруг нее царила тишина - почти гробовая.
А. Ф. Тютчева негодовала больше, нежели сама императрица: "Абсолютно бесхарактерная, она явно не создана для той роли, которую уготовила ей судьба. Ей приходится все время делать над собой усилие, и поэтому она находится в постоянном нервном напряжении. Это отнимает у нее последние силы, вследствие чего она очень пассивна. Кто она - святая или кусок дерева?" Энергичная Анна Федоровна, конечно, не потерпела бы такого положения вещей; но ведь все люди разные. Она не понимала главного: императрица боролась для своих детей, для своего "солнечного лучика" и, возможно, для другого мальчика, чей отец покоился под сводами Петропавловского собора. Для них она жила и дышала остатками своих легких.
С. Д. Шереметев отмечал, что в последние годы Мария Александровна была особенно холодна и молчалива с супругом. А когда оставалась с сыновьями или фрейлинами, а также с поэтами-поклонниками, то преображалась, становилась веселой и приветливой. Муж старался избегать ее, вечно недомогающую, старую женщину, живой укор его жизнелюбию. Он общался с ней теперь главным образом письменно, в телеграфном стиле: "Благополучно прибыл в Москву, где теперь 14 градусов мороза. Огорчен, что ты все в том же состоянии. Чувствую себя хорошо и неутомленным. Нежно целую. Александр".
Вслед за государем ее оставило большинство придворных. Впрочем, существовала и партия императрицы, противостоящая выскочке Долгорукой, паладины заведомо проигранного дела. Было очевидно, что Мария Александровна умирает. Многие придворные именно угасающую императрицу считали опорой царской семьи и всей России. Партии не хватало главы: наследник не хотел даже в этом семейном деле выступать против отца открыто. Это было и исполнение желания матери, учившей детей терпению, и собственная почтительная преданность отцу и императору. Глубоко переживая трагедию больной, униженной в своем женском достоинстве матери, цесаревич в душе сурово осуждал отца. Ни за что он не доставит своей жене таких страданий.
Императрицу поддерживало внимание старшего сына, его непоказная нежность, предупредительность ко всем ее скромным желаниям, даже не высказанным. Просветленным взглядом умирающей она, наконец, разглядела, что брутальная оболочка былинного богатыря скрывает душу, способную на сопереживание и деятельное сочувствие. Шереметев в своих мемуарах писал: "Нужно было много лет, чтобы Мария Александровна поняла, что такое ее второй сын".
Позиция наследника определяла поведение остальных членов дома. Дети не оставляли мать в ее горьком забвении и втайне негодовали. Для них было очевидно намерение отца дождаться смерти матери, чтобы обрести свободу действий, но они не подозревали о его желании жениться на фаворитке.
Однако вовсе не верно считать императрицу эдакой овечкой, покорно ждущей заклания. "Я знаю, - говорила она, - что никогда не поправлюсь, но я довольна тем, что имею и предпочитаю болезнь смерти". И много раз напоминала жене наследника: "Минни, вы должны жить в Зимнем дворце потом". Она хотела, чтобы ее сын занял подобающее ему место и не уступал его детям Долгорукой.
В конце августа 1879 года, истощенная до последней степени, Мария Александровна отдыхала в Киссингене, потом собиралась отправиться в Канн, где надеялась несколько восстановить свои силы. Пользуясь ее отсутствием, царь еще более открыто и свободно проводил время в Крыму с Долгорукой. Фаворитка жила не Бьюк-Сарае, как раньше, а в царском дворце, хотя ее пребывание там скрывалось.