- Как это каким образом? Не знаю. В том письме, которое я достал, только приглашенье занять место, понимаете ли, место стенографистки, ведь она стенографистка отличная, ну и это письмо подписано Карабчинским. Я потому и стал догадываться, что ее украли, понимаете, ведь она к себе домой не являлась больше двух недель, и это там, на Лиговке, в милиции должно быть известно.
- Так. Вероятно известно. А вы как же, гражданин Травин, давно уже живете в Петрограде или приехали только для того, чтобы разыскать эту стенографистку?
- Я? да нет, я... приехал сюда. Я не живу здесь постоянно.
- А где же вы проживаете постоянно?
Сергей замолчал. Надзиратель постучал косточками пальцев по столу и повторил вопрос.
- Я приехал из Тамбова, - сказал, наконец, Сергей, - да, из Тамбова.
- Ах, из Тамбова? Так. Запишем: из Тамбова. А какого числа вы приехали?
- Недели две или три, не знаю. Да не все ли равно, какого числа, вот вы спрашиваете о пустяках, а я мог бы пока помочь раненой.
- Убитая уже отправлена в Петропавловскую больницу, - сказал надзиратель, - вы можете быть на этот счет совершенно спокойны, гражданин Травин! Ах да! Травин, именно Травин!
Он пощипал складки между бровями и задумался, как будто стараясь припомнить что-то.
Сергей посмотрел на него в упор, и вдруг ему снова показалось, что его голова полетела по воздуху, а тело падает к ногам безусого милиционера.
Надзиратель встал и прошелся по комнате туда и назад.
- Поди-ка, позови ко мне товарища Поппе, - сказал он милиционеру.
Тот вышел и через минуту явился с маленьким человечком в штатском платье.
- Товарищ Поппе, у вас имеется сообщение П-ого Гепеу о задержании бежавшего оттуда арестанта?
- Да-с, - отвечал маленький человек в штатском.
Сергей закрыл глаза: все рухнуло, он стоял в каком-то необыкновенно узком коридоре и дрожащими руками держался за трещину в стене, за клоповую запятую на обоях.
- Товарищ Поппе, - снова спросил надзиратель, - вы не помните, как фамилия этого арестанта?
- Нет-с, никак не припомню сейчас, - отвечал человечек в штатском.
- Так будьте добры, разыщите-ка мне эту бумажку и принесите сюда.
Надзиратель снова закурил и принялся снимать со своей форменной куртки пылинки, волоски.
- Так вы приехали из Тамбова? М-гм. А как же случилось, что с вами нет никаких документов?
Сергей даже и не слышал, о чем его спрашивали.
- А чем же вы занимались в Тамбове?
Человечек в штатском принес бумажку и подал ее через стол квартальному надзирателю.
- Мыг, ымыг, мыни, мыним, - прочел тот, - так... предлагается вам... Сергея Травина... мыгы, мыгым, мыгым - так, задержать...
- И подписи, - сказал он, значительно поглядев на Сергея, - и надлежащие подписи. Так значит...
Он замолчал на мгновенье.
- Так значит, вы арестованы. Ничего не могу поделать. М-да. Это вы самый и есть бежавший арестант. Что вы на это скажете?
Сергей отвернулся от него.
- Ничего вы мне на это не скажете, - с удовлетворением сказал надзиратель, - а ведь оригинальный, честное слово, оригинальный случай!
XV.
- К сожалению, - сказал приказчик, ласково глядя на Пинету, - вам придется переменить голову. У нас нет ни одной фуражки, которая подходила бы к вашей голове.
- Мама, неужели придется переменить голову? - спросил Пинета.
- Здесь нет ничего такого экстраординарного, - отвечала мама, - мне известны даже такие случаи, когда меняли не только голову... но и другое. Да, да, нечего смеяться, - и другое.
На улицах огромные каменные тумбы и свет снизу, через какие-то особенные стеклянные решотки.
Мама вела Пинету за руку по улицам, в небе качалась круглая голова, похожая на ярмарочные воздушные шары.
Снова магазин.
- Будьте так добры, гражданин, - сказала мама, почему-то раздувая ноздри, - подходящую голову. Видите ли, дорос до седых волос и теперь не подходит фуражка.
"До каких седых волос? - подумал Пинета, - я же вчера, я же третьего дня родился".
Приказчик принес голову какого-то турка или перса. Голова походила на утиное яйцо.
- Вот, пожалуйста, подходящего размера.
- Да, это подходящего размера, - определила мама.
- Мама, как же это, ведь это какой-то турок! Не могу же я в самом деле менять голову на голову какого-то грязного турка!
- Никакие не турки, - отвечала мама, - пожалуйста, заверните мне эту голову.
- Прекрасная голова, - заверил приказчик, - голова масседуан, агратан, за пять копеек с бархатом. Вы будете довольны, уверяю вас!
Снова улицы, улицы, улицы.
"В чем же, чорт возьми, дело, - подумал Пинета, - зачем же менять голову! Чорта с три, ведь можно же переменить фуражку".
Улицы исчезли. Потолок и узкое окно мелькнули перед ним, и он снова закрыл глаза.
Кто-то постучал в двери: раз, два, три!
- Войдите! - закричал Пинета хриплым со сна голосом.
Он провел рукой по лбу и, наконец, очнулся.
- Кто там! Войдите!
Никто не входил. Пинета прислушался: стучали в соседнюю дверь.
Должно быть никто не открывал, потому что спустя несколько минут Пинета услышал мужской голос.
- Откройте же. Откройте же, наконец!
- Это Барабан, - догадался Пинета.
- На одну минуту, - говорил Барабан, - для делового разговора, честное слово, для делового разговора.
- Да откроешь ты или нет, стерва! - вдруг заорал он, разозлившись.
Пинета снова закрыл глаза; его как будто качало из стороны в сторону; сквозь сон он услышал, как дверь трещала под ударами.
- Ее здесь нет! - закричал Барабан. - Убежала? Выпустили? Хамы, разбойники!
Перед Пинетой вырезалось четкими буквами - убежала.
Он тихонько повторил про себя - убежала, - попытался приподняться и сесть на постели, но снова со стоном упал назад и как будто ушел в темную комнату без окон и дверей, куда уж никак не мог проникнуть даже громкий человеческий голос.
Второй раз Пинета очнулся часов в 6 утра. Кто-то камнем бросил в стену его комнаты. Немного погодя тот же звук повторился с большей силой.
- Стреляют, что ли?
Он сполз с постели и, держась руками за все, что попадалось на пути, добрался до двери, хотел постучать, но потерял равновесие и свалился на пол.
Тут же на полу он от боли с силой вытянул ногу; нога пришлась прямо в дверь, и дверь отворилась.
"Забыли запереть, - подумал Пинета, - должно быть все разбежались".
Он прополз несколько шагов по коридору и добрался до соседней комнаты, той, которую раньше занимала его соседка.
И здесь дверь была отперта. Пинета встал, держась за стены, добрался до окна и расплюснул нос о стекло.
Он увидел во дворе человека, который лежал на земле, за грудой камней.
На нем была шинель с красным воротником и фуражка с красным околышем.
Воротник и околыш в одну минуту объяснили Пинете положение дел.
Человек поднимал вверх голову и старательно целился из винтовки по нему, Пинете.
Раз! - и стекло разлетелось со звоном.
Пинета шатаясь отошел в сторону и сел на стул.
Разбитое стекло еще долго звенело у него в ушах каким-то особенным звоном...
Часов в 6 утра Пятак вбежал во двор, бросился в подвал, влетел вверх по лестнице и плотно задвинул за собой тяжелый засов.
Он остановился посреди кухни и выругался по матери.
- Мильтоны! Мильтоны идут. Вставайте!
Маня Экономка стояла перед ним в одной рубашке и тряслась от страха.
- Барабан здесь? Да говори же ты, сволочь! Барабан!!
Пятак выскочил в коридор и лицом к лицу столкнулся с Барабаном.
- Где? Откуда идут?
- С Большого! Чуть не сгорел! Поздно! С Газовой заложили!
Барабан хмуро посмотрел на него и сложил было губы, чтобы свистнуть.
- Стой! А с Карповки?
- Чорт его знает, Карповку! Окружают!
Барабан свистнул.
Он свистнул не напрасно; дом, в котором находилась хаза, стоял в самом конце Бармалеевой улицы.
Слева можно было уйти по Газовой, справа по набережной Карповки; если оба выхода были заложены, оставалось пробираться через пустыри на -ый переулок. Барабан выбросил из кармана кожаный портсигар и с яростью схватил папиросу зубами.
- Маня, - сказал он, - Маня, беги через пустыри на переулок. Посмотри, есть ли там мильтоны и бегом возвращайся назад. Что у нас есть?
- А! - закричал он вдруг, ударяя по столу рукой с такой силой, что вся рука налилась кровью. - У нас мало... У нас мало патронов!
Он замолчал и оглядел всех, кто был в комнате. Барин, только что вставший с постели, одетый как всегда так, что ни один крючок его офицерского кителя не оставался незастегнутым, был немного бледнее, чем обычно.
Он чему-то улыбался и крутил толстую, как шпингалет, папиросу.
Пятак, отдышавшись, прилаживал к окну оторванный ставень.
Володя Студент стоял отвернувшись, пристально разглядывая какую-то царапину на руке.
- Ну, - сказал Барабан, сжимая руки так, что на ладонях остались овальные следы от ногтей. - Ну! Теперь выбирать! Теперь уже выбирать! Что же? Отстреливаться или сдаваться?
Барин поднял глаза и с презрением пыхнул папироской.
Пятак заложил руки в штаны и выругался.
Студент обернулся, двинулся было куда-то, но остался на месте.
- Значит, - сказал Шмерка и замолчал. Он глубоко вздохнул и вытащил из кармана револьвер.
- Пятак, ты будешь стоять справа, там, где лежит этот мальчишка! Барин и я - в столовой.
- Студент, ты, - Барабан схватил его за руку и дернул к себе. - Да ободрись, малява! - Ты стреляй из кухни.
- Ну! - повторил он, - что она не приходит, эта стерва?
- Ну!
Пятак отодвинул ставню и заглянул в окно.
- Идут.
Еще через две минуты в дверь застучали.
- Отворите! Милиция!
Пятак длинно и мастерски выругался.
Барабан подошел к самой двери и крикнул:
- Уходите вон, хамы!
Пинета все покачивался на стуле из стороны в сторону.
Он качался с закрытыми глазами, как мусульмане, когда они творят свой намаз.
Он был сильно избит, руки и ноги горели, как будто их со всех сторон облепили горчичниками, в голове звенело.
Кто-то закричал позади него:
- А, фай, здравствуй! Ну что, отдышался?
Пятак подбежал к окну, глянул и отскочил назад в ту же минуту.
- Вот тебе, баунька, и Юрьев день, - проворчал он, - чуть ли не целую бригаду притащили, бездельники!
- Это вы о чем... говорите? - пробормотал Пинета.
Он говорил как будто про себя, но Пятак услышал и обернулся.
- Что брат!! Амба! Амба, братишка! Пой отходную! Гореть!
И в подтверждение того, что дело - амба, что придется гореть, пуля с треском ударила в оконную раму.
- Шалишь, лярва, - яростно ворчал Пятак, тоже как будто про себя, - не дадимся, елды! Не возьмешь!
Он схватил с кровати подушку и заткнул ею еще раньше выбитое пулей окно.
Бережно вытащив из кармана обойму от браунинга, он принялся вщелкивать в нее патроны.
Набив обойму, Пятак стал на колени перед окном и приподнял снизу подушку.
Подоконник служил ему опорой, он просунул браунинг между подушкой и рамой и начал ту работу, которую каждый налетчик считает нужным выполнить перед смертью.
Пинета творил свой намаз и думал: "Бригада... Наверное, угрозыск".
Он написал на стуле - угрозыск - и прочел назад - ксызоргу.
- А налетчиков? Один, два, три, много четыре. Плохо!
Пятак отстреливался; глаза у него заблестели, волосы свалились на лоб; он стрелял из браунинга; запасный ноган торчал у него из кармана штанов.
"Плохо, - думал Пинета, - убьют! Вот сволочи! Бригада! Все на одного, один на всех!"
Он кое-как встал, подошел к Пятаку сзади и положил руку на плечо:
- Послушай, - сказал Пинета довольно тихим голосом, - дай-ка мне второй револьвер! Чорта ли они на нас целой бригадой нападают!
Пятак обернулся к нему и рассмеялся, несмотря на то, что пули били вокруг него в стену одна за другой.
- Фай, честное слово, - вдруг весело закричал он, - я говорил, что фартовый парнишка!
Пуля со звоном ударила в раму, и новое, верхнее стекло посыпалось в комнату.
Пятак отбежал, вытащил из кармана ноган и протянул его Пинете.
- Помогай, братишка! Да что уж, все равно! Х... на кон, братишка, тут и он - Антон! Гореть!
Пинета заглянул во двор; теперь уже не один, а человек двенадцать в фуражках с красным околышем залегли за камнями, в пустыре, недалеко от остатков кафельной печи, которая как будто молилась день и ночь, подняв к небу обломки труб, похожие на руки.
Только винтовки и фуражки кое-где торчали из-за камней.
Высокий человек в овальной шофферской шапке бегал между ними, распоряжаясь должно быть осадой хазы.
Пинета долго целил в этого человека из своего ногана, но ноган отказывался повиноваться.
Он нажимал курок по-всякому - и указательным, и средним пальцем, и двумя пальцами сразу, - ноган не стрелял, до тех пор покамест Пятак не крикнул, что нужно прежде отвести курок. Пинета отвел курок и снова прицелился в овальную шофферскую шапку.
Рука у него дрожала, он никак не мог навести мушку; наконец навел. Человек в овальной шапке перевернулся на одном месте, упал, тотчас же вскочил и остановился неподвижно, как будто его тут же вбили ногами в землю. Потом снова упал.
Один из милиционеров выполз из своей засады, схватил его за плечи и, опрокинув на себя, потащил в сторону.
На месте шофферской шапки через 2 - 3 минуты появился человек в полной форме милиционера с портупеей через плечо.
- Их тут сколько угодно и еще два, - пробормотал со злобой Пятак.
Пинета в недоумении сел на стул и опустил вниз руку с ноганом.
Кусок штукатурки упал на него и с головы до ног засыпал высохшей известью.
Он озабоченно почистил платье и снова подошел к окну.
- Эй, поберегись, братишка! - крикнул Пятак.
Последние остатки стекол посыпались в комнату.
- Залпом стреляют, бездельники!
Пятак вытянул из браунинга пустую обойму и снова начал набивать ее патронами, которые он тащил теперь прямо из кармана штанов.
Набив обойму, он вывернул карман и яростно сплюнул.
- Пропало наше дело, братишка! - крикнул он Пинете. - Во, брат! - он повертел в руке обойму, - последняя!
- Наплевать, отобьемся, - отвечал Пинета, не вставая, впрочем, со стула и даже не поднимая руки с ноганом. Все это - и маленькие люди, спрятавшиеся на дворе за грудой камней, и свист пуль, и воронки на стенах, и Пятак, вщелкивающий патроны в обойму, - казалось ему какой-то игрою - в хоккей или другой игрой с замысловатым названием, которое он никак не мог припомнить.
- Хо-хо! - закричал Пятак с восхищеньем, - отобьемся? Ого! Вот так парнишка! Отобьемся, говоришь? Отобьемся, так отобьемся!
Тут же он со злобой скривил губы, быстрым движеньем подтянул штаны и огляделся вокруг себя почти с отчаяньем; бежать было некуда.
Оставалось одно: снова стать на колени перед окном, просунуть браунинг между подушкой и рамой и до последнего патрона делать ту работу, которую каждый хороший налетчик считает нужным сделать, прежде чем сгореть и закурить свою последнюю папиросу.
Барабан и Сашка Барин отстреливались от мильтонов со стороны Бармалеевой.
Комната, которую Барабан назвал столовой, ничем не напоминала столовую; даже обеденного стола в ней не было.
На дверях висели изодранные суконные портьеры, в углу стояла кирпичная печка, рядом с нею разбитый рояль, на почерневшем от дыма потолке было написано зонтиком или палкой "Лохматкин хляет", у окна, немного отступая вдоль по стене, Барабан и Сашка Барин с двумя ноганами и одной винтовкой держалась против отряда милиции.
Внизу, за обломками решотки, когда-то окружавшей дом, засели два десятка людей с винтовками, которые могли стрелять с утра до вечера и до нового утра беспрерывно.
Они курили, смеялись и не торопясь играли свою игру, в которой им вперед отдавалось 24 фигуры. У них были жены, дети и до 12-ти часов свободного времени ежедневно.
Против них с третьего этажа с двумя ноганами и одной винтовкой защищали себя двое людей, у которых не было ни жен, ни детей и на всю остальную жизнь оставалось очень мало, не более трех часов времени, которое измерялось количеством патронов, а не часовой стрелкой.
Барабан был спокоен так, как будто еще не прошли далекие времена, когда он готовился быть раввином, как будто он сидел за столом в пятницу, а не отстреливался от целого отряда милиции.
Время от времени он задумывался и начинал напевать про себя какую-то еврейскую песню.
Он напевал:
Хацкеле, Хацкеле,
Шпил мир а казацкеле
Ун хочь анореме.
А би а хвацке!
В этом месте он стрелял, внимательно вглядывался, как будто желая увидеть, достиг ли его выстрел цели, и продолжал петь, качая головой:
Орем из нит гут,
Орем из нит гут
Ло мир зих нит шемен
Мит ейгенер блут!
Он заглянул в окно и закричал Барину, который в ту минуту прицелился, выбрав чей-то неосторожный околыш для своего ногана:
- Стой, Сашка!
Барин опустил руку, и оба услышали довольно звонкий голос, который кричал снизу, должно быть из-за решотки, служившей прикрытием для осаждавших.
- Прекратите стрельбу! С вами хотят говорить!
- Ого! - сказал Барабан, - с нами хотят говорить? Что такого хорошего скажут нам мильтоны, а?
Он крикнул чуть-чуть охрипшим, но веселым голосом:
- Ну, говорите, мы вас слушаем, вояки!
- Прекратите стрельбу! С вами будут говорить! - кричал тот же голос.
Должно быть он кричал уже давно, потому что еще трижды повторил ту же самую фразу, прежде чем кричавший услышал голос Барабана:
- Ну, ну, довольно уже кричать! Мы не стреляем... Халло, мы вас слушаем! вдруг заорал он совсем развеселившись.
- Пятнадцать минут на то, чтобы сдать оружие, - долетел до них уже другой, хрипловатый, но твердый голос. - Если вы сдадитесь добровольно, то будете согласно законам отданы под суд, в случае дальнейшего сопротивления вы будете расстреляны на месте. Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!
- Они нам обещают так много, - сказал Барабан, - что можно лопнуть, только представляя себе это удовольствие! Что ты на это скажешь, Сашка?
Барин оборотился к нему и так скривил губы, что не оставалось никаких сомнений в том, как он относится к предложению осаждавших.
- Болтовня! - коротко сказал он, перевернув несколько раз барабан револьвера и пересматривая пустые гнезда. Шмерка вдруг задумался.
- Послушай, Саша, а может быть до суда удастся...
- Нам ничего больше не удастся!
- Так значит...
Шмерка снова остановился, но тут же подбежал к окну и с силой ударил кулаком по оголенной раме.