Тяжелое военное положение Османской Порты, восстания в тылу турецких войск непокорных вассалов, отказ от сотрудничества бывших союзников вынудили турецких дипломатов принять тяжелые для них условия предстоящего мирного договора, выдвинутые главой российской миссии – генерал-поручиком Репниным.
Турки согласились отдать находившиеся под их властью земли до Южного Буга на юго-западе и до Кубани на юго-востоке. К России отходили крепости Кинбурн, стоящая в устье Днепра, Керчь и Еникале – в Керченском проливе, а также земли на Северном Кавказе – Кабарда и Осетия.
Россия возвращала Турции территории, занятые русской армией и флотом за Днестром, Дунаем, на Северном Кавказе, в Грузии и на островах Эгейского моря.
Исключительно важным было признание Крымского ханства независимым от Турции.
Русский военный и торговый флот получил полную свободу плавания в Черном море, в проливах Босфор и Дарданеллы и по Дунаю.
Россия признавалась покровительницей всех христиан, живших в Османской империи, а турки обязывались возвратить им все конфискованные земли и выплатить контрибуцию в четыре с половиной миллиона рублей.
Княжна Тараканова
В сентябре 1774 года в итальянском порту Ливорно генерал-адмирал и генералиссимус российского флота граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский получил пакет, в котором находилось лично ему адресованное письмо и странный документ, озаглавленный: "Манифест к русскому флоту Елизаветы Второй Всероссийской". Неизвестная корреспондентка сообщала, что она – дочь Елизаветы Петровны и обладает завещанием, дающим ей право на российский престол. В письме Орлову задавался вопрос: на чьей стороне будет он сам и его флот, если Елизавета Вторая вступит в борьбу за трон?
Для сбора сведений о Елизавете Второй Орлов послал недавно взятого на русскую службу испанца Иосифа де Рибаса – будущего основателя Одессы, обессмертившего свое имя в названии знаменитой Дерибасовской улицы, одного из величайших хитрецов своего времени (однажды А. В. Суворов, желая похвалить проницательность М. И. Кутузова, сказал: "Его даже Рибас не проведет").
Вскоре стало известно, что Елизавета Вторая уже давно докучает Европе, выдавая себя за дочь Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского – принцессу Володимерскую. Она рассказывала, что ее раннее детство прошло в Петербурге, при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Девочка запомнила некоторых своих учителей, рассказывала о Петербурге, о пригородных царских дворцах то, что мог рассказать любой человек, побывавший в этом городе и его окрестностях или даже слышавший об этом со слов очевидцев. Как утверждала Елизавета, сначала ее препоручили заботам одной из любимых фрейлин Елизаветы Петровны Иоганне Шмидт и до десяти лет она жила при дворе, а потом ее отвез в Италию, а затем в Киль один из ее учителей – немец Дитцель.
Имена Елизавета называла верно, но необъяснимым было то, что она не знала ни одного русского слова, а ведь к десяти годам ребенок уже вполне владеет языком, тем более родным. Из Киля, где она жила при дворе голынтинского герцога, ее будто бы увезли в Россию, а затем из-за каких-то дворцовых интриг она оказалась в Сибири, где ее попытались отравить, но откуда она сумела бежать. Затем Елизавета оказалась в Багдаде, вышла замуж за персидского принца Али, осыпавшего ее золотом и бриллиантами. Она рассказывала о необычайном расположении к ней турецкого султана, называя себя иногда султаншей Селиной, и намекала на дружбу с нею многих европейских потентантов. Иногда она называла себя госпожой де Треумль, Франк, Пиннеберг, Шелль, но утверждала, что настоящее ее родовое имя – княжна Тараканова. И так как в нашей отечественной истории она известна под этим именем, станем и мы называть ее так, хотя подлинное ее происхождение, имя и фамилия до сих пор не известны.
Относительно происхождения фамилии Тараканова имеются интересные соображения историка П. М. Майкова. Он сообщает, что учитель-немец по фамилии Шлецер, состоящий при детях гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского, однажды обедал вместе с пятью его племянниками. Шлецер полагал, что все они дети графа Алексея Григорьевича Разумовского и Елизаветы Петровны и потому являются двоюродными братьями сыновей гетмана.
Из-за того что двое племянников – от одной из сестер гетмана – носили фамилию Дараган, Шлецер подумал, что и все другие носят эту же фамилию. Потом всех племянников Разумовского даже в придворных камер-фурьерских журналах стали записывать Дарагановыми. А когда воспитатель Дарагановых, немец же, гувернер Дитцель повез юношей за границу, он для пущей важности стал именовать их графами фон Тараканов. Так появилась эта фамилия, ничего общего не имеющая с довольно известным старинным русским дворянским родом Таракановых. Все дело было в том, что украинская фамилия Дараган и русская Тараканов оказались близкими по звучанию и на слух воспринимались одинаково.
И наконец, необходимо упомянуть еще об одной версии происхождения Таракановой. Сохранилось свидетельство о том, что будущую самозванку посетил в Италии находившийся там бывший фаворит Елизаветы Петровны И. И. Шувалов. В связи с этим Георг Гельбиг писал: "Шувалов признается отцом девочки, которую родила императрица Елизавета около 1753 года. Ее назвали Елизаветою и дали ей, если мы не ошибаемся, позже фамилию княжны Таракановой. Этот ребенок, матерью которого выставляли итальянскую камер-фрау императрицы, был отправлен в Италию и там воспитан. Пока жила императрица Елизавета, ребенок ни в чем не нуждался, но по смерти этой государыни – решительно во всем. Путешествуя, Шувалов был в Италии, где видел свою дочь, не решившись, однако, открыться ей".
В Италии самозванка предпочитала всем своим многочисленным предыдущим именам единственное – Елизавета Всероссийская, подписываясь иногда и как Елизавета Вторая.
Когда известность Елизаветы Второй стала всеевропейской, многие дворы стали разыскивать достоверную информацию о ее происхождении.
Английские дипломаты в Петербурге и Ливорно считали ее немкой (не то из Праги, не то из Нюренберга) дочерью трактирщика или булочника. Несомненным оставалось одно – самозванка говорила на немецком, французском, английском и итальянском языках, обладала хорошими манерами и была необычайно привлекательна: стройная, изящная, гибкая, с живыми и яркими темными глазами и огромной копной черных волос. Среди тех, кто пал жертвой ее красоты, называли маркиза де Мариньи, герцога де Лозена, владетельного немецкого князя Филиппа Фердинанда Лимбура, литовского гетмана Михаила Огинского и польского князя Карла Радзивилла.
Последний представлял центр антирусской эмиграции в Западной Европе и не прочь был использовать Елизавету в политических целях, надеясь усилить свои позиции в борьбе с Понятовским за польский трон.
Весной 1773 года эта международная авантюристка объявила, сначала в узком кругу, а потом во всеуслышание, что она является наследницей российского престола – дочерью Елизаветы Петровны и Разумовского.
Путаясь в генеалогии Романовых, она называла объявившегося Петра Федоровича собственным братом и утверждала, что поднятое им восстание произошло по ее повелению. Хотя, если встать на ее точку зрения, то Петр III действительно должен был быть двоюродным братом дочери Елизаветы Петровны, так как его мать, Анна Петровна, доводилась русской императрице родной сестрой.
Не очень хорошая осведомленность в русских делах привела ее к тому, что она сначала по ошибке называла себя не дочерью Алексея Григорьевича, а дочерью гетмана Малороссии Кирилла Разумовского.
Отыскивая деньги и сторонников задуманного ею фантастического предприятия, Елизавета кочевала по Италии, пока наконец в Риме ее не нашел посланец Алексея Орлова лейтенант Иван Христинек. Он передал ей приглашение пожаловать в Пизу к Алексею Орлову. Елизавета приехала и стала любовницей графа, который пообещал выступить со всем своим флотом, а затем и петербургской гвардией на ее стороне. Орлов привез Елизавету вместе с ее слугами в Ливорно на адмиральский корабль, где, по заранее разработанному сценарию, их всех арестовали, в том числе и самого Орлова, которого якобы заподозрил в государственной измене адмирал Грейг, на чьем корабле и разыгрывалась вся эта авантюрная комедия.
После того как самозванка с ее камеристкой была заперта в каюте, Орлов сел в шлюпку и вернулся на берег, а русская эскадра тотчас же вышла в море. Обогнув Европу с запада, корабли прошли через Ла-Манш, Северное и Балтийское моря и после трех с половиной месяцев плавания достигли Кронштадта.
В ночь на 25 мая 1775 года с адмиральского линейного корабля "Три иерарха" самозванку отправили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Вместе с ней в равелине разместили и ее слуг.
Уже на следующий день в крепость приехал петербургский генерал-губернатор князь Александр Михайлович Голицын, назначенный Екатериной II председателем следственной комиссии. Князь допросил слуг Елизаветы, а затем и ее.
Елизавета пересказала Голицыну то, что прежде говорила другим, он переслал ее показания Екатерине, находившейся тогда в Москве. Императрица потребовала доподлинно дознаться, во-первых, кто надоумил авантюристку назваться Елизаветой Всероссийской; во-вторых, кем на самом деле были ее родители; в-третьих, от кого она получила тексты завещаний российских государей. На вопросы арестантка отвечала: многие люди уверяли ее, что она Елизавета Всероссийская, но сама она никогда себя так не называла; кто родители, она точно не знает, но ей говорили, что ее матерью была российская императрица Елизавета Петровна, а отцом – Разумовский; что же касается текстов царских завещаний, то она их получила по почте неизвестно от кого. На этих показаниях Елизавета стояла непоколебимо.
Екатерина проявила большой интерес к этому делу и даже составила двадцать допросных статей, на которые самозванка должна была ответить.
Когда условия заключения в крепости были ужесточены, у Таракановой открылось кровохарканье, болезнь прогрессировала, и врачи опасались, что она вскоре умрет. Екатерина поставила условие: если узница раскроет хотя бы свое подлинное происхождение, то будет помилована. В противном случае ей грозило пожизненное заточение в крепости.
Елизавета продолжала упорствовать. Положение усугубилось тем, что в конце ноября 1775 года она родила сына. Его крестным отцом стал генерал-прокурор князь Вяземский, а крестной матерью – жена коменданта Петропавловской крепости графиня Чернышева. Мальчика нарекли Александром, а записали по фамилии Чесменский. Ребенка тотчас же увезли в Москву, в дом его отца – графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского.
Из-за данного ли обстоятельства или по совпадению, но именно в это время Алексей Орлов подал прошение об отставке, и оно было немедленно удовлетворено.
Как это часто случается с беременными женщинами, больными чахоткой, роды дали мощный толчок развитию болезни, и 5 декабря 1775 года несчастная мать умерла. Ее похоронили на территории Петропавловской крепости ночью, тайно, взяв с хоронивших солдат присягу о вечном молчании. Могила не была обозначена ни плитой, ни крестом, и ее тут же заровняли.
Всех слуг узницы отправили в Европу, дав каждому на проезд и расходы от пятидесяти до ста пятидесяти рублей.
История княжны Таракановой на этом не закончилась. Существует легенда, а быть может, и вовсе не легенда, о еще одной ее жизни.
…В феврале 1785 года в московском женском Ивановском монастыре появилась новая инокиня лет тридцати с лишним. Судя по всему, в молодости отличалась она необычайной красотой.
Особенно хороши были у нее глаза – черные, огромные, чуть раскосые. И если бы не сильная худоба, да обильная седина в густых, некогда цвета воронова крыла волосах, то и тогда могла бы она многих свести с ума.
Монахиню звали Досифеей, и по данному ею обету хранила она вечное молчание. Сестре Досифее отвели две комнаты в отдельном, построенном специально для нее помещении с крытой лестницей, которая вела прямо в надворную церковь. Досифея жила незаметно, и никто не только не слышал ее голоса, но и почти никогда не видел – разве только на общежительных службах.
Так и прожила она в монастыре ровно двадцать пять лет, пока не умерла 4 февраля 1810 года.
И тут, к вящему изумлению обитательниц монастыря, новопреставленную рабу Божью Досифею не стали хоронить в обители, а с великим торжеством понесли в Новоспасский монастырь – родовую усыпальницу бояр Романовых и их родственников, князей из домов Рюрика и Гедемина. И там, среди Куракиных и Трубецких, Оболенских и Ярославских, погребли инокиню Досифею, положив на ее могилу камень с такой надписью: "Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве двадцать пять лет и скончавшейся февраля 4 дня 1810 года. Всего ее жития было шестьдесят четыре года. Боже, всели ея в вечных твоих обителях".
В 1868 году в Москве, на одной из художественных выставок появился портрет Досифеи, до того находившийся в настоятельских покоях Новоспасского монастыря. Любопытен был портрет, но еще более любопытной оказалась надпись на оборотной стороне полотна: "Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея, постриженная в московском Ивановском монастыре, где по многих летах праведной жизни скончалась и погребена в Новоспасском монастыре".
В начале XX века над могилой Досифеи у восточной стены монастыря, слева от ворот, поставили часовню, которая чудом уцелела до сегодняшнего дня…
Петр Васильевич Завадовский
А теперь снова возвратимся в лето 1775 года, когда недавно обвенчавшиеся Екатерина II и Григорий Потемкин жили в Москве. В их распоряжение был передан дом князей Голицыных, что у Пречистенских ворот. А в начале июля Москва жила ожиданием приезда победителя турок графа и фельдмаршала П. А. Румянцева. Однако полководец от триумфального въезда в город отказался и приехал к императрице вечером 8 июля в придворной карете, но без эскорта и сопровождения, имея возле себя одного лишь дежурного офицера, тридцатисемилетнего полковника Петра Васильевича Завадовского, которого он взял с собой для ведения записей.
Екатерина встретила Румянцева на крыльце Голицынского дома и, обняв, расцеловала. В эти же минуты она заметила и Завадовского, могучего, статного и исключительно красивого мужчину, который стоял, окаменев, ибо был поражен сердечностью встречи и простотой государыни, одетой в русский сарафан, очень шедший ей.
Заметив ласковый и заинтересованный взгляд императрицы, брошенный ею на Завадовского, фельдмаршал представил красавца Екатерине, лестно о нем отозвавшись как о человеке прекрасно образованном, трудолюбивом, честном и храбром.
Екатерина мгновенно пожаловала новому знакомцу бриллиантовый перстень с выгравированным по золоту собственным ее именем и назначила своим кабинет-секретарем.
10 июля начались необычайно пышные празднества по поводу заключения мира с Турцией, мало чем уступавшие коронационным торжествам: так же звенели колокола и гремели пушки, рекой лилось вино и ломились от яств столы.
В парадном шествии в Кремле Румянцев шел первым, за ним шествовали императрица и наследник Павел с женой Натальей Алексеевной. Полководцу к его фамилии было добавлено прозвище "Задунайский", поднесены осыпанные алмазами фельдмаршальский жезл и шпага, золотая медаль с его изображением и золотой лавровый венок, крест и звезда ордена Андрея Первозванного. Были подарены пять тысяч душ, сто тысяч рублей, серебряный сервиз и картины для убранства дома. Царские почести были оказаны и матери фельдмаршала, семидесятитрехлетней графине Марии Андреевне Румянцевой, в девичестве Матвеевой. Она была посажена за стол с Павлом и Натальей Алексеевной, а сам фельдмаршал сидел за столом Екатерины. Старые придворные помнили историю двадцатилетней Марии Матвеевой с Петром Великим, и в этом приеме находили подтверждение тому, что Петр Румянцев – сын первого российского императора.
Дождь наград пролился на многих сподвижников победителя. Не был обойден и Завадовский, получивший сразу два чина – генерал-майора и генерал-адъютанта.
Екатерина пробыла в Москве до 7 декабря 1775 года, часто встречаясь с Румянцевым и ежедневно общаясь со своим новым кабинет-секретарем, который ведал ее личной канцелярией, доходами и расходами. В силу этого он становился одним из самых приближенных к императрице людей, посвященных во многие ее дела и секреты.
По возвращении из Москвы в Петербург Завадовский стал не менее влиятельным царедворцем, чем Потемкин. Сановники искали у него протекции, набивались в друзья, демонстрируя Завадовскому нерасположение к их вчерашнему кумиру – Потемкину.
Потемкин перед Екатериной стал играть роль обиженного и в апреле 1776 года попросился уехать в Новгородскую губернию для инспектирования войск, – он был вице-президентом Военной коллегии, и такая просьба была небезосновательной. Вероятно, он надеялся получить отказ, но последовало согласие, и ему пришлось уехать.
Не успел он скрыться с глаз, как Завадовский переехал во дворец, правда, не в потемкинские апартаменты.
Новый этап в истории фаворитизма
Вы помните, уважаемые читатели, что до прихода к трону великая княгиня Екатерина Алексеевна была очень осторожна в своих отношениях с фаворитами, опасаясь огласки и тех неприятностей, которые могли за этим последовать.
Затем она сделала ставку на Григория Орлова и его братьев, ибо они были реальной силой в гвардии, и, оперевшись на них, стала императрицей.
После этого Екатерина не нуждалась ни в чьей поддержке и предпочла красавца Васильчикова всесильному Орлову, а затем сменила юного кавалергарда на "Великого циклопа" – Потемкина. Казалось, ее венчанный, хотя и тайно, муж, был несокрушим, но вышло не так: Екатерина стала независимой и показала всем, что ни один фаворит ей не ровня, и уж, во всяком случае, не указ. Что и подтвердил дальнейший ход событий.
Семен Гаврилович Зорич
Потемкин был отодвинут в сторону Завадовским, но не сдался и стал искать способы и средства вернуть себе былое расположение Екатерины. Прежде всего он решил во что бы то ни стало убрать Завадовского из апартаментов императрицы. Освободившееся место должен занять он или его человек.
Таким человеком оказался георгиевский кавалер, герой-кавалерист, красавец Семен Гаврилович Зорич, серб по национальности. Потемкин взял его к себе в адъютанты и почти сразу же представил к назначению командиром лейб-гусарского эскадрона и лейб-казачьей команды с одновременным производством в подполковники. Так как лейб-гусары и лейб-казаки были личной охраной императрицы, то назначению Зорича на должность предшествовало его представление Екатерине.
26 мая 1777 года Потемкин устроил аудиенцию императрицы с потенциальным фаворитом – смуглым, изящным, кареглазым, затянутым в голубой гусарский мундир красавцем. Потемкин сразу понял, что его выбор сделан верно: Завадовскому вдруг был предоставлен шестимесячный отпуск. А тем временем Зорич, став полковником, флигель-адъютантом и шефом лейб-гусарского эскадрона, поселился в апартаментах фаворитов, пройдя предварительную апробацию у доктора Роджерсона, графини Брюс и двух других пробир-фрейлин. (Далее, по мере появления новых фаворитов, мы не станем повторяться, ибо каждый из них проходил через те же самые "ворота").