Особо острым для правительства Елизаветы, а потом и Екатерины был вопрос о приписных крестьянах. Система приписки государственных крестьян к предприятиям (в том числе и частновладельческим) получила распространение в петровскую эпоху, когда благодаря этим типично крепостническим мерам удавалось удовлетворять потребности промышленности в рабочей силе. Теоретически труд крестьян на промышленных предприятиях (занятых, как правило, на подсобных работах) рассматривался как отработка положенной на них подушной подати. На практике же приписка крестьян была тяжелой формой феодальной эксплуатации и вызывала уже при Петре сопротивление государственных крестьян. Сохранение этого института в послепетровское время приводило к острым социальным столкновениям. Стихийные волнения крестьян участились после передачи значительного числа казенных предприятий частным владельцам, склонным рассматривать приписных государственных крестьян как разновидность своих крепостных.
Не следует думать, что крестьяне сразу же брались за топор и вилы. Можно только поражаться долготерпению крестьянских масс, использовавших все возможные способы легальной борьбы за свои права. Тут и жалобы местным властям, и посылка челобитчиков в Сенат, и просьбы, и взятки. Желание крестьян освободиться от заводских работ было так велико, что они, отмечал В. И. Семевский, чуть ли не каждый указ правительства толковали в свою пользу, с необыкновенной легкостью верили в подложные манифесты об освобождении от работ. Когда же им зачитывали непосредственно к ним обращенный указ о возобновлении работ на заводах, они не верили, считали, что это подделка, а подлинный указ скрыт заводчиками и воеводами. В совершенно бесспорных случаях они отвечали так, как отвечали крестьяне Масленского острога: "…указ о увещании в демидовские заводские работы все со истолкованием слушали и в силу того заказа в слышании довольны, токмо в заводские тягчайшие работы ныне уже и впредь ехать не желаем за велико-тягчайшими несноснотерпимыми работами, в которых тягчайших, смертельных и тиранскомучительных работах многое число крестьян смертельно бито, а иных и до смерти много убито".
Лишь после того как все возможные легальные формы борьбы были исчерпаны, крестьяне брались за оружие, баррикадировались в своих деревнях, бежали на новые места. Пытаясь сломить сопротивление крестьян, правительство посылало войска, вступавшие с крестьянами в настоящие сражения.
Следует отметить, что в локальных движениях крестьянских масс в 50–60-е годы XVIII в. отчетливо проявлялись те черты крестьянского сознания, которые в 70-е годы стали основой идеологии участников Пугачевского восстания. Речь идет о "наивном монархизме" крестьян, неистребимости их веры в появление справедливого царя, который издаст указ об их освобождении. Как и в 30-е годы, в елизаветинское время народные массы идеализировали Петра. Отзвуком его решительной борьбы с трехглавой гидрой лихоимства, мздоимства и хищений были настроения разочарования правлением его дочери, не принесшей облегчения народу. Не случайно монастырские крестьяне шацкого Новоспасского монастыря в своих челобитных, ссылаясь на законы Петра, писали о его правлении: "…суда были всем повсюду равны, без богоненавистного лицемерия… без проклятой корысти". Эту легенду о справедливом царе повторил на другом конце страны дворовый Строгановых А. Цывелов, утверждавший в своей челобитной, что "при прежнем государе все было хорошо, а ныне… не то". Отражением народных чаяний были и широко ходившие в народе слухи о единоборстве с фаворитами Елизаветы за права народа наследника престола Петра Федоровича, а после 1763 г. об его "уходе в народ".
Стихийные волнения и вооруженные выступления крестьян отдельных вотчин, сел и деревень носили характер неприкрытой классовой борьбы. Хотя они и не вылились в Крестьянскую войну, которая разразилась 15 лет спустя после описываемых событий, было бы неправомерно отрицать, что ее ближайшие предпосылки закладывались уже при Елизавете. Вспыхивая то здесь то там, крестьянские бунты быстро гасли, но уже предвещали гигантский пожар Пугачевского восстания, охватившего в 1773–1775 гг. огромную территорию и потрясшего основы самодержавной монархии.
ГЛАВА 3
НАСЛЕДИЕ ПОЛТАВЫ И НИШТАДТА
Внешнеполитическое положение России к моменту смерти Петра Великого в 1725 г. можно без особого преувеличения назвать прочным, а влияние ее на европейские дела - существенным. В ходе долгой Северной войны Россия отвоевала прибалтийские территории, присоединила к своим владениям Эстляндию и Лифляндию. На длительный период Балтика стала мирным районом: договор о взаимопомощи со Швецией (1724 г.) зафиксировал упадок Швеции как великой державы и означал коренное изменение ситуации в районе Балтийского моря.
В основе внешнеполитической доктрины Петра I на последнем этапе его жизни лежало стремление сохранить отвоеванное русской кровью на Балтике, расширить торговлю с Европой и достаточно гибкими и разнообразными действиями воспрепятствовать сколачиванию коалиций антирусской направленности. Петр - выдающийся дипломат - оставил после себя не только достижения, но и нерешенные проблемы. К их числу относилась судьба русско-австрийских, а также русско-французских и русско-английских отношений. Остро, как и прежде, стоял "причерноморский вопрос", ибо Турция оставалась могучим и непобежденным противником.
Внешнеполитические доктрины, как бы глубоко они ни продумывались, не бывают раз и навсегда данными, ибо зависят нередко от массы объективных, а подчас и субъективных факторов, которые могут привести к распаду целостной внешнеполитической системы, утрате ею сбалансированности и гибкости. В первые же годы после смерти Петра сложное сооружение петровской внешней политики стало быстро разрушаться. Правительство Екатерины I ступило на скользкий путь династических авантюр, чего никогда не позволял себе Петр. Обострение "голштинского вопроса" - территориальных претензий Голштинии (владетель которой доводился Екатерине зятем) к Дании - привело к разрыву с Данией, резкому охлаждению отношений со Швецией, прекращению русско-французских переговоров и вхождению Дании и Швеции в так называемый Ганноверский союз Англии, Голландии, Франции и Пруссии. Малорезультативными оказались с большим трудом налаженные русско-австрийские отношения, оформленные Венским договором 1726 г. Союз с Австрией не помог России в начатой в 1735 г. войне с Турцией. Очередная неудачная война с турками, стоившая огромных расходов и жертв, закончилась Белградским миром 1739 г., принесшим России лишь разрушенный Азов.
И хотя впоследствии стратегические цели русской внешней политики - удержание ведущего положения в бассейне Балтики и борьба с Османской империей - оставались прежними, внешняя политика в 30-х годах XVIII в. изменилась. Перемены коснулись методов ведения политики, утратившей внутреннюю логику, гибкость и последовательность. Решительные демарши авантюристического толка середины 20-х годов сменились странной непоследовательностью и нерешительностью, присущей многолетнему руководителю внешнеполитического ведомства А. И. Остерману. Добросовестный исполнитель воли Петра I, он оказался несостоятелен как его преемник. Результатом правления Анны Ивановны были падение престижа России и утрата внешней политикой национальных целей.
К началу 40-х годов XVIII в. Россия хотя и сумела воспрепятствовать антирусскому влиянию в Речи Посполитой, но не смогла оказать отпора усилиям Франции по сколачиванию антирусского союза, вследствие чего вспыхнула русско-шведская война 1741–1743 гг. Итоги восточной политики были удручающими. Война с Турцией не продвинула ни на шаг проблемы Крыма и безопасности южнорусских границ, были утрачены и прикаспийские провинции. В начале 40-х годов в связи с необычайно быстрым ростом могущества молодого Прусского королевства возникла новая проблема, ставшая на долгие годы важнейшей во внешней политике России. Правительство Фридриха II сумело мобилизовать большие материальные ресурсы, и прусский милитаризм стал вызывать опасения некоторых великих держав. И хотя тогда Пруссия еще не могла соперничать с Россией, час их столкновения неумолимо приближался.
Все эти внешнеполитические проблемы и унаследовало елизаветинское правительство. Однако до тех пор, пока цесаревна не стала императрицей, груз ее внешнеполитических забот был невелик: дружественными считались те державы, представители которых интриговали против правительства Анны Леопольдовны, и, наоборот, враждебными - те государства, которые поддерживали Брауншвейгскую фамилию.
День переворота 25 ноября 1741 г. все изменил. Став императрицей, Елизавета должна была смотреть на внешнеполитическую обстановку другими глазами и руководствоваться не симпатиями полуопальной цесаревны, а интересами самодержицы Российской империи.
В момент прихода Елизаветы к власти внешнеполитические дела были запутанны и сложны. Россия находилась в состоянии войны со Швецией, причем ко времени переворота шведы несколько оправились от Вильманстрандского поражения 1741 г., подтянули свежие силы и активизировали свои действия. Сразу после переворота Елизавета попросила французского посланника И.-Ж. Шетарди связаться со шведским главнокомандующим К. Э. Левенгауптом и убедить его приостановить военные действия. На третий день, 27 ноября, был уже получен ответ, из которого следовало, что успех Елизаветы Леввнгаупт в немалой степени связывал с провокационной деятельностью шведов. В частности, он упоминал шведский манифест о причинах войны, оставленный в большом количестве экземпляров при отходе шведских войск. Как известно, подстрекательский манифест так и не дошел до глаз и слуха населения Петербурга и не оказал воздействия на события в столице: все экземпляры его были сразу же найдены и доставлены правительству Анны Леопольдовны. Ответ Левенгаупта заканчивался такими словами: "…я не буду причиной какого-нибудь пролития крови между Швецией и Россией, лишь бы мне только дали вовремя средства, которые на будущее время гарантировали бы безопасность шведскому королю и королевству". Скрытый смысл этой многозначительной фразы проявился в следующем послании генерала, полученном в конце ноября. Левенгаупт сообщил, что "не видит возможности заключить мир без предварительной уступки Россией всего, что она имеет на Балтийском море".
Елизавета, как уже отмечалось в первой главе, не дала согласия на территориальные уступки Швеции даже во время тайных переговоров с И.-Ж. Шетарди и Э. М. Нолькеном в 1740–1741 гг., а теперь, когда она стала императрицей, об отходе от прежних позиций не могло быть и речи. Аргументируя свой отказ, она говорила Шетарди: "…что скажет народ, увидя, что иностранная принцесса (Анна Леопольдовна. - Е. А.), мало заботившаяся о пользах России и сделавшаяся случайно правительницею, предпочла, однако, войну стыду уступить что-нибудь, а дочь Петра для прекращения той же самой войны соглашается на условия, противные столько же благу России, сколько славе ее отца и всему, что было куплено ценою крови ее подданных для окончания его трудов". Когда Шетарди попробовал действовать через А. П. Бестужева-Рюмина, то быстро убедился, что вице-канцлер "твердо стоял за начало, что невозможно начинать никаких переговоров иначе, как приняв в основания Ништадтский мир" 1721 г., закрепивший за Россией прибалтийские территории.
Итак, Шетарди оказался в весьма трудном положении. А между тем его влияние после переворота резко возросло. Елизавета, признательная Шетарди за помощь и поддержку в прошлом, приблизила к себе французского посла. Более того, он очень быстро превратился чуть ли не в главного советника императрицы. Шетарди редактировал первые манифесты Елизаветы; давал советы по внешнеполитическим делам; рекомендовал неопытной императрице, каких посланников прежнего правительства следует оставить при иностранных дворах, а каких - отозвать; в первой паре с Елизаветой открывал бал; публично принимал благодарности лейб-кампанцев - одним словом, стал "своим человеком" во дворце, двери которого для него были всегда открыты. Единственный из посланников, он имел прямую связь с императрицей по внешнеполитическим делам. Когда Шетарди предложил Елизавете заменить А. М. Черкасского на посту канцлера А. П. Бестужевым-Рюминым, то получил от нее такой ответ: "Еще не время, впрочем, что вам за нужда? Вы будете вести переговоры прямо со мной".
И вот серьезная неудача - несмотря на расположение к Шетарди, Елизавета не захотела пойти на уступки шведам, которым покровительствовала Франция. Огорченный Шетарди стал ждать совета из Версаля. Вместо совета в начале января 1744 г. он получил выговор. Уже известный нам Амело - министр иностранных дел Франции - писал Шетарди: "Я был очень изумлен, что на другой день после этого переворота вы решились писать к графу Левенгаупту о приостановлении наступления. Еще более изумился я, что вы хотите взять на свою ответственность все, что могло из того произойти. Я не могу примирить такого образа действия с вашей стороны со знанием, которое вы имеете касательно видов короля, и с постоянно сообщаемыми вами известиями о худом состоянии московской армии, которая нуждалась даже в необходимом и которую вы считали неизбежно разбитой, как только шведы явятся со своими силами… Каким образом могло случиться, что в 24 часа изменилось все и русские сделались столь страшными, что шведы могут найти себе спасение единственно в доброте царицы, во власти которой их уничтожить? Король думает, милостивый государь, совсем иначе, и более правдоподобно, что поспешность, с которою воспользовалась царица вашим значением, чтобы остановить графа Левенгаупта, скорее основывалась на опасении, внушенном слухами о походе этого генерала…"
Далее Амело (уже не в первый раз) напоминает Шетарди, что он должен в первую очередь заботиться о Франции, заинтересованной в продолжении военных действий до полной победы одной из сторон. Если бы войну проиграли шведы, поясняет Амело, они бы не могли упрекать Францию в недостаточном содействии по заключению выгодного им мира; если бы проиграли русские, "то царица почла бы себя счастливою, если бы королю (Франции. - Е. А.) было угодно доставить ей мир. В воле его величества было бы назначить условия, и Россия осталась бы ему признательна за то, что умел успокоить шведов".
В этих довольно циничных высказываниях как в зеркале отразилась вся суть восточной политики Франции в первой половине XVIII в. Как известно, появление на международной арене мощной Российской империи было встречено Версалем без восторга и вызвало его активное противодействие усилению русских позиций в Европе. Поле столкновения русских и французских интересов пролегало вдали от французских границ. Ведя упорную борьбу с Австрией за гегемонию в Европе, Франция стремилась создать своеобразный "восточный барьер" - союз враждебных Австрии и России государств: Швеции, Османской империи и Речи Посполитой. Этот "барьер" должен был помешать как распространению влияния России, так и объединению ее с Австрией, что могло изменить соотношение сил в Европе не в пользу Франции.
Для ограничения влияния России в первой половине XVIII в. Франция использовала все возможные средства - от дипломатических деклараций и подкупа до помощи противникам России военным снаряжением и войсками, как это было во время войны "за польское наследство" в 1733–1735 гг. В правительственных кругах французской монархии была сформулирована концепция противодействия влиянию России в Европе и на Востоке, состоявшая в покровительстве и щедрой поддержке враждебных России политических группировок в Швеции, Османской империи и Речи Посполитой и постоянном провоцировании их против России, а также Австрии. Разумеется, французская дипломатия не упускала и возможности усилить свое влияние при русском дворе, для того чтобы не допустить русско-австрийский альянс. Однако главной ее акцией все же была поддержка антирусской политики соседних с Россией стран. Поэтому в русско-шведском конфликте Франция была на стороне Швеции, что полностью соответствовало ее доктрине "восточного барьера".
Франция не собиралась отказываться от этой доктрины и после прихода к власти Елизаветы, высказывавшей явные симпатии к французам. Именно поэтому Амело писал Шетарди, как бы исправляя ошибку не в меру инициативного подчиненного, следующее: "Я посылаю сегодня курьера в Стокгольм, чтобы стараться успокоить там умы и дать знать, как это и есть в действительности, что перемена владетеля в России нисколько не изменяет чувств короля к Швеции, ни видов Франции. И точно, если король всегда желал переворота только как средства облегчить шведам исполнение их намерений и если этот переворот произвел противное действие, то должно жалеть о всех трудах, которые предпринимались для ускорения его. Я присовокупляю г. Ланмари (посланнику в Стокгольме. - Е. А.), что, далекая от того, чтобы прекратить военные действия, Швеция должна продолжать их с сильным напряжением до тех пор, пока не получит в обеспечение тех мест, которые требовал граф Левенгаупт, а после того можно будет хлопотать о мире".
Такая жесткая позиция Версаля, совершенно идентичная шведской позиции, делала миротворческую миссию, взятую на себя Шетарди, малорезультативной, ибо ее единственной целью было уговорить Россию пойти на территориальные уступки Швеции. Это обстоятельство было отмечено на Конференции высших чинов государства, состоявшейся в конце января 1742 г. в Петербурге и постановившей "продолжать войну со всей возможной настойчивостью, так как ее нельзя предупредить при содействии и посредничестве" французского правительства. Командующий русской армией фельдмаршал П. П. Ласси получил 28 февраля приказ: "Начать воинские действия противу неприятеля, дабы оными неприятель к прямому желаемого мира склонению принужден быть мог".