Это и многие другие высказывания Шувалова отражают его общую концепцию понимания Просвещения применительно к России: государство может путем создания "премудрых учреждений" воспитать просвещенных, сознательных и послушных верноподданных. В соответствии с этой - близкой петровской - концепцией просветительской миссии государства Шувалов предполагал создать систему образования. Университет, Академия художеств, проект введения гимназий в губернских городах- вот ряд мероприятий просветительской программы Шувалова, разработанных и отчасти осуществленных в 50-х годах XVIII в.
История возникновения Московского университета изучена достаточно хорошо, хотя роль Шувалова в ней оценивалась не всегда объективно. Но вначале остановимся на отношениях Ломоносова с Шуваловым, ибо они сыграли большую роль и в жизни Ломоносова, и в жизни Шувалова.
Шувалов познакомился с Ломоносовым в начале 50-х годов, когда "случай" Шувалова только начался. Их отношения, сохранявшиеся почти 13 лет, были довольно тесными, причем Ломоносов оказывал сильное влияние на молодого фаворита Елизаветы. И это неудивительно: уже современникам Ломоносов - гениальный выходец из народа - казался личностью яркой, незаурядной. Ломоносов привлекал Шувалова не только успехами в естественных науках, но прежде всего блестящим поэтическим талантом. Есть свидетельства, что Шувалов сам сочинял стихи и брал уроки стихосложения у Ломоносова. Переписка Шувалова с деятелями русской культуры показывает, что поэтический авторитет Ломоносова был для не отмеченного поэтическим дарованием Шувалова необычайно велик. Со своей стороны Шувалов влиял на Ломоносова, способствуя его увлечению литературой, искусством, историей.
Hемаловажным обстоятельством, определявшим отношение Шувалова к Ломоносову, было то, что Ломоносов являлся "природным" русским ученым, живым олицетворением реальных успехов просветительского курса Петра. В первом Собрании сочинений Ломоносова, изданных при Московском университете по указанию и при активном участии Шувалова, под портретом Ломоносова стояли такие весьма символичные слова:
Открыл натуры храм богатым словом россов.
Пример их остроты в науках - Ломоносов.
Общепризнанным является факт активной поддержки Шуваловым Ломоносова в его борьбе за реорганизацию Академии наук, причем Ломоносов и Шувалов рассматривали эту борьбу как сопротивление засилью иностранцев в управлении Академией и придали ей острое политическое звучание.
Разумеется, не следует идеализировать отношения Шувалова и Ломоносова. Непреодолимый барьер социального происхождения, несопоставимое положение каждого из них в обществе, существенные различия во взглядах, разница возрастов - все это разделяло Шувалова и Ломоносова.
Шувалов действительно поддерживал Ломоносова в Академии и влиял на решения К. Г. Разумовского - президента Академии, но был при этом очень осторожен. Он явно не хотел, чтобы его вовлекли в открытую борьбу Ломоносова и других ученых с академической канцелярией во главе с И. Д. Шумахером, а также с Г. П. Тепловым - приближенным Разумовских. Шувалов, возможно, опасался, что прямое участие в этой борьбе может отразиться на его положении при дворе, а сохранение власти и влияния оставалось все же важнейшей задачей просвещенного фаворита.
Ломоносову приходилось расплачиваться и за меценатство Шувалова. Характерна в этом смысле история с полемикой вокруг появившейся в начале 50-х годов сатиры И. П. Елагина "На петиметра и кокеток". Из переписки Шувалова с Ломоносовым видно, что Шувалов, приняв на свой счет сатиру о щеголе, предложил Ломоносову публично ответить на выпад Елагина. Ломоносов вначале пытался уклониться от открытой защиты "петиметрства", но потом все же был вынужден написать стихотворный ответ Елагину, представив "петиметрство" как невинную шалость молодежи. Обнародование этого стихотворения, автор которого выступал с явно невыигрышных позиций защиты осуждаемого общественного порока, привело к грубым выпадам против Ломоносова его литературных противников и даже учеников.
Не всегда считался Шувалов с самолюбием Ломоносова, его жизненными принципами. Он был и не прочь ради потехи сыграть на слабостях Ломоносова, его вспыльчивом нраве. Именно так следует трактовать попытки Шувалова публично примирить Двух литературных противников и заклятых врагов в жизни - Ломоносова и Сумарокова. После их ссоры 2 января 1761 г. в доме Шувалова, показавшейся хозяину и присутствующим гостям "смешной сценой", Ломоносов написал своему покровителю письмо, полное гнева и оскорбленного достоинства, которое закончил так: "Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет".
Возвращаясь к истории образования университета, отметим, что анализ сохранившихся документов показывает: инициатором образования первого в России подлинного университета являлся Ломоносов. Но эти же документы, как и знание общей обстановки в России того времени, убеждают, что без поддержки Шувалова организация университета в Москве была бы неосуществима. Огромна роль Шувалова как первого куратора, способствовавшего становлению университета. Подбор профессуры и студентов, условия учебы и жизни, программы образования, гимназия, типография, бюджет, правовой статус университета - вот только краткий перечень дел по университету, которыми занимался Шувалов. В основе современной библиотеки Московского государственного университета и Академии художеств в Ленинграде лежат книги Шувалова, подаренные и купленные им.
И все же важнее другое. Шувалов хорошо усвоил взгляды Ломоносова на сущность университетской системы и последовательно проводил их на практике, добившись для университета статуса автономного от местных властей учреждения, защищенного рядом привилегии.
После образования Московского университета Шувалов взялся за новое дело - создание Академии художеств. Эта проблема занимала Шувалова давно, ибо отсутствие национальной художественной интеллигенции вело, по его мнению, к общей отсталости страны. В постановлении Сената 23 октября 1757 г. об основании Академии художеств отмечалось: "…необходимо должно установить Академию Художеств, которой плоды когда приведутся в состояние, не только будут славою здешней империи, но и великою пользою казенным и партикулярным работам, за которые иностранные посредственного знания, получая великие деньги, обогатясь, возвращаются, не оставя по сие время ни одного русского ни в каком художестве, который бы умел что делать".
Русские и советские историки искусства весьма высоко оценивают шуваловский период Академии художеств (1757–1763 гг.). Действительно, Шувалов не только по праву назывался основателем Академии художеств, но и сумел в кратчайшие сроки наладить обучение, которое было поручено приглашенным из-за рубежа высококлассным мастерам. Особое внимание он уделил созданию регламента Академии, за основу которого были взяты идентичные документы некоторых европейских Академий художеств, но подход Шувалова к их использованию был достаточно гибким и этим напоминал петровский: на первое место Шувалов ставил критерий целесообразности, соответствия Академии условиям России. В распоряжении - "ордере" 1762 г. своим заместителям он писал, что в результате обобщения работы Академии за несколько лет "довольный будет приступ к сочинению регламента, который большей частию самым опытом совершенной быть может".
Шувалов подарил Академии художеств не только прекрасную библиотеку, ко и коллекцию из 104 картин кисти Рембрандта, Рубенса, Ван-Дейка, Тикторетто, Перуджино, Веронезе, Остенде, Пуссена и других мастеров.
У Шувалова было несомненное чутье на талантливых людей. Ни возраст, ни социальное происхождение кандидатов при зачислении в Академию роли не играли. В апреле 1755 г. Шувалов писал Аргамакову о принципе отбора из гимназистов учеников для художественных классов: "…из разночинской гимназии… выбрать из бедных, но способных людей". Так же Шувалов поступал и позже. Примечательна памятная записка Шувалова в Дворцовую канцелярию (1761 г.), давшая в конечном счете России одного из ее выдающихся скульпторов: "…находится при дворе е. и. в. истопник Федот Иванов сын Шубной, который своей работой в резбе на кости и перламутре дает надежду, что со временем может быть искусным в своем художестве мастером". Поэтому Шувалов просит об определении Шубина в Академию, с тем чтобы он "в содержание причислен был… где надежно, что он время не напрасно и с лутшим успехом в своем искусстве проводить может". Кроме Василия Баженова и Федота Шубина выпускниками Академии шуваловского периода стали архитектор Иван Старов, гравер Евграф Чемезов, скульптор Федор Гордеев, художник Антон Лосенко - целая плеяда блестящих мастеров, без которых ныне невозможно представить себе русское искусство XVIII в.
Учреждение Московского университета и Академии художеств было лишь началом. Шувалов предполагал подвести под систему высших учебных заведений мощный фундамент - провинциальные гимназии и школы. Однако смерть Елизаветы воспрепятствовала осуществлению этих планов.
Необходимо отметить, что планы Шувалова по развитию системы образования в России входили составной частью в общую программу необходимых, по его мнению, перемен. Эта программа была разработана Шуваловым примерно во второй половине 50-х - самом начале 60-х годов и отражена в сохранившихся проектах указов Сенату и памятной записке на имя Елизаветы. Эти представляющие несомненный интерес документы рассматривались во второй главе.
Со смертью Елизаветы ушла в прошлое вся власть Ивана Ивановича Шувалова. Он прожил еще 35 лет, оставаясь на вторых и третьих ролях, проводя жизнь за границей и в том уединении, о котором мечтал.
ГЛАВА 6
ЕКАТЕРИНА В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ
В декабре 1759 г. Елизавете исполнилось 50 лет - возраст критический для женщины XVIII в. В эти годы крестьянки выглядели глубокими старухами, а большинство женщин, как и мужчин, не доживали даже до 50-летнего юбилея. Время не пощадило и императрицу. Ей, так ревниво относившейся к своей красоте, пришлось на себе испытать справедливость афоризма Ларошфуко: "Старость - вот преисподняя для женщин". Часы, проведенные перед зеркалом, новые французские наряды и изобретения лучших парфюмеров и парикмахеров - все это уже не могло вернуть Елизавете красоту и свежесть, которыми она блистала долгие годы. Все чаще императрица укрывалась в своих покоях, почти никого не принимая и никуда не выезжая.
Камер-фурьерские журналы конца 50-х - начала 60-х годов уже не пестрят записями о бесконечных маскарадах, балах, концертах и поездках. Доступ к Елизавете имел лишь Иван Шувалов да иногда ювелир Позье - страсть к украшениям не покидала императрицу до самой смерти. Позье вспоминал: канцлер Воронцов, "зная, что она посылала за мною, когда выпадала минуточка получше, поручал мне просить ее от его имени подписать наиболее важные бумаги, и я осмеливался подносить их ей только тогда, когда замечал, что она в добром расположении духа, но и тогда я замечал, что она с каким-то отвращением исполняла это". Такое отношение к делам отмечали и другие наблюдатели.
Со второй половины 50-х годов Елизавета стала чаще болеть, причем подчас состояние ее здоровья казалось угрожающим. "Тогда, - писала Екатерина II, - почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии, регулярно каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать". Особенно потряс двор необычайно глубокий обморок императрицы, случившийся с ней в начале сентября 1757 г. у дверей церкви в Царском Селе при стечении большого количества народа, пришедшего из окрестных сел на праздничную обедню.
Сохранилась записка 1759 г. врача Буассонье о здоровье Елизаветы. Он, опираясь на наблюдения придворного лейб-медика Кондоиди, проанализировал состояние здоровья императрицы за 1757–1759 гг. Медики середины XVIII в. мыслили и выражались в иных, чем теперь, категориях, исходя из иной, чем теперь, концепции функционирования организма. Одним из важнейших ее положений была идея о непрерывной циркуляции различных жидкостей в организме. "Несомненно, - пишет Буассонье, - что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер". Наряду с этим врачи видели основную причину участившихся припадков Елизаветы в ее истеричности, неуравновешенности и крайне тяжелом климаксе. Мнение врачей было единодушным: необходим покой, режим, промывание желудка, а самое главное - прием лекарств. Судя по записке Буассонье и другим источникам, Елизавета вела прежний, неумеренный образ жизни и отказывалась принимать горькие пилюли, которые доктора закатывали в мармелад и другие сладости.
Как бы то ни было, царедворцы чаще стали задумываться о будущем, которое не представлялось им радужным. Внешне казалось, что на этот раз Россия избавлена от угрозы переворота в момент перехода власти: великий князь Петр Федорович имел бесспорное право на престол как ближайший родственник императрицы мужского пола и уже десять лет являлся официально признанным наследником Елизаветы. Но благополучие людей, толпящихся у трона, проистекало от "милостей" монарха, и их не могла не волновать проблема сохранения этих "милостей". Каждый из царедворцев не хотел, чтобы рука, дающая власть, почет, деньги, поместья и т. д., скудела. Но решить эту проблему было непросто: великий князь был весьма своеобразной личностью.
Читатель помнит, что 14-летний голштинский герцог Карл Петр Ульрих, сын старшей сестры Елизаветы - Анны Петровны, был привезен в Россию в январе 1742 г., крещен и объявлен наследником престола. В 1745 г. Елизавета распорядилась, чтобы русский посланник в Дании Н. А. Корф собрал сведения о детстве герцога. Записка Корфа могла удручить кого угодно. Мальчик в три месяца потерял мать, в 11 лет - отца и попал в плохие руки. Его воспитатели, и прежде всего обер-камергер О. Ф. Брюммер, строили свою "педагогику" на грубости, запугивании, жестоких наказаниях, глумлении над болезненным и слабым ребенком. По прибытии в Россию герцог удивил всех своей физической и умственной неразвитостью. В России ему опять не повезло: Брюммер остался с ним по-прежнему, а назначенный воспитателем Я. Штеллин не сумел найти общего языка с учеником, который к тому же оказался на редкость тупым. Так случилось, что наследник русского престола Петр Федорович нашел себе друзей и учителей среди лакеев и горничных, потворствовавших его дурным наклонностям, и на долгие годы остановился в своем развитии.
Когда великому князю исполнилось 17 лет и его женили на 16-летней Екатерине Алексеевне, приходившейся ему троюродной сестрой, он самозабвенно играл в куклы в спальне своей жены и казался всем хилым подростком. Со страниц мемуаров Екатерины II встает образ никчемного, грубого, неумного Петра Федоровича. Хотя к свидетельствам Екатерины, заинтересованной в дискредитации своего незадачливого мужа, следует подходить осторожно, многие характеристики мемуаристки подтверждаются разнообразными источниками. Вот один из них - инструкция обер-гофмаршалу великого князя, написанная в мае 1746 г. канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым. Инструкция предусматривала целый ряд запрещений, за которыми отчетливо прослеживаются неприглядные привычки и черты характера наследника русского престола.
Так, из инструкции следует, что Петр с пренебрежением относился даже к внешнему соблюдению православного ритуала, ибо гофмаршалу предписывалось следить за Петром, чтобы он не проявлял "всякого небрежения, холодности и индифферентности (чем в церкви находящиеся явно озлоблены бывают)". Четвертый пункт инструкции обязывал гофмаршала "всемерно препятствовать… чтению романов (Екатерина писала, что это были бульварные романы. - Е. А.), игранию на инструментах (по словам Екатерины, Петр часто "пилил" на скрипке. - Е. А.), егерями и солдатами и иными игрушками и всякие шутки с пажами, лакеями или иными негодными и к наставлению неспособными людьми". Кроме того, гофмаршал должен был не допускать у великого князя "всякой пагубной фамильярности с комнатными и иными подлыми служителями" и "никому из них не позволять… всякую фамильярность, податливость в непристойных требованиях, притаскивании всяких бездельных вещей" и одновременно следить, чтобы Петр "поступал, не являя ничего смешного, притворнаго, подлаго в словах и минах… чужим учтивства и приветливость оказывал, более слушал, нежели говорил… поверенность свою предосторожно, а не ко всякому поставлял"; чтобы за столом не позволял себе "негодных и за столом великих господ непристойных шуток и резвости", остерегался "от всего же неприличного в деле и слове, от шалостей над служащими при столе, а именно от залития платей и лиц [и] подобных тому неистовых издеваний". При этом заметим, что речь идет не о 6-летнем ребенке, а о человеке, которому шел уже 19-й год.
Особенно увлекало Петра Федоровича все связанное с военным делом, точнее, с плац-парадом. По словам Екатерины, Петр целыми часами разучивал со своими переодетыми в мундиры лакеями и кучерами ружейные приемы. Автор инструкции 1746 г. почти с возмущением отмечает: "Мы едва понять можем, что некоторые из оных (слуг. - Е. А.) продерзость возымели так названной полк в покоях е. и. в. учредить и себя самих командующими офицерами пред государем своим, кому они служат, сделать, особливые мундиры с иными офицерскими знаками носить и многие иныя непристойности делать".
Позже Петр выписал из Голштинии роту солдат, и в Ораниенбауме, где проводил лето "молодой двор", был построен настоящий укрепленный лагерь, в котором великий князь неделями занимался строевой подготовкой или пьянствовал с немецкими офицерами своей игрушечной армии. Ж.-Л. Фавье, видевший его в начале 60-х годов XVIII в., писал: "Вид у него вполне военного человека. Он постоянно затянут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде еще в преувеличенном виде. Кроме того, он гордится тем, что легко переносит холод, жар и усталость. Враг всякой представительности и утонченности, он занимается исключительно смотрами, разводами…" Этот вывод совпадает с наблюдениями другого современника - учителя великого князя Я. Штеллина: "Видеть развод солдат во время парада доставляло ему гораздо больше удовольствия, чем все балеты, как он сам говорил мне это". Екатерина II в 1791 г. вспоминала: "В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям; благодаря его заботам я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера. Он также ставил меня на караул с мушкетом на плече по целым часам у двери, которая находилась между моей и его комнатой".
Было бы ошибкой думать, что военные забавы Петра преследовали цели, подобные тем, которые ставил перед собой его великий дед, играя с "потешными" под Преображенским. Наследник русского престола, вероятно, даже не думал о той уготованной ему судьбой роли, которую он мог бы сыграть, став повелителем огромной империи.