– Он и пал смертью храбрых. Несмотря на тяжелое ранение в голову, Михеев первым поднялся в атаку, повел личный состав на прорыв и погиб.
– Где это произошло?
– В районе села Жаданы.
– Это какая область?
– Полтавская.
– Жаль, настоящий был чекист, хоть и прослужил в органах всего ничего.
– Да, смелый, боевой офицер. Когда я принимал у него должность, он честно признался, что его место в боевом строю, а не в кабинете.
Берия нахмурился и, стрельнув в Абакумова колючим взглядом, спросил:
– Это же что получается, Виктор Семенович, мы с тобой от войны на Лубянке отсиживаемся?
– Лаврентий Павлович, речь не о том. Михеев как был, так и остался армейским офицером. После окончания Военно-инженерной академии Куйбышева мечтал попасть в войска, а оказался в кресле руководителя военной контрразведки.
– Виктор Семенович, ты не прав. Мы, коммунисты, кресел не выбираем, куда направит партия, там и должны служить.
– Так точно, товарищ нарком! – не стал ввязываться в спор Абакумов.
Берия смягчил тон и распорядился:
– Разберись до конца с гибелью Кирпоноса, его штаба и выясни, не пахнет ли там изменой!
– Есть, товарищ нарком! – принял к исполнению Абакумов.
– И учти, Виктор Семенович, мне докладывать товарищу Сталину, поэтому поручи это дело ответственному человеку.
– Есть такой, бригадный комиссар Селивановский.
– Не знаю, не встречал.
– Опытный, толковый и хваткий руководитель, в органах с 1922 года. На фронте с первых дней войны. Такой не растеряется в самой сложной обстановке. Я готовлю на ваше имя представление к назначению Селивановского на должность начальника Особого отдела по Юго-Западному фронту.
– Ну, это на твое усмотрение, Виктор Семенович. Отвечать придется тебе, – не стал возражать Берия и вернулся к разговору об обстановке на Юго-Западном фронте.
Абакумов, не заглядывая в папку с материалами, подготовленными аналитиками управления, приступил к докладу:
– Положение практически на всех участках фронта продолжает оставаться сложным. Новый командующий – маршал Тимошенко – предпринимает все возможное и невозможное, чтобы…
– Погоди, Виктор Семенович! – остановил его Берия и предложил: – Пройдем к карте, там и продолжишь доклад.
Вслед за ним Абакумов прошел к столу заседаний, на нем была разложена карта с нанесенной оперативно-боевой обстановкой частей и соединений Юго-Западного фронта и противостоящими силами противника – группы армий "Юг". Они склонились над ней. В глаза бросался угрожающе торчащий выступ, направленный в сторону индустриального центра Левобережной Украины – Харькова. До него от линии фронта оставалось около 100 километров – два марш-броска для механизированных корпусов вермахта. Еще более тяжелое положение сложилось на южном фланге фронта. 16-я армия под натиском 1-й танковой группы вермахта все дальше отступала на восток. После падения стратегически важного укрепрайона под Новомосковском перед гитлеровцами открывался прямой путь на Донбасс.
Абакумов внимательно изучил обстановку на карте, затем взял указку и, ткнув в позиции советских войск в районе города Гадяч, заявил:
– Здесь, товарищ нарком, они не соответствую реальному положению. По состоянию на 18:00 части 21-й армии оставили город. Аналогичное положение сложилось у Шепетовки. Наши войска отступили на 20–25 километров. Тяжелые бои идут в районе…
– "Тяжелые бои", "отступили" – это частности, Виктор Семенович! – перебил его Берия. – Ты можешь назвать наши общие потери? Я никак не могу добиться этого от Генштаба.
– Сложно, Лаврентий Павлович, слишком быстро меняется обстановка.
– Да, мне не надо до последнего солдата и танка! Мне важно знать порядок потерь, а еще важнее понять их природу.
– Ясно, сейчас, – Абакумов обратился к папке с материалами, нашел нужный лист и зачитал:
– За время боев части Юго-Западного фронта потеряли свыше 4 000 танков и около 300–350 000 личного состава – 60 % от общей численности.
– Что?! Такого не может быть! – не мог поверить Берия.
– Лаврентий Павлович, цифры взяты не с потолка. Мои аналитики самым внимательным образом проанализировали все донесения, поступившие из штаба Юго-Западного фронта и пришли к таким выводам.
– Четыре тысячи танков?! Так это же почти 90 % от общего числа? Триста пятьдесят тысяч личного состава? Как же они воюют?
– Я полагаю, что реально потери еще больше.
– Куда уж больше?! Это немыслимо!
– К сожалению, цифры упрямая вещь, – констатировал Абакумов, снова обратился к папке с материалами, нашел копию донесение штаба Юго-Западного фронта и предложил:
– Вот, товарищ нарком, ознакомьтесь, в нем содержатся сведения о потерях по 28 дивизиям фронта.
Берия впился глазами в многочисленные колонки цифр и, запутавшись в хитроумной штабной бухгалтерии, потребовал:
– Виктор Семенович, тут сам черт ногу сломит, поясни!
– Так вот, Лаврентий Павлович, согласно данного донесения, среднее число потерь составляет 4 086 человек по дивизии.
– И что из этого следует?
– А то, что наши потери не 60 процентов, как указано в сводном донесении за фронт, а почти все 70.
– Мерзавцы! Негодяи! Врут сами себе!
– Но это еще не все.
– Куда уж дальше.
– Самое страшное – природа потерь.
– Что ты имеешь в виду?
– Вот, Лаврентий Павлович, посмотрите на донесение штаба 37-й танковой дивизии, она входит в состав 15-го мехкорпуса. Дивизия далеко не из последних, – и Абакумов предложил Берии копию еще одного документа.
Тот склонился над ним и прочитал вслух:
– "Убито: 103 человека, ранено: 280 человек, пропали без вести: 653 человека, убыли по другим причинам: 2 040 человек", – за секунду на его лице сменилась целая гамма чувств, от недоумения до негодования. Швырнув документ на стол, он взорвался: – Убыли?! По другим причинам?! Подлецы! Трусы! Попросту разбежались!
– Не совсем так, товарищ нарком, – возразил Абакумов.
Берия его не слушал, в нем все кипело от гнева.
– Мало стреляли этих сук – маршалов. Просрали! Просрали все! Только и годились на то, чтобы на парадах гарцевать! А как до дела дошло, так и обосрались! Бездари! Идиоты! Откуда их понабирали?
– Скороспелки, товарищ нарком, если бы… – попытался вставить слово Абакумов.
– Какие еще скороспелки, Виктор Семенович? Тоже мне, нашелся мичуринец!
– Товарищ нарком, одна из главных причин наших поражений и потерь заключается в том, что командный состав не имеет достаточного опыта боевого управления частями и соединениями.
– Виктор Семенович, ну что ты такое несешь?! Я понимаю, без году неделя в должности, но мог бы за это время кое в чем разобраться!
– Разобрался, товарищ нарком, – не стушевался Абакумов и продолжал стоять на своем: – В войсках некому командовать! Судите сами, в таком важнейшем тактическом звене, как командир дивизии корпуса около 37 % находятся в должности менее 6 месяцев. В звене армия таких командиров и того больше – почти 50 %. В авиации дела и вовсе плохи: в звеньях авиакорпус – авиадивизия эти цифры достигли 100 % и 91,4 %, а 13 % командиров вообще не имеют военного образования.
Сухие цифры произвели впечатление на Берию. Он остыл, снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и, ничего не сказав, прошелся по кабинету. Абакумов сопровождал его взглядом и не решался продолжать доклад. Вспышки гнева наркома были непредсказуемы, и потому он посчитал за лучшее промолчать и не лезть на рожон. Берия возвратился к столу, стрельнул взглядом по Абакумову, папке с материалами и уже ровным тоном спросил:
– Что еще у тебя, Виктор Семенович?
– Сведения по потерям в боевой и вспомогательной технике, Лаврентий Павлович, – доложил он.
– Я так понял, и броня наша не крепка, и танки наши не быстры?
– Да нет, Лаврентий Павлович, и броня нормальная, и скорость подходящая, а беда все та же: командиры неопытны, а бойцы необучены. Вон у фрицев…
– У кого, у кого?
– Так фашистов на фронте называют.
– A-а, ну и что у фрицев?
– У рядовых 7 классов образования, а наши младшие командиры через одного имеют пять и коридор. Но с этим ничего не поделаешь, а вот с бардаком пора кончать. Ну что за дела: техника в одном месте, ГСМ за тридевять земель, боеприпасы вообще у черта на куличках. В итоге не танки, а гробы получаются.
– Виктор Семенович, а ты, случаем, не перегибаешь палку? Тебя послушать, так у нас нет ни армии, ни флота! – раздраженно бросил Берия.
– Никак нет, Лаврентий Павлович, и армия и флот есть, только ими бездарно командуют. Вот, например, – Абакумов обратился к еще одному документу и зачитал: – "2-я танковая дивизия входит в 4-й механизированный корпус, по состоянию на 22 июня 1941 года имело на вооружении: новейших танков КВ – 50 единиц, Т-34 – 140, а также 122 исправных танка старых образцов". К 13 июля в дивизии осталось всего 9 танков.
– Девять?! За двадцать дней потерять 300 танков?! Да как так такое могло случиться?! – не поверил Берия.
– Случилось, и потеряли их не в боях! – с ожесточением произнес Абакумов и извлек новый документ: "Журнал боевых действий 2-й танковой дивизии", открыл закладку и указал: – Вот, смотрите, Лаврентий Павлович, здесь отметка о том, что в боестолкновениях потеряно 50 танков, а про остальные 253 не говорится ни слова.
– Так какой же ответ?
– Его можно найти в "Ведомости наличия боевых и вспомогательных машин" 8-й танковой дивизии.
– И что в ней?
– Она показывает исключительную живучесть вспомогательных машин в сравнении с танками. Согласно "Ведомости", к 1 августа 1941 года из 312 танков, числившихся за дивизией, осталось всего 3 единицы. Потери – 93 %. В то же время из 572 грузовиков ЗИС-5 уцелело 317, из 360 ГАЗ остались на ходу 139, из 23 легковушек – 17 продолжали исправно возить командиров и политработников.
– Вот же сволочи! Бросили все и драпанули! – и снова вспышка ярости охватила Берию. – Трусы! Мерзавцы! Подлецы!
– Товарищ нарком, если не будем ставить к стенке паникеров, то так до Москвы докатимся.
– Неужели им Павлова мало?!
– Выходит, мало.
– Но если направо и налево стрелять, то с кем останемся?
– Останемся! Десяток другой самых отъявленных паникеров поставим к стенке, остальные сами в чувство придут! Паникеры пострашнее гитлеровских танков. Цифры говорят сами за себя, – настаивал на своем Абакумов.
– Ладно, Виктор Семенович, оставь документы, я доложу товарищу Сталину, – согласился Берия и затем затронул одну из самых острых и болезненных тем: – Что нового получено в отношении Якова Джугашвили?
Абакумов подобрался и, прокашлявшись, доложил:
– Сын товарища Сталина жив и находится в плену, товарищ нарком. По оперативным данным, он вывезен на территорию Германии и содержится в одном из концентрационных лагерей.
– Это я и без тебя знаю! Фашисты листовками с его фото все наши окопы забросали, – с раздражением произнес Берия. – Меня интересует, где именно находится? Какова охрана? Имеются ли к нему подходы?
– Мы работаем в этом направлении, товарищ нарком.
– Плохо работаете, Виктор Семенович! Товарищ Сталин при каждой встрече тычет мне в рожу этими листовками. А теперь представь, если они появятся с физиономией Кирпоноса, то он с нас три шкуры сдерет.
– Понимаю, Лаврентий Павлович, был бы Кирпонос в плену у фрицев, так они бы об этом уже на следующий день раструбили бы.
– Виктор Семенович, давай не будем гадать. Я должен представить Сталину железные доказательства гибели Кирпоноса…
– Так есть же протоколы допросов моих подчиненных и офицеров штаба.
– Одного этого мало. Пусть твои особисты найдут тех, кто похоронил Кирпоноса, вплоть до того, что составят схему, где находится могила. Жду твоего доклада через три дня! – распорядился Берия.
– Есть, – принял к исполнению Абакумов, спустился к себе в кабинет, вызвал начальника 4-го отдела – контрразведка в сухопутных войсках – и дал ему указания отправить сотрудника в командировку на Юго-Западный фронт.
В ночь на 3 октября 1941 года старший оперуполномоченный этого отдела капитан Виктор Тарасов вылетел в расположение советских войск. Вслед за ним в адрес временно исполняющего должность начальника Особого отдела Юго-Западного фронта, бригадного комиссара Николая Селивановского, за подписью Абакумова была отправлена шифровка. В ней ему предписывалось оказать "товарищу Тарасову всемерное содействие в получении абсолютно достоверных материалов, подтверждающих гибель бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса".
Ранним утром 4 октября самолет с Тарасовым и группой армейских офицеров приземлился на полевом аэродроме; центральный подвергался постоянным бомбежкам гитлеровской авиации, неподалеку от Харькова. За те полтора часа, что Тарасов добирался до расположения Особого отдела Юго-Западного фронта, а также из беседы с встретившим его сотрудником – старшим лейтенантом Владимиром Ильиным, он понял: положение советских войск по-прежнему оставалось отчаянно тяжелым. Враг наступал не только на передовой, но и активно действовал в тылу. Его разведывательно-диверсионные группы совершали теракты против командиров, подрывали мосты и выводили из строя линии связи. В Харькове еще не была слышна артиллерийская канонада, а город уже жил фронтовой жизнью. Повсюду виднелись следы авиационных налетов и пожарищ. В воздухе, пропитавшемся запахом гари и смерти, витало чувство обреченности. Оно не покидало Тарасова до самого Особого отдела.
Он располагался на северо-восточной окраине города, в районе "Сокольники", в зданиях знаменитой детской колонии – коммуне имени Дзержинского. Война каким-то чудом обошла ее стороной, ни одно из зданий не пострадало от бомбежки. Казалось, что ее основатель и одновременно учитель, товарищ и отец – Антон Макаренко и его дети-коммунары только-только отправились в очередной поход.
Тарасов шел по просторному коридору центрального корпуса, а его с плакатов и фотографий встречали задорными улыбками коммунары-колонисты. В какой-то момент ему показалось, что вот-вот зазвенит школьный звонок, и в коридоре, в классах зазвучат звонкие детские голоса и раздастся беззаботный смех. Через мгновение эта иллюзия исчезла. Навстречу ему и Ильину под дулом автомата конвоира спускались трое. Красноармейская форма не ввела в заблуждение, перед ним находились переодетые гитлеровские диверсанты – парашютисты. Об этом говорили ссадины на лицах и рация за плечами одного из них.
Поднявшись на второй этаж Тарасов и Ильин остановились у дежурного по Особому отделу. Тот доложил Сел ивановскому об их прибытии и, получив разрешение, пропустил в кабинет. Навстречу им поднялся из кресла высокого роста, статный бригадный комиссар. Свою службу в органах госбезопасности он начинал в должности помощника оперуполномоченного Особого отдела ОГПУ Среднеазиатского военного округа в далеком 1922 году. С того времени дальнейшая жизнь Селивановского была тесно связана со спецслужбой. Без взлетов и падений ему удалось пройти "в поле" все служебные ступеньки и вырасти в звании до комиссара. Незаурядный ум и блестящие аналитические способности привели его в разведку. В 1937 году в составе пражской резидентуры Селивановский познал на себе железную хватку и изощренность гитлеровской разведки. Война снова вернула его в военную контрразведку.
О нем в Управлении ходило немало легенд, и Тарасов с нескрываемым интересом разглядывал Селивановского. Открытое лицо, высокий лоб, а над ним густая шапка волос, аккуратно зачесанная назад и добрый взгляд серых глаз, в представлении Тарасова никак не вязались с образом сурового руководителя контрразведки фронта, принявшем ее под свое начало в самые трудные дни.
"Ни дать, ни взять – профессор!" – подумал Ильин и, шагнув вперед, представился: – Старший оперуполномоченный 4-го отдела управления Особых отделов НКВД СССР капитан Тарасов.
– Здравствуйте, Виктор Григорьевич, – ответил Селивановский крепким рукопожатием.
"Вот тебе и профессор? О-о, такой, если приложится, то мало не покажется!" – отметил про себя Тарасов и подтянулся под его проницательным взглядом.
– Как добрались, Виктор Григорьевич? – поинтересовался Селивановский.
– По воздуху нормально, а вот по земле десять километров ползли, как черепахи, – посетовал Тарасов.
– Попали под бомбежку, Николай Николаевич, – пояснил Ильин.
– К сожалению, противник имеет превосходство в небе, – коротко обронил Селивановский и, кивнув на стулья, предложил: – Присаживайтесь!
Тарасов и Ильин заняли места за столом заседаний. Селивановский прошел к сейфу, достал шифровку, подписанную Абакумовым, возвратился к ним и объявил:
– Задача, поставленная руководством военной контрразведки не из простых, но выполнима. Нами проделана определенная работа, в 6-й армии установлены офицер и два красноармейца, участвовавших в погребении генерала Кирпоноса.
– Товарищ комиссар, я готов выехать на место хоть сейчас! – решительно заявил Тарасов.
– Виктор Григорьевич, я тоже заинтересован закрыть этот вопрос как можно скорее, но обстановка в полосе обороны 6-й армии сложная. Противник атакует большими силами и сразу по нескольким направлениям, поэтому у меня нет права рисковать жизнью сотрудника центрального аппарата.
– Товарищ комиссар, так это же война! И чем моя жизнь лучше любого другого?! Я должен ехать! – настаивал Тарасов.
– Виктор Григорьевич, не горячитесь! – остудил его Селивановский. – Я уже дал команду начальнику Особого отдела 6-й армии капитану Рязанцеву доставить всех троих сюда. Так что наберитесь терпения и подождите.
– Есть подождать, – принял к исполнению Тарасов.
– А пока суть да дело, с помощью капитана Ильина рекомендую вам ознакомиться с показаниями задержанных нами гитлеровских диверсантов и шпионов. В них есть любопытные моменты, касающиеся их подготовки и содержания заданий, – предложил Селивановский.
Тарасову ничего другого не оставалось, как принять предложение. После короткого сна и завтрака он прошел в кабинет к Ильину и занялся изучением показаний гитлеровских диверсантов и шпионов. За этим занятием он не заметил, как на дворе сгустились сумерки, и его охватило беспокойство. Прошли все сроки, а капитан и два красноармейца, участвовавшие в похоронах командующего Кирпоноса, в Особый отдел так и не прибыли. Машина, на которой они ехали, угодила под бомбежку. Выжили только офицер и один из красноармейцев, оба находились армейском госпитале.