Усердие, проявленное Ежовым при зачистке политического поля от конкурентов, Вождь учел в своем новом кадровом пасьянсе. Ключевое место в нем занимал действующий нарком НКВД Генрих Ягода, руками которого он расправился со сторонниками Троцкого. В последнее время Ягода, заигрывавшийся с "новой оппозицией", стал опасен. В его руках находился не только грозный Наркомат внутренних дел, но и серьезный рычаг воздействия на армию и флот, через подчиненную ему военную контрразведку. Чтобы лишить Ягоду этой опоры, Сталин использовал хорошо отработанную схему. 26 сентября 1936 года по "рекомендации" политбюро ЦК ВКП(б) для укрепления "важной народно-хозяйственной отрасли", Ягоду перевели на должность наркома связи СССР.
В тот же день хозяином Лубянки стал Ежов, и те, кто еще вчера барственно похлопывал его по плечу, теперь за версту раскланивались. С момента назначения он, как и Сталин, получил доступ к "особым материалам". Сообщения тайных осведомителей, агентов, записи телефонных переговоров, данные перлюстрации почтовой переписки были аккуратно пронумерованы и подшиты в "особые папки". Годами в них копилась подноготная на партийных функционеров, героев и народных кумиров, чтобы, когда придет час, по одному движению пальца Вождя, а теперь и его – Ежова – низвергнуть их в земной ад. Ад, который после бегства Люшкова к японцам теперь грозил ему самому.
– Сволочь, я ж тебя с того света вытащил! У-у… – взвыл Ежов.
Зазвонил телефон ВЧ-связи. Он бросил яростный взгляд на аппарат и схватил трубку. В ней раздался голос Горбача.
– Товарищ нарком, докладывает начальник управления…
– Какой ты, на хрен, начальник! Козел! – сорвался на визг Ежов: – Упустил Люшкова! Из-под самого носа упустил! Ты за это ответишь!
– Товарищ нарком. Товарищ нарком…
– Какой ты мне, на хрен, товарищ! Я тебя под трибунал отдам! Чекист долбаный. Все вы, сволочи, одним миром мазаны!
– Мне… мне полдня не хватило, полдня, – потерянно лепетал Горбач.
– Полдня ему не хватило. Я когда тебе приказал быть в Хабаровске?
– Двенадцатого, товарищ нарком.
– Так где ж ты сутки болтался?! Где?
– Товарищ Фриновский распорядился, чтобы…
– Что?! Тебе что, нарком уже не указ?
– Никак нет. Разрешите объяснить?
– Пошел ты на хрен! Мало я вас, чекистов, стрелял!
– Товарищ нарком, я Люшкова из-под земли достану!
– Ну, смотри мне, Горбач, если обделаешься, то я тебя… – выматерившись, Люшков швырнул трубку на аппарат, принялся лихорадочно разгребать бумаги на столе, нашел список отозванных из-за границы резидентов и, кроша грифель карандаша, написал: "Расстрелять".
Те немногие из чекистов, кто чудом уцелел во время репрессий, ставшие свидетелями воцарения Ежова, вспоминали: первым делом он спустился в расстрельные камеры внутренней тюрьмы и распорядился сменить истрепанные пулями пеньковые канаты на стене, к которой ставили приговоренных к расстрелу. Новый нарком готовился к поголовному укосу противников Вождя, известному в советской истории как "Большой террор".
Перед тем как чудовищная кровавая волна накроет всю страну и погребет под собой миллионы жертв, Ежов получил от Вождя карт-бланш на уничтожение всех тех, кто сомневался в его непогрешимости. Эти невиданное возвышение и полномочия были подкреплены воистину царским подарком, о котором не могли мечтать даже заслуженные боевые генералы. 28 января 1937 года на плечи бывшего рядового 3-го пехотного полка еще той, императорской армии, скатилась маршальская звезда – Ежову было присвоено высшее специальное звание в системе органов государственной безопасности – Генеральный комиссар.
Новая должность пробудила Чудовище, дремавшее в глубине этого невзрачного человечка. Первым делом 28 марта 1937 года он лично арестовал своего предшественника – Ягоду. Бывший нарком, во многом преуспевший в создании машины по борьбе с контрреволюцией и антисоветским элементом, подвергнутый жестоким допросам, быстро поплыл. Ежову и его подручным не пришлось прибегать к изощренным пыткам, Ягода дал "развернутые признательные показания об участии в "правотроцкистском антисоветском блоке", а в последующем выступил с обличением его участников на открытом судебном процессе.
13 марта 1938 года военной коллегией Верховного суда СССР за "организацию троцкистско-фашистского заговора в НКВД, подготовку покушения на т.т. Сталина и Ежова, подготовку государственного переворота и интервенцию" Ягода был приговорен к высшей мере наказания и на следующий день расстрелян. Режиссуру "открытого судебного процесса", написанную в кремлевском кабинете Сталина, Ежов исполнил точно до буквы, до запятой. Не только Ягода, а и остальные подсудимые, участники "правотроцкистского антисоветского блока" – Бухарин, Рыков и другие – дружно каялись в преступлениях, которых не совершали, но это не спасло их от смерти.
Колесо репрессий продолжало катиться по стране, одних давя в кровавую массу, а других превращая в лагерную пыль. Параною заговоров, владевшую советскими вождями, не остановила даже угроза надвигающейся войны: на Дальнем Востоке грозно бряцал оружием японский самурай, а в Западной Европе стремительно набирал силу фашизм. В этих условиях волна репрессий обрушилась на командный состав Красной армии. Ежов и его подчиненный-подручный начальник Управления особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка) комиссар госбезопасности 2-го ранга Израиль Леплевский вскрыли "зреющий в Красной армии военно-фашистский заговор". Тысячи командиров и политработников по ложным обвинениям были арестованы и брошены в тюрьмы.
Ежов принимал непосредственное участие в допросах и с особым садизмом истязал в прошлом заслуженных маршалов, генералов и наркомов. Многие, не выдержав чудовищных издевательств, превращались в человекоподобное существо. И тогда Ежов, упиваясь властью, вымещал на них свою физическую неполноценность: топтал несчастных ногами, испражнялся и выбивал зубы мраморным пресс-папье. Позже результаты этой "работы по очистке рядов Красной армии от "врагов народа" подвел нарком обороны маршал Семен Тимошенко. В ноябре 1938 года на Военном Совете народного комиссариата обороны (НКО) он с гордостью доложил:
"…Из Красной армии "вычистили" 40 000 человек, то есть было уволено, о также репрессировано около 45 % командного состава и политработников РНК".
В их числе оказались герои гражданской войны, видные военачальники: Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир и другие. Они, "как показало следствие", проводившееся под руководством Ежова, "…вступив в сговор с Троцким и нацистской Германией, готовили военно-фашистский переворот".
По приговору военной коллегии Верховного суда СССР они были расстреляны. Помимо них, из 108 членов Военного Совета при НКО к ноябрю 1938 года в живых осталось только 10 человек. В целом в 1937–1938 годах были осуждены 408 человек из числа руководящего и начальствующего состава РККА и ВМФ. Из них к высшей мере приговорили 403 человека, остальных – 5 человек – к разным срокам наказания в лагерях.
В гигантскую воронку уничтожение неугодных сталинскому режиму втягивались все новые жертвы. И чем больше становилось их число, тем все громче советская пропаганда трубила об успехах НКВД и лично "верного сталинского наркома Николая Ивановича Ежова". Ее усилиями бдительный, неподкупный и всезнающий нарком был повсюду. Пронзительным взглядом он смотрел на обывателя с парадных портретов, с передовых полос газет "Правда", "Известия" и вопрошал: "А ты разоблачил врага советской власти и товарища Сталина? Сделай это, пока не поздно! Враг рядом с тобой!"
Через номер статьи пестрели рисунками на злобу дня. На них неутомимый нарком, не смыкающий глаз ни днем, ни ночью, тер в "ежовых рукавицах" всю антисоветскую нечисть: шпионов, террористов, вредителей и недобитых коллективизацией "подкулачников".
17 июля 1937 года газета "Известия" сообщила о награждении Ежова орденом Ленина "за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий". На тот момент он был самым частым посетителем Сталина, ко дню опалы число встреч достигло 290, больше посещений было только у наркома иностранных дел Вячеслава Молотова, в общей сложности они заняли около 850 часов. За время руководства НКВД Ежов представил Вождю около 15 тысяч спецсообщений и докладных. Основную их часть составляли документы, относящиеся к репрессиям.
Так продолжалось до лета 1938 года, с июня число приемов Ежова у Сталина резко сократилось. В газетах и журналах все реже появлялись статьи, восхваляющие работу НКВД и лично наркома, а их тон становился все более сдержанным. Холодность со стороны Вождя наполняла сердце Ежова тревогой. Он искал ей объяснение и находил в зависти членов политбюро ЦК ВКП(б), питавшейся страхом перед ним, нашептывавших Сталину всякие гадости; жалобах "чекистов-дзержинцев", скуливших по поводу и без него. В одной из них начальник управления НКВД Ивановской области Виктор Журавлев набрался наглости обвинить его перед Сталиным "в некомпетентности, волюнтаризме, шельмовании профессиональных кадров и фальсификации материалов дел. Доконало Ежова бегство за границу высокопоставленных подчиненных. Не успел он отмыться за измену резидента в Испании Шведа – Александра Орлова (Фельдбина), как его подставил другой "засранец чекист-дзержинец", начальник управления НКВД Ивановской области Виктор Журалев.
Ежов снова и снова перечитывал докладную Горбача, протоколы допросов водителя Люшкова, начальника 59-го Посъетского погранотряда и дозорных пограничников. Иллюзия, что Люшков, действительно проводил явку с закордонным агентом и мог погибнуть в перестрелке с японским патрулем, которой нарком продолжал тешить себя, исчезала при взгляде на перечень особо важных документов: алфавитной книги пофамильного учета внутренней и закордонной агентуры, шифркодов, обобщенной справки на арестованных и находящихся в оперативной разработке японских резидентов и агентов, а также карты с расположением частей ОДВКА, исчезнувших из сейфа Люшкова. Окончательно ее развеяли сообщения резидентур из Китая и Маньчжурии. По ним прокатилась волна арестов.
Дальше оттягивать доклад Сталину о бегстве к японцам комиссара госбезопасности 3-го ранга, начальника головного управления наркомата, пропаже особой важности документов и провалах в разведывательной сети в Маньчжурии становилось бессмысленно. Люшков – не иголка в стоге сена, и такое от Сталина не утаить. Ежов поднял голову, тоскливым взглядом посмотрел на парадный портрет Вождя, и ему почудилось, будто тот сурово сдвинул брови, а его взгляд словно вопрошал: "Ежов, ты же год назад убеждал меня, что эта гадина, этот мерзавец Люшков свернет шею Дерибасу и всей антисоветской, троцкистской сволочи, свившей себе гнездо под его крылом. И где тот Люшков? Где? Переметнулся к японцам! И это, когда вот-вот на Дальнем Востоке грянет война. Вражину у себя под носом не разглядел! Тоже мне, щит и меч советской власти. Дырявое ведро! Обделался с головы до ног!"
– Сволочь! Паскуда! Я до тебя доберусь! – взорвался Ежов.
Помощник приоткрыл дверь и заглянул в кабинет.
– Вон! Пошел вон! – заорал Ежов.
Помощника как ветром сдуло. И когда порыв ярости угас, Ежов в изнеможении откинулся на спинку кресла. Из прострации его вывел шелест бумаги. Порыв ветра смахнул со стола документы и разметал их по полу. Ежов встрепенулся и, собравшись с духом, потянулся к телефону ВЧ-связи. Рука будто налилась свинцом и с трудом подчинялась. Он снял трубку и потребовал от телефонистки соединить его с приемной Сталина. Ответил глава личной канцелярии и особого сектора ЦК ВКП(б) Поскребышев.
– Здравствуй, Александр Николаевич, – глухо обронил Ежов.
– Здравствуйте, Николай Иванович. Одну минуту, я говорю по другому телефону, – бросил тот в трубку.
"У, канцелярская крыса, уже нос воротишь. Погоди, я своего слова еще не сказал. Пойдешь в лагерь за своей сукой", – едва не сорвалось с губ Ежова.
И пока Поскребышев говорил, он про себя не один раз обматерил его. Наконец тот закончил разговор и ответил:
– Извините, Николай Иванович, слушаю вас.
С трудом сдерживая ярость, Ежов процедил:
– Соедини меня с товарищем Сталиным!
– По какому вопросу?
– Государственному.
– Я понимаю, а конкретно?
– Это касается одного крупного изменника. Его действия представляют серьезную угрозу государственной безопасности, – с трудом сдерживал себя Ежов.
– Я вас понял, Николай Иванович. Подождите.
То, что потом Ежов услышал, обескуражило его.
– Товарищ Сталин вас не примет, он занят.
– Ка-к?! Почему? Но…
– Николай Иванович, товарищ Сталин сейчас беседует с 1-м секретарем ЦК компартии Грузии товарищем Берией.
– У меня же важный вопрос! Вопрос государственной безопасности! Как же так, Александр Николаевич? – потерянно лепетал Ежов.
– Извините, Николай Иванович, звонит другой телефон, – закончил разговор Поскребышев.
Трубка выпала из руки Ежова. Из нее доносилось монотонное бульканье шифратора. Он его не слышал, не слышал и выступления члена политбюро ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова, говорившего "о перегибах и перекосах" в работе партийных организаций. Он закончил речь, и из приемника зазвучал бравурный марш. Ежов не пошелохнулся, его мозг сверлила одна и та же вселяющая страх мысль: "Берия?! Неужели это так?!"
В последнее время до Ежова доходили слухи, гулявшие в коридорах Кремля, о том, что в НКВД грядет очередная смена караула, и называлась даже фамилия будущего наркома – 1-го секретаря ЦК компартии Грузии Лаврентия Берии. Сегодняшний его прием у Сталина подкреплял их. О чем они говорили, Ежову оставалось только гадать. О самом худшем ему не хотелось думать, однако разговор с Поскребышевым наводил на мрачные мысли. Ежов гнал их прочь, но они гвоздем сидели в голове и не давали работать. В тот и последующие дни все валилось из его рук. В конце недели из Кремля проследовал звонок. На этот раз звонил не Поскребышев, а клерк из канцелярии и объявил: "Николай Иванович, товарищ Сталин назначил вам встречу на 23:15".
На вопрос Ежова, на какую тему готовить доклад, тот отделался общей фразой: о состоянии работы наркомата.
Готовясь к встрече, Ежов перебрал в уме все, что могло интересовать Сталина, но так и не пришел к определенному выводу. Сложив в портфель последние протоколы допросов участников "военно-фашистский переворот", списки лиц по категории № 1 – подлежащих ликвидации, категории № 2 – подлежащих осуждению на длительные сроки заключения, а также докладную Горбача "о результатах расследовании ЧП в УНКВД по Дальневосточному краю, связанного с изменой и бегством к японцам Люшкова", он с тяжелым сердцем выехал в Кремль. Прождав в приемной более 20 минут, он на непослушных ногах вошел в кабинет Вождя.
Сталин холодно поздоровался, кивнул на стул за столом заседаний. Ежов присел и попытался поймать его взгляд, чтобы понять, чего ждать. Тот, уткнувшись в иностранные газеты, листал страницы. На них мелькал портрет Троцкого. Ежову вовсе стало тоскливо. Враг № 1 Сталина все еще оставался недосягаемым для боевых летучих групп НКВД. Отшвырнув газеты в сторону, Вождь в сердцах бросил:
– Ты нарком НКВД или тряпка?! Когда же ты, наконец, заткнешь этого паршивого пса Троцкого? Сколько он еще будет гавкать?
Ежов подскочил со стула и с трудом выдавил из себя:
– Товарищ Сталин, наркоматом предпринимаются необходимые меры. В ближайшее время с Троцким будет покончено.
– Я слышу это уже больше года!
– Шпигельглас и его группа на пути к цели.
– Ты мне за спину Шпигельгласа не прячься! Не наркомат, а скопище бездельников! Под своим носом врагов не видишь! Бегут, как крысы!
"Знает о Люшкове!" – похолодел Ежов и, чтобы смягчить следующий удар, лихорадочно зашарил в портфеле, извлек списки № 1 и № 2 и промямлил:
– Никак нет, товарищ Сталин, наркомат активно с ними борется. Вот представляю на ваше рассмотрение еще одну группу шпионов и террористов, выявленных по делу о военно-фашистском заговоре.
Сталин не стал на них смотреть и с насмешкой бросил:
– Тебе дай волю, так и мать родную расстреляешь. С кем останешься работать?
– Товарищ Сталин, они все признали свою вину, – оправдывался Ежова.
– У таких, как твой гаденыш Люшков, и святой будет виноватым. Мерзавец, сколько людей угробил, а как почувствовал, что жареным запахло, так и махнул к японцам.
– Товарищ Сталин, мною предприняты меры, чтобы установить, где скрывается предатель и доставить сюда живым или мертвым.
– Живым! И судить, чтоб другим неповадно было! – отрезал Сталин.
– Есть! – принял к исполнению Ежов и, поспешив сменить опасную для себя тему, предложил то, к чему Вождь проявлял повышенный интерес – сводки слухового контроля разговоров членов ЦК ВКП(б) и пояснил: – Товарищ Сталин, это последние записи клеветнических высказываний со стороны членов ЦК товарищей…
– A-а, сейчас не до того, – отмахнулся Сталин и распорядился: – Оставь, без тебя разберусь! Все, иди работай!
В приемную Ежов вышел сам не свой, на ватных ногах спустился к машине, студнем расплылся по заднему сидению и до самой Лубянки не пошелохнулся. Поведение Сталина и тон разговора не оставляли сомнений: в кресле наркома он доживал последние дни, а возможно, и часы. Поднявшись к себе в кабинет, Ежов доплелся до кресла, без сил рухнул и затравленным взглядом смотрел на дверь. Ему чудились топот ног в приемной, отрывистые команды, в воспаленном воображении рисовались "бульдоги" из особой группы захвата, врывающиеся в кабинет, впечатывающие его лицом в стол, и защелкивающиеся на руках наручники. И вдруг за спиной раздался злорадный смех. Ежов обернулся и задохнулся от ярости. Из-за сейфа на него таращился Люшков. Гримасничая, мерзавец поддразнивал: "Колька – дурак! Колька – дурак! Хрен поймаешь! Хрен поймаешь!"
– Сука! Тварь! Ты у меня кровавыми соплями утрешься! – взорвался Ежов, и его охватил приступ необузданной ярости: ноги и руки молотили по полу и столу, с губ срывались площадная ругань и угрозы. И когда вспышка гнева угасла, он схватил трубку телефона и потребовал от помощника немедленно вызвать Шпигельгласа, исполнявшего обязанности начальника ИНО – внешней разведки. Ее руководитель – Абрам Слуцкий, обвиненный в измене, находился под арестом.
Через пять минут Шпигельглас прибыл в кабинет наркома. С порога на него обрушился поток угроз и брани. И когда Ежов выплеснул все, что в нем накипело, он наконец смог приступить к докладу. Ничего утешительного о результатах розыска Люшкова и месте его нахождения Шпигельглас не сообщил. Предатель как сквозь землю провалился. Все, что о нем было известно, сводилось к тому, что Люшков скрывается где-то в Харбине на одной из конспиративных квартир японской контрразведки. В его поиске Шпигельглас больше всего рассчитывал на харбинскую резидентуру и представил Ежову личное дело ее резидента.