Но какого бы политического направления ни придерживались эксперты, они почти всегда разделяют одну простую мысль: государство призвано решать сиюминутные исторические проблемы с помощью силы. Оно всегда "на подхвате" у истории. А потому обречено быть временщиком и впадать в моральный релятивизм, потакая интересам господствующих исторических субъектов: династий, сословий, классов, финансовых групп, политических "элит".
Во всех этих концепциях категория нравственности и категория порядка (стабильности) применительно к государству лежат параллельно друг другу и совершенно не пересекаются. Отсюда расхожие языковые штампы: "государство – аппарат насилия", "политика – грязное дело".
Насколько же нравственные требования применимы к государству в принципе?
Конечно, уровень нравственности власти не постоянен в разные периоды истории. Он представляет собой кривую, которая колеблется иногда даже на протяжении одного периода правления. Например, и в Западной Европе, и в России были монархи, удостоившиеся всенародного почитания. Во Франции это Людовик IX Святой, а у нас – крестивший Русь князь Владимир Святой, уже канонизированный, и продолжатель его дела Иван III, которого в будущем ждет канонизация. С другой стороны, были правители, например, тираны эпохи Возрождения, вызывавшие коллективное осуждение. Это английский король Генрих VIII и наш Иван Грозный.
Вообще-то всякий правитель может менять моральные установки, пересматривать свои прежние решения – нравственный поиск для него не закрыт. Скажем, опричнина, на которую Иван Грозный в какой-то момент сделал ставку, впоследствии была им же самим отвергнута, и он под страхом наказания запретил даже упоминать про "опричнину" и "кромешников". Правление Ивана IV началось с плодотворной работы (период Избранной Рады), в его поведении время от времени отмечались периоды искренней набожности, но в конечном счёте в характере и поступках монарха взяли верх тиранические и человеконенавистнические тенденции.
Между тем в самом обществе нравственные оценки власти не всегда однозначны. Например, Петр I после окончания периода его правления превозносился правящим классом, официальными историками и западниками, но вызывал отторжение в народе и в кругах славянофильской интеллигенции. По поводу отдельных фигур советской эпохи спор в российском обществе идет до сих пор, и консенсус по-прежнему не достигнут, а во Франции аналогичным образом обстоит дело с эпохой Французской революции. Эти парадоксы и колебания в нравственных оценках весьма примечательны. Они явно нарастают в XX и XXI веках по мере временного ослабевания в обществе традиционных ценностей и распространения релятивистских установок (отличительная черта эпохи постмодерна).
Не столь очевидна, но так же важна другая закономерность. Как бы ни вели себя правители, как бы ни воспринимал их народ, государство само по себе не становилось нравственнее. Отдельные государственные деятели, участники социально-политического процесса, могли менять государство к лучшему "через себя", свое личное присутствие. Но стоило этим монархам и политикам сойти с исторической дистанции – их усилия шли прахом, происходил срыв. Движение к нравственному государству останавливалось, и жизнь общества снова входила в накатанную колею.
Иногда сразу после окончания "нравственного" исторического отрезка общество падало в какую-то бездну порока, а затем появлялся усмиритель вроде Савонаролы, который подвел черту под эпохой Лоренцо Медичи (Великолепного), в течение которой тон в обществе задавали денежные мешки. Но так называемое усмирение не было оздоровлением государства, ведь диктатура имеет столь же мало общего с нравственностью, как анархия и разврат. И эти качели постоянно раскачивались.
Проблема заключалась в том, что над самим государством не было той инстанции или института, которые позволили бы ему поддерживать необходимый уровень нравственности. Именно поэтому никакие индивидуальные усилия, никакие классовые и социальные движения не вели к искомой цели, даже если видели свою миссию в утверждении какой-нибудь общественной морали, например социалистической, или если стремились превратить страну в "сосуд истинной веры", как предполагалось в период действия концепции "Москва – Третий Рим". Будучи достигнутым на короткий момент, нравственный уровень государства и общества не мог поддерживаться сам по себе. В конце концов, уже и само государство теряло способность к регенерации и двигалось к катастрофе – через постоянные смены режимов, смуты, интервенции, гражданские противостояния.
Впрочем, эта моральная деградация могла происходить и без резких потрясений – нечто подобное мы, собственно, и наблюдаем сегодня. Власти и институции стремительно теряют легитимность. Но происходит это не по причине всепроникающей коррупции и попрания законов. Как ни странно, зависимость здесь, скорее, обратная. Нарушение правовых и моральных норм стало всеобщим как раз по причине утраты властью легитимности. Фемида и рада бы изменить ситуацию, но уже не в состоянии это сделать.
Проблема легитимности не может быть разрешена судебно-правовым путём. Наоборот, само понятие права стало настолько всеобъемлющим, а юридизация всех сфер жизни настолько заметна невооружённым глазом, что становится очевидна истина, скрывающаяся за этим фасадом. Избыток формальной законности призван замаскировать хронический недостаток легитимности властных институтов.
Из всего вышеизложенного следует еще один вывод. Государству мало "хороших" правителей или "правильной" идеологии, как мало незыблемых правовых норм и эффективной судебной системы – это, скорее, производные от какого-то другого условия. И это условие лежит на поверхности: государство должно быть нравственным само по себе. А для этого над ним должна быть инстанция, которая поддерживала бы это нравственное состояние – так же, как, например, министерство финансов поддерживает экономическое благополучие страны.
Разумеется, прямые аналогии здесь не вполне уместны. "Министерства правды" (по Оруэллу) или "министерства совести" в государстве быть не может: таковые неизбежно выродятся в свою противоположность, обслуживая интересы государства.
Вообще моральные вопросы ставятся и разрешаются иначе, нежели вопросы, связанные, например, с материальными благами. Одно из отличий заключается в следующем. В экономике и политике правительство может позволить себе пойти на эксперимент, например, использовать партийную борьбу и политическую конкуренцию для выработки наилучших решений. Этот метод редко себя оправдывает в моменты кризисов, глубоких реформ и мобилизационных рывков, но в периоды стабильного и спокойного развития бывает эффективен. В последнем случае политику можно сравнить с экспериментальными методами в науке.
Но наряду с экспериментальными в науке существуют точные методы и аксиоматика. Без постулатов не может быть никаких гипотез. Только в государстве за сферу точных знаний отвечает не математика, а нравственность. В компьютере эту функцию выполняет антивирусная программа. А каким образом можно провести моральную настройку государственного механизма так, чтобы государство стало нравственным?
Уже сложился круг ученых – историков, социологов, философов, – которые разрабатывают проблемы нравственного государства, видя в нём историческую неизбежность. С. Сулакшин в статье "На пороге нравственного государства" говорит о стадиальности в развитии государства: протогосударство (насилие), правовое государство 1‑го типа (насилие, традиция), правовое государство 2‑го типа (право), социальное государство (перераспределение), нравственное государство (институт нравственности).
С. Сулакшин пишет: "Человечество в мегавременных координатах идёт к светлому "образу и подобию", а вовсе не к тому пониманию идеала, которое навязывается нам в обществе потребления и в социал-дарвинистской парадигме неолиберализма… Человечество прошло этап правового и социального государства. Сегодня мы стоим на пороге нравственного государства. Этот этап неизбежен в эволюционном будущем человечества. И чем раньше мы в России это поймём, чем более настойчиво это будет предлагаться мировому дискурсу, тем быстрее человечество сможет прийти к этому состоянию". (См. Сулакшин С. С. На пороге нравственного государства // www.rusrand.ru/text/Nravstv_gosud.pdf.).
Мы не уверены в том, что социальное и нравственное государство есть результат исторической эволюции (в обществе прогресс сменяется регрессом, и сейчас мы явно находимся в регрессивной фазе, да и как, например, охарактеризовать отход от социальных гарантий в России – как откат?), но в целом готовы поддержать и разделить указанный взгляд на проблему.
Однако самое типичное возражение, которое встречает идея нравственного государства со стороны её оппонентов, направлено против самой постановки вопроса: мол, Царства Бога на земле не бывает, это искушение. Но ведь речь идет о создании более приемлемого социально-этического устройства, а не о глобальном просветлении человечества или построении идеального общества. Это очевидно. Куда труднее ответить на другой вопрос: что же все-таки надо сделать, чтобы поместить государственную политику в строгие этические рамки?
Обо всём по порядку.
Первое. Необходимо с самого начала чётко разделить целеполагание и техническое воплощение проекта. Нерешённость отдельных технических вопросов не избавляет нас от необходимости действовать, хотя бы методом проб и ошибок. Практика – критерий теории, а не наоборот.
Возьмём для примера современные конституции. Ведь нормы, записанные в них, не содержат в себе готового рецепта их исполнения. Тем не менее они накладывают на членов общества обязательства: каждый должен стремиться эти нормы исполнять. С нравственностью, которая, между прочим, является более значимым Законом, чем любая конституция, примерно та же история.
Второе. Идея нравственного государства не должна казаться экзотической, как бы непривычно ни выглядел сам термин. Наряду с понятиями "социальное государство", "правовое государство" и т. п. понятие "государство нравственное" занимает законное место в проблемном поле общественных наук. И хотя слово "нравственный" обозначает некий семантический абсолют (нельзя быть более или менее нравственным), нас это не должно смущать. Ведь нравственное государство – не философский камень или чудодейственная формула, которая сразу приведёт к успеху. Да, нравственность абсолютна, она задаёт незыблемый вектор в принятии решений, но чтобы соответствовать желаемому, государство должно пройти через некоторый коррекционный период. Правовым или социальным государство тоже не может стать с первой попытки. Поэтому и в нашем случае неизбежны временные трудности. Но если мы хотим иметь здоровое общество, необходимо активное поступательное движение к намеченной цели.
Третье. Подобно органам конституционного надзора, может и должен существовать орган, который бы следил за соответствием государственных решений нравственным нормам. Простой пример. Демократия не наступает в результате одного лишь внутреннего желания одного или нескольких человек. Демократ вынужден создать или вступить в уже имеющийся демократический институт – парламент. Это и будет институциональным подкреплением идеи демократии и личных усилий того или иного субъекта. Так же обстоит дело и с нравственностью. Проблема, однако, в том, что институционального подкрепления нравственного государства в новейшей истории не было. Между тем нравственное государство должно быть контролируемо инстанцией, которая вполне официально вводит в политику и общественную жизнь нравственное измерение, организует и формализует этот процесс.
В работах некоторых политологов, занимающихся в настоящее время проблемой нравственного государства, уже заметна тенденция к тому, чтобы расширить исходное понятие и рассматривать новый институт как одну из ветвей власти – наряду с законодательной, исполнительной и судебной. Но это сорная терминология. Важно подчеркнуть, что новая инстанция должна возвышаться над тремя уже существующими, которые надлежит контролировать с позиций нравственности, так что у неё есть все основания быть стволом при этих трех ветвях. Гораздо правильнее было бы определить эту инстанцию как надгосударственную, сберегающую нравственную суть государства. И назвать её следовало бы властью блюстительной. По крайней мере, такое название восходит к концепции Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН), поставившего этот вопрос ещё полвека назад. В начале 1960‑х члены ВСХСОН выдвинули эту идею в условиях СССР, что само по себе кажется почти невероятным. Ведь одно дело рассуждать о нравственном государстве в эпоху морального релятивизма, которая властно подталкивает к подобным выводам, и совсем иное – прийти к этой идее в жёстком интеллектуальном пространстве советской идеологии, в стране вполне идеократической, но живущей по нормам, мало совместимым с традиционной нравственностью народа.
Отличительная черта нового, блюстительного института должна состоять в том, что он не должен принимать собственные решения и законы, но должен недвусмысленно оценивать решения власти всех уровней. И, разумеется, обладать правом вето по отношению к любой властной инициативе с условием, что вето может быть наложено только и исключительно по нравственным основаниям. Он должен следить за соответствием новых законов и их исполнения нравственным критериям; ставить рамки властным функциям, проектам и управлению; вписывать их в нравственную парадигму.
Четвёртое. Возникает вопрос: не может ли взять на себя роль блюстительного органа церковь или совет церквей? Ведь церковные институции изначально обладают моральным авторитетом, а свои действия они согласуют с евангельскими принципами, то есть являются носителями дефиниций в рамках корневой и доминирующей морально-этической парадигмы западного мира. Священники, разумеется, должны входить в орган блюстительной власти, более того, без их участия сама идея нравственного государства вряд ли может воплотиться. И учитывать православную специфику России в этом случае, безусловно, необходимо. Тем не менее блюстительный орган не может быть одновременно и церковным. Просто потому, что церковь – хотя и очень большая, но все же лишь часть общества.
О нравственном государстве нередко вспоминают, когда речь идёт о симфонии власти и церкви в Византии, но симфония и нравственное государство – не одно и то же. В симфонии мы имеем лишь государство и церковь, следующих параллельными курсами. Однако в своё время Ф. М. Достоевский очень чётко обозначил грани между церковью и государством: не церковь должна стать государством, как у католиков, а государство "должно сподобиться стать" церковью.
С другой стороны, возможно формирование "блюстительной власти" по сословному принципу, как это было с философами в платоновском "Государстве". В любом случае речь здесь должна идти не только о церкви. С самого начала следовало бы избежать ситуации, когда нравственно-блюстительный орган сужается до носителей идеологии какой-то одной общественной группы или нескольких групп, пусть даже речь идёт об очень популярных в обществе убеждениях. Членами нравственно-блюстительного института вообще не должны быть представители тех или иных идеологий. Ими могут стать носители нравственного начала в глазах большинства. То есть люди, пользующиеся неоспоримым моральным авторитетом, каких бы идеологий они ни придерживались и сколь бы идейно стратифицированным ни было общество.
Нравственность вместо идеологии – именно в этом и заключается главная идея. Если это условие будет выполнено, то "партийных" споров вокруг нового института не возникнет, как их не возникает в ситуации с судом присяжных или советами старейшин.
До сих пор политологи и философы предпочитали решать другие задачи. Их усилия были направлены на то, чтобы уравновесить интересы людей и социальных слоёв между собой, либо наоборот – изменить существующее равновесие или существующий порядок. Это подход количественный, а не качественный. Решение задачи построения нравственного государства навсегда сняло бы первую задачу (достижение социального равновесия или изменение его в сторону более справедливого), поскольку сделало бы невозможными социальные конфликты.
Но при этом было бы неправильно пытаться расписать пошаговый алгоритм того, как технически может быть создан блюстительный орган. Создание нравственного института в государстве само по себе есть проявление нравственности. На данный момент мы имеем слабенькую попытку создать нечто подобное для масс-медиа – Совет по общественному телевидению. Но даже в этом локальном случае мы находимся лишь в самом начале пути, можно сказать, нащупываем почву. Поэтому любые точные рецепты были бы несостоятельны.
Объясним лишь, откуда у нас уверенность в том, что органу блюстительной власти будут подчиняться и что при его создании не произойдёт общественный раскол. Для этого вначале ответим вопросом на вопрос: а почему Конституция по умолчанию принимается всеми, независимо от политических взглядов, и не становится причиной гражданской войны? Напротив, худо-бедно примиряет интересы. Вряд ли Конституция – документ идеологически стерильный, и все одинаково согласны с позициями, которые она выражает. Ведь в стране никогда не устраивали плебисцита по каждой её статье, и мало кто может эти статьи процитировать. Тем не менее Конституция всех устраивает. Конституцию соглашаются выполнять, поскольку она РАЗУМНА И ПОЛЕЗНА для общества. Решения блюстительного органа также будут иметь силу закона по причине того, что они НРАВСТВЕННЫ, и это также способствует сохранению здоровья общества.
Другое дело, что нормы Конституции исполняются плохо. И с блюстительной властью ситуация вряд ли будет безоблачной. Но умение следовать её выводам – задача, которая не может быть решена за один месяц, даже за одно десятилетие. Просто общество в этом случае будет исходить из аксиомы первичности нравственности, а не экономики, политики и геополитики.