Примечательно, что возможность появления нравственного государства гораздо лучше понимали его идейные противники, чем потенциальные сторонники. Например, Карл Поппер, на идеи которого опиралась вся либеральная критика марксизма, в знаменитой книге "Открытое общество и его враги" предвидел вероятность развития идеи нравственного государства, стрелы которого направлены отнюдь не только против советской модели. Вообще Поппер предпочитал рассматривать традицию советского авторитаризма в контексте развития идей идеального государства, явленных, в частности, в платоновской (трактат "Государство") и гегельянской традициях. Борьба с этим направлением мысли для Поппера важнее, чем банальный и сам по себе объяснимый и оправданный антикоммунизм. Утопия марксизма, по мнению Поппера, есть продолжение идеи платоновского государства. Это при том, что Платон в своей модели опирался на управляющую функцию аристократии, а Маркс – на активность трудящихся низов. Но дело в том, что и там и там в основе государства лежат пусть разные, однако нравственные критерии. И там и там нравственность – краеугольный камень, и устанавливается (задается) она по правилам точных, а не естественных наук. В её основе лежит не эмпирический эксперимент в либеральном духе (публичная конкуренция партий и капиталов), а абсолютный критерий.
Но в вопросах нравственности и не может быть "экспериментального поля". Нельзя ставить опыты над моралью. За чем, собственно, и должна следить блюстительная власть. Предвидя саму возможность появления идеи блюстительной власти, Карл Поппер критиковал её заранее, наносил превентивный удар, чтобы вытоптать саму мысль о государстве как нравственном авторитете. Философ выбрал верную стратегию. Он позаботился о том, чтобы "нравственное" направление государственной мысли в сознании читателя было накрепко сцеплено с советским коммунизмом и сразу же связывалось с преступлениями коммунистического режима. Таким образом, сама постановка вопроса о нравственном государстве была табуирована в сознании западной аудитории. Мол, коммунизм – это всего лишь новейшее воплощение старой утопии, не более. Но мы утверждаем: ничего подобного. Коммунизм плох, а идея нравственного государства прекрасна. Наша задача – расцепить два разных понятия, слившихся воедино благодаря усилиям неолиберальных пропагандистов.
Мы исходим из того, что нравственность – не продукт того или иного режима. Это нечто врождённое. Признание данного факта позволяет подойти к решению многих сложных проблем. Например, если собрать 25–30 человек, не алкоголиков и не экстремистов, а самых средних обывателей, то независимо от их политических пристрастий и взглядов они придут к одному и тому же выводу: нельзя показывать порнографический фильм 8‑летнему ребёнку. Почему они это понимают? Потому что обладают врождённой нравственностью.
Такое единодушие загадочно лишь на первый взгляд. Но на самом деле ничего удивительного в нём нет. Ведь расхожее понятие "душа-христианка" – не просто метафора, а указание на особую психологическую реальность. К ней-то и взывает проповедник, стремясь разбудить в нас "всё самое лучшее" и уже в эту благодатную почву заронить Слово Божье. Только тогда оно даст хорошие всходы. Его призыв направлен к тому, что УЖЕ ЕСТЬ внутри нас.
Вообще научиться – отчасти значит "вспомнить". Концепция "врождённого знания" оформилась ещё в учении Платона. Там она получила название Анамнесиса ("знания-воспоминания"). В Средневековье и в Новое время философы говорили о "врождённых идеях". Сегодня эти установки по-прежнему востребованы в гуманитарных науках, например в генеративной лингвистике ("врождённая грамматика" Н. Хомского) и в теории онтогенеза. Лингвисты и психологи знают, что в первые годы жизни ребёнок произносит словоформы, ошибочные по современным меркам, но соответствующие древним языковым нормам (в контексте русского языка, например, "уколить" вместо "уколоть", "квиток" вместо "цветок", "теля" вместо "телёнок" и т. п.).
Было бы странно, если бы глубинная память человека хранила древние нормы языка, но не хранила нормы нравственные. Нравственность не только результат рационального выбора, она имеет корни и в бессознательном. Более того, нравственный инстинкт играет в жизни человека огромную роль. Он нередко просыпается в ситуациях ответственных решений. Например, когда общество решает вопрос о собственной жизни и смерти. В этом случае верующие и неверующие приходят к одним и тем же решениям.
Нравственность ответственна за самосохранение – как человека, так и целого народа. Нормальные взрослые люди прекрасно знают, что порнофильм разрушает психику ребёнка и его физическое здоровье. Поэтому следует импульсивная реакция отторжения. Она естественна. Точно так же рецепторы кожи позволяют отдернуть руку от кипятка и сохранить здоровье.
Итак, врождённое нравственное чувство существует. К нему и будет апеллировать блюстительная власть.
Разговор о том, как и когда эта власть появится, – впереди. Соображения, которые мы имеем сегодня, – не какая-то идеальная конструкция, а рабочая теория. Но уже ясна точка приложения усилий. К тому же другого направления движения у общества нет. Прежний курс неизбежно ведёт к нарастанию энтропии, в результате которого социальная система пойдёт вразнос. Создание блюстительного государственного органа неизбежно. Тогда распад затормозится. Или общество рухнет и начнётся пресловутая война всех против всех, после которой придёт новый вождь и принесёт новый закон. Этот закон будет по-своему эффективен, но нравственного в нём будет мало.
Когда же общество будет готово к принятию идеи нравственного государства? Тогда, когда наберётся критическая масса людей, готовых быть нравственными хотя бы для того, чтобы избежать социального взрыва. Когда в государство будет вживлён нравственный критерий, изменится и нынешнее социально-политическое устройство, хотя заранее нельзя предсказать, в какую сторону и как. Но общество, безусловно, станет гораздо более справедливым, чем сегодня.
Мы должны понимать, что идея нравственного государства – отнюдь не дань национально-патриотическим комплексам. Она касается всего мирового сообщества. Без нравственного преображения современное государство не выйдет из тупика, в котором оказалось. Задача России – принять этот тренд и предложить его остальному миру. В этом случае мы займём лидирующие позиции в процессе неизбежного исторического перехода к новому типу государства. Будем не ведомыми, а ведущими. Разве мы этого не хотим?
И. Д. Потапов
Смерть интеллигенции
I
В последние годы о судьбах российской интеллигенции говорят всё реже и реже. Интеллигенция умерла как сословие: социальное расслоение не обошло её стороной. Место интеллигенции занимают яппи и креативные менеджеры, лишённые коллективных моральных рефлексий. Почему же мыслящее сообщество безмолвствует? Мне кажется, что уже можно уверенно ответить на этот вопрос. Судя по всему, неподходящий момент для этого разговора не только сейчас. Это навсегда. Общественный ландшафт изменился настолько, что интеллигенция как социальное единство распалась и перестала играть какую-либо роль в общественных процессах.
О смерти интеллигенции дискутировали давно и много, но всё это были, что называется, субъективно-оценочные мнения отдельных людей. В плохих прогнозах недостатка не ощущалось. Но сегодня мы имеем совершенно иную ситуацию. Перед нами довольно достоверный критерий, позволяющий констатировать смерть с медицинской точностью, – отсутствие общественного интереса. Тема остыла, достигла нулевого градуса. Сам предмет спора – архаичное явление. Он не включен в повестку дня.
Постсоветская либерализация большевизма запустила процесс расслоения интеллигенции. Еще при Б. Ельцине этот советский монолит начал трагически распадаться на взвесь и осадок. Отдельные представители бывшего мыслящего сословия стали статусными и гламурными, остальные слились с массой бюджетников, презираемых "реальными" представителями новорусской эпохи. Те, кого власть взяла на службу, предали в беде тех, кто остался за бортом рыночных преобразований.
О советской интеллигенции стоит поговорить особо. Провозглашая себя оппозицией советской власти устами наиболее привилегированных своих представителей, она и не подозревала, что рубит сук, на котором сидит. Да, советская власть давила идеологией и репрессиями, но интеллигенция, иногда ручная, иногда фрондирующая, была ей нужна. Режиссёры, писатели, актёры считались украшением государственного здания, чем-то вроде химер на соборах. С ними носились, их обхаживали. А вот в условиях диктатуры рынка нет никакой необходимости в существовании этой чудаковатой прослойки, которая вечно спасает мировую культуру и хочет просвещать массы. Зачем она нужна? "Миркульт", "духовка", "культурка" – всё это лежит сегодня запечатанное в аляповатые пластиковые коробочки.
Дело в том, что этот самый "миркульт" – трудноусваиваемая для мозгов постсоветского обывателя пища. А просвещать его, как при старом советском режиме, сегодня некому. Наоборот, образовательный стандарт сокращают, общество оглупляют реформой образования, подгоняют остатки знаний под тесты ЕГЭ. При этом бывшие интеллигенты зачастую искренне аплодируют. Но, несмотря на все прежние и нынешние овации новому режиму, интеллигенции пришлось сойти с исторической сцены.
Новое общество, которое строится сегодня, – это общество сырьевых магнатов, клерков и мойщиков окон. Разумеется, интеллигенции в нём нет места. Культур– и политтехнологи пока ещё нужны – им поручено обслуживать власть, но речь при этом идёт отнюдь не о классе и не о сословии, а о весьма небольшой группе людей, которые знают друг друга по именам и составляют маленькую секту.
Взглянем на прошлое интеллигентского сословия. Неслучайно оно не даёт покоя нынешним соцтехнологам, ищущим с фонарем и собаками "новых интеллигентов". Ведь многие из этих энтузиастов сами "родом" из бывшей советской интеллигенции. Бывшая интеллигенция решила заняться собой? Похоже, что так. Или, говоря философским языком, перешла в режим самоописания. А значит, к традиционным вопросам интеллигента – "Что делать?", "Кто виноват?", "С кем вы, мастера культуры?" и "Куда мы катимся?" – пришло время добавить ещё один, главный: "Что же такое интеллигенция?"
Мессианизм. Интеллигенция появилась в условиях бюрократического государства и сразу стала прослойкой так называемых "лишних людей". Она не была готова служить самодержавной власти, но и идти на сближение с народом не хотела. Точнее, народники попытались повернуть в сторону народа, но 1905 год многих отрезвил.
В вечном выпадении интеллигенции из общества и состоит её сущность. Это "нигилизм без веры", как было замечено авторами сборника "Вехи". Интеллигенция в основном варилась в соку собственных идей, а точнее – превратно понятых достижений европейских интеллектуалов. И торговалась с властью: "Власть, дай порулить, за это мы будем верно служить". Интеллигенция пыталась учить и власть, и народ цивилизованному "житью", указывала, каким должно быть, по её мнению, "современное общество" – тон разговора, абсолютно немыслимый для европейца. Интеллигенты не хотели быть управляемыми, но желали управлять сами. Неслучайно у интеллигенции наряду с общепринятыми были свои любимые культурные ценности. Как заметил кто-то из историков, у советской интеллигенции была своя религия – братья Стругацкие, своя идеология – А. Сахаров, любимые книжки – И. Бабель, И. Ильф и Е. Петров, А. Рыбаков, любимый театр – "Таганка".
Невостребованный мессианизм интеллигенции ещё больше отдалял её и от власти, и от народа. Так продолжалось до 1917 года, когда интеллигенция наконец-то порулила – на короткое время сама став властью, пока её не подвинул рабоче-крестьянский кадровый призыв. Но это интеллигенцию ничему не научило. Снова начались муки фальшивой оппозиционности. Вековая смесь преданности власти и мнимого фрондёрства – явление предельно выморочное. Неудивительно, что их коллективная идентичность держалась не на социальной роли, а на системе мифов, самою интеллигенцией выдуманных.
Миф об оппозиционности. Торг с властью есть главная профессия интеллигенции. Она никогда не была оппозицией по-настоящему, но хотела быть при власти и иметь преимущественное право наставлять общество. Например, за право быть критиками власти при власти боролись в советское время "шестидесятники" и получили своё. Власти в то время понадобились "оппозиционеры". В такие периоды всё происходило в рамках консенсуса: интеллигенция всегда колебалась вместе с генеральной линией. Каждый такой медовый месяц с властью интеллигенция называла "оттепелью", а его прекращение – "заморозками".
Дело в том, что без опоры на власть функция самопровозглашённого общественного наставника невозможна: никто не станет слушать. Именно поэтому интеллигенция втайне очень любит власть. Сия любовь является важным условием её выживания. Это и есть главная тайна интеллигентского сословия.
Впрочем, иногда представители сословия "проговаривались", как это сделал однажды Михаил Гершензон, заявивший после выхода сборника "Вехи": "Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной".
За эту фразу его заклевали. Гершензон вынужден был уйти из либерального "Вестника Европы". Но заклевали именно потому, что Гершензон случайно брякнул правду. Отношения в треугольнике "власть – интеллигенция – народ" полностью исчерпываются его формулой.
Миф о просветительстве. Интеллигенция чаще всего представляет себя сословием просветителей в дикой, отсталой азиатской стране. Говорили о просвещении народа, но фактически претендовали на роль нового дворянства. Особый статус – право "пасти народы", – по мнению вождей интеллигенции, должен был быть им обеспечен властью исключительно за их культурно-образовательный ценз. Чистейшее мессианство. Попутно заметим, что конечной целью введения ЕГЭ, платного среднего образования и сокращения вузов как раз и является выведение народа за рамки этого ценза.
Миф о свободе. Свобода не для всех, а только для себя – это уже не свобода, а привилегия. Именно так понимала свободу интеллигенция. "Права и свободы", а вернее привилегии, которых они требовали от власти, были, по сути, аналогом законов о вольности дворянства.
Допустим, у меньшей части интеллигенции после 1991 года появилось право печататься и говорить с телеэкрана. А в чём же тогда свобода остальных – свобода большинства, которое не издают и не пускают на телевидение? Это интеллигенцию отнюдь не волновало. Вот историческая аналогия, проясняющая дело.
Сюжет первый. После выхода указа о вольности дворянства крестьяне решили, что теперь должен быть указ о вольности крестьянства. Ходили слухи о том, что в южных губерниях уже дают вольную и дарят землю. Но время шло, указа всё не было. Крестьяне стали бунтовать, примкнули к казацкому восстанию Пугачёва. И заплатили за это жизнью.
Сюжет второй. После негласного указа о вольности интеллигенции в перестройку народ решил, что будет и указ о вольности народа. Поверил в перестройку, поддержал новую власть – Б. Ельцина и его команду, признал переворот 1991 года. Но на место ЦК пришла либеральная номенклатура, которая присвоила собственность КПСС и уничтожила индустрию. Протесты были подавлены войсками в 1993 году, а сами волнения объявлены сговором коммунистов и нацистов. Интеллигенция в 1993 году шумно поддержала власть, написав знаменитое позорное "Письмо 42‑х" с пламенным призывом "Господин президент, раздавите гадину!" (Б. Ахмадулина, Д. Гранин, А. Дементьев, В. Астафьев, Д. Лихачёв, Б. Окуджава, Р. Рождественский и др.). Делиться свободой интеллигенция не захотела.
Вообще, интеллигенция по своей природе предельно авторитарна. Называя себя "культурной прослойкой", "приличными" людьми, она любит вводить критерии пригодности: какие люди "рукопожатны", а какие – нет. Неслучайно большевики – интеллигенты в квадрате. Весь авторитаризм большевиков вышел из интеллигентской традиции – из идеи о цивилизаторской деятельности в отсталой стране.
В начале "нулевых" в Москве был открыт памятник интеллигенции. Выглядит он так: Пегас парит над абстрактной композицией из стальных шипов. Обычно памятники ставят либо посмертно, либо за особый статус при жизни. Этот памятник "самой себе" – то, строительством чего российская интеллигенция занималась на протяжении всей своей истории. Сегодня в этом памятнике явлены оба качества российской интеллигенции. Во-первых, она потерпела историческое поражение и умерла. Во-вторых, комплекс избранности, мессианизм интеллигенции и есть её памятник самой себе.
Смерть интеллигенции закономерна. Она не выдержала экзамен ни на интеллектуальную пригодность, ни на нравственную зрелость, ни даже на верность самой себе.
В начале 90‑х годов интеллигенция перестала быть единым вольнолюбивым сословием, которое в СССР слонялось "между НИИ и царством Свободы". В "рыночных" условиях произошло окончательное расслоение и размежевание интеллигенции. Бóльшая её часть – нестатусные интеллигенты – была названа новой властью бюджетниками, приравнена к люмпенам и превращена в отбросы общества. В подавляющем большинстве бывшая прослойка советских образованцев направилась по трем направлениям: в эмиграцию, в челноки и в запой. Порвалась цепь времён. Меньшая часть – статусная интеллигенция – пошла на службу к власти и начала прославлять новый порядок. Ни те ни другие даже не задумались о свободе, о которой они так много рассуждали во время оно.
Так откуда же взяться новой интеллигенции сейчас? Кто и для чего её придумывает и создаёт?
II
В последние годы о судьбах российской интеллигенции говорят всё реже и реже. Общественный ландшафт изменился настолько, что интеллигенция как социальное единство распалась и перестала играть какую-либо роль в общественных процессах. Её место занимают яппи и креативные менеджеры, лишённые коллективных моральных рефлексий. Судя по всему, это навсегда.