- Не с той стороны только. Да вот и теперь, вишь, какой узелок с императрицей завязался. Расскажи-ка ты мне, задним числом, что это про тебя злые языки болтали, будто амурничал ты не в меру с принцессой Иоганной Ангальт-Цербской, да и по какой такой причине принцесса без супруга в Париже объявилась?
- Э, дядюшка, что там прошлое-то ворошить! Не ладила принцесса с супругом, в разводе с ним жила - супружеских обязанностей исполнять не мог. Болел ли чем, от рождения ли, кто знает.
- Супруг законный не мог, а супруга от него в отдалении забеременела?
- Да уж так случилось.
- Известно, грех да беда на кого не живет. Поди, к законному супругу рожать полетела?
- А что делать было?
- Помню-помню, как тогда родитель твой гневался, тебя из Европы в Россию немедля выписал.
- Вы людей знаете, чего не надо приплетут.
- Люди-то? Они такие: правду за версту под землей учуют.
- Я не о правде - о сплетнях.
- Понимаю. Как не понимать. На то и пословица: нет дыма без огня. До сих пор не пойму, и как это ты, Иван Иванович, исхитрился дочку-то принцессину за наследника престола Российского сосватать? Какие такие слова для императрицы Елизаветы Петровны сыскал? Она, покойница, не из легковерных была: вид один, а так все себе на уме.
- Разве что больше о характере принцессином рассказать мог.
- Которой принцессы-то: старшей или младшей?
- Младшей откуда мне было знать, а принцесса Иоганна время от времени письмами меня жаловала, не забывала.
- Верно люди говорят, первая любовь долго помнится.
- Полноте, дядюшка! Слова-то какие говорите.
- Слова-то самые что ни на есть людские. Вознесены мы в сей жизни на разные высоты богатства и знатности, а суть природы человеческой едина остается.
- Но все же тонкость чувствований…
- Не охотник я до измышлений пиитических. Солдат я, хоть на гражданской службе и давненько. Главное - отправила тебя государыня императрица невесту сюда привести вместе с родительницей.
- Удостоился я такой доверенности.
- И ты родительницу государыни нашей новой уговорил, в Петербург привез, свадьбы дождался и с принцессой Иоганной обратно в европейские края уехал. Ей сколько лет-то, Иван Иванович?
- Пятнадцать набежало.
- Вона! Мне так целая жизнь показалась. И то сказать, уезжал - нам обоим под пятьдесят было, а теперь уж и за шестьдесят перевалило. Старики мы, выходит, племянничек, как есть старики. Только что хорохоримся. Да о приказании императрицы ты мне ничего не сказал.
- Заболтались мы, дядюшка, а письмо куда какое важное. На словах скажу, государыня императрица желает в Москве по случаю коронации ее величества великое празднество устроить с шествием костюмированным, с оказами разными, на холстах писанными, с триумфальными вратами по пути следования кортежа, с угощением великим для простого народа.
- Как при коронации императорской положено. Знаю, Иван Иванович, и все сделаю.
- Но это не все, дядюшка. Главное для ее императорского величества, чтобы через те оказы и шествия намерения ее царствования прояснены для простонародья и образованных людей проявлены были. А намерения эти - просвещение нашего народа, искоренение всех пороков общественных, торжество правосудия и справедливости.
- Так это господина Штелина надобно звать - он все как есть распишет. Должность у него такая. Каждого монарха как положено представит.
- И снова, дядюшка, намерений нашей государыни так просто не разгадать. Намеревается она предоставить вам возможность представить программу монаршего правления, как она шляхетству российскому видится. Кому, как не вам, знать, какие надежды просвещенное шляхетство на власть императорскую возлагает. Государыня о том вам написала, но и изустно передать велела, что ни читать, ни проверять замыслов ваших не будет, а целиком полагается на свое шляхетство, которое в лице ее свою подлинную благодетельницу и радетельницу приобрести может.
- Вот оно что! Озадачил ты меня, Иван Иванович, ничего не скажу. За честь премного благодарен, хоть и не больно уразуметь могу, почему она мне досталась.
- Государыне известно, сколь тесная дружба и доверие связывали вас с покойным пиитом нашим Кантемиром.
- А отколе государыне талант Антиоха Дмитриевича знаком? Ведь по сей день ни стихов, ни тем паче сатир видеть не пришлось. Не по нраву они монархам приходились. Последний раз Антиох Дмитриевич сатиры свои, переделав несколько, посвятил всерадостному восшествию на престол императрицы Елизаветы Петровны. Благодарность получил, а книги нет как нет.
- Государыне в списках сатиры Кантемировы давно знакомы. Особенно она похваляла сатиру седьмую - о воспитании, вам, дядюшка, персонально адресованную.
- Польщен и тронут, однако в одиночку за такой прожект приниматься не стану - помощники нужны.
- И в этом государыня вам полную свободу предоставляет: ни спрашиваться у нее, ни советоваться нужды нет.
* * *
Петербург. Дом Г.Н. Теплова. Теплов и Левицкий.
- Хотел бы в первопрестольной побывать, Дмитрий Григорьевич?
- Хотение великое, да участь горькая. Я ведь сам себе не хозяин, ваше превосходительство.
- Оставь ты с "превосходительством"! Был я для тебя и останусь Григорием Николаевичем, так что не серди ты меня. А ты все с Антроповым. Не засиделся ли? Не Бог весть какой он мастер - не тебе чета.
- Человек он хороший, Григорий Николаевич. Добрый. Работой со мной делится.
- Или твоими руками ее делает. Знаю-знаю я этих добродетелей! И не перечь ты мне, Бога ради. Не хочешь собственной квартирой обзавестись, заказчиков иметь?
- Может, и пора, да все духу не хватает.
- То-то и оно, робкий ты больно, Дмитрий Григорьевич. Потому и хочу, чтобы ты в Москву съездил.
- Работа какая там есть?
- И какая работа! Ее императорское величество апробировала четверо ворот триумфальных соорудить. Ты Москвы не знаешь, так что о местах говорить смысла нет. Одно скажу: на каждых по два портрета государыни в полный рост в туалете большого выхода. Регалии там, драгоценности, как положено. Кругом аллегории, сцены мифологические. Работу эту государыня всю увидит. По ней о тебе судить будет.
- Все мне одному, Григорий Николаевич?
- Нет, брат, такого куска ни один рот не проглотит. Художников на то Канцелярия от строений посылает. Мастеров живописцев трое - Иван Вишняков, Иван Бельский да твой Антропов. Подмастерьев двое - тоже их, поди, знаешь, Алексей Поспелов да Ефим Бельской. Живописцев одиннадцать человек, да, кажись, два ученика.
- А я причем?
- Притом, что по желанию можешь с ними ехать. В бумагах так и напишем: помощник Алексея Антропова. Ты, полагаю, аттестоваться в Канцелярии от строений по-прежнему не намерен?
- Боже сохрани! Я все надежду имею вольным живописцем стать.
- Станешь непременно, а здесь оказия редкая. Я Ивану Ивановичу Бецкому подскажу, чтоб портреты тебе доверил. Канцелярские, они больше украшения писать горазды, а здесь работа тонкая нужна. Видел я твои опыты после занятий у француза-то твоего - отлично ты в живописи продвинулся.
- Да, господину Токкэ я премного благодарен. Жаль, что недолго в Петербурге задержался.
- А зачем ему? У него от французского королевского двора отпуск всего на полтора года. Канцлер Михайла Ларионович сказывал, что даже апартаменты за ним в Лувре оставлены - вот почет какой. Только он от нас, опять же с разрешения французского двора, в Данию, в Копенгаген проследовал всю королевскую фамилию живописать. Жаль, не очень покойной государыне Елизавете Петровне по вкусу пришелся. Куда ему до Ротария!
- Не знаю, правда ли, но художники сказывали, будто сотни три его женских головок государыня приобрести изволила.
- Еще какая правда. Целый кабинет ими от потолка до полу завесить велела.
- Что так? Ведь живописи жалко. Оно каждый портрет следует в отдельности рассматривать.
- На то государская воля. Спасибо, ты этой манере не належишь.
- Рад бы - не получится. Меня в людях разность привлекает. Будто у каждого свою загадку разгадать можешь.
- А вот пока суд да дело, ты без загадок ее императорское величество преотличнейшим манером представить должен.
- Сколь могу, постараюсь.
- Старайся-старайся, Дмитрий Григорьевич, стоит того. И еще одно. Дам я тебе рекомендательное письмо к господину Хераскову Михайле Матвеевичу. Человек он образованнейший, достойнейший, таланту поэтического отменного.
- Работа у него какая?
- Никакой работы, Дмитрий Григорьевич, знакомство одно. Тебе с твоей образованностью да пониманием просвещения непременно ему представиться надо. Пригласит - бывай непременно.
- За протекцию премного благодарен.
- Покуда благодарность истинную ко мне питаешь и на преданность твою полагаться могу, помогать буду. А теперь, чтоб конфузии какой тебе не иметь, послушай, что к чему. О каждом человеке допрежь знакомства все вызнать следует: какие обстоятельства жизни его, какой характер имеет. Тогда и подход верный найти можно, а уж коли бы ты в портретисты пошел, то тут без дознания такого и вовсе делать нечего.
- Для портретиста?
- А как ты думал? Увидел по первому разу человека, тут все о нем и понял? Нет, братец, по первому разу тебе туалет да бриллианты больше займут. Вот коли ты уже про персону данную известия собрал, так и смотреть иначе станешь. Думаешь, сам до мыслей таких дошел? Нет, от преосвященного Феофана слышал. Мудрейший человек был, все меня при себе держал, поучал. Семнадцать годков мне стукнуло, как преосвященный преставился.
- И не грозен был преосвященный?
- Грозен? Не иначе болтовни ты в Канцелярии от строений наслушался. Знаю-знаю, винили преосвященного, что в Тайной канцелярии присутствовал, что пыточные вопросы составлял, с кого из пытаемых что спрашивать.
- Об Иване Никитине еще говорили.
- Сколько лет в одиночном заключении в крепости просидел?
- И что только тогда приговор ему вышел, как скончался преосвященный, а так все допрашивали его и пытали.
- Не вникал и вникать не стану. Тайная канцелярия дела государственные решает, а мы с тобой про портреты толкуем. Одно другому не помеха.
- Так полагаете?
- И полагать нечего. Философ и палачом быть может, ибо занятие сие его умственному взору не помеха. Взор его выше земной юдоли парить может, а казни во все времена были и будут. Что ж ты полагаешь, просвещенный монарх лютее непросвещенного быть не может? Может, и, если хочешь знать, должен.
- Лютее?!
- Так ведь он более дальнюю перспективу зреть может. Оттого ему и вред от одного человека понятнее. А преосвященный почитал, что для России единое благо - самодержавие, и никаких ограничений ему делать невозможно. Потому когда шляхта решила самовластье государыни Анны Иоанновны ограничить и в том особые Кондиции сочинило, его преосвященство о том государыню, в то время еще в Курляндии находившуюся, во благовременье известил и с амвона самодержицей провозгласил. Оттуда ему и доверие великое было. Государыня на него как на каменный столп полагалась. Знала, шляхетство может в свою пользу козни всяческие строить, да никто против хитрости ума преосвященного не выстоит. А Никитин Иван - он партию целую сколотил, факция называлась, чтобы государыниной воле предел положить. Кабы одни портреты писал, так и, может, и по сей день жив бы был. На что замахнешься, от того и смерть примешь. Разве не так?
- Не думал я об этом, Григорий Николаевич.
- И впредь не думай. Художнику от мыслей никогда еще пользы не бывало. Ты душой и мыслям к просвещению народному прилежишь, и отлично. На том и с Михайлой Матвеевичем сойтись должен. Полагаю, большая тебе от того польза может быть.
* * *
Москва. Дом Н.Ю. Трубецкого. Трубецкой и М.М. Херасков.
- Ну, здравствуй, Михайла, здравствуй. Давненько не видались. Врать не хочу, скучал по тебе и твоему семейству, а от матери и толковать нечего.
- Батюшка, Никита Юрьевич, оповещены были о вашем приезде, со дня на день ждали.
- Вот видишь, на старости лет какая честь твоему вотчиму досталась: верховный маршал при коронации государыни!
- Рад, душевно рад, батюшка, хотя по вашим заслугам лучшего человека государыня и выбрать не могла. Одно мне, признаюсь, удивительно, как ее величество выбор такой правильный сделала. Ведь к партии ее вы никогда не прилежали, с любимцами ее не кумились.
- С Кирилой Разумовским да с Орловыми? Упаси господь. Я всю жизнь тому самодержцу служил, которому присягал.
- То-то и оно, а ведь с покойным императором блаженной памяти Петром Федоровичем все непросто получилось.
- Вот и ошибаешься, мой друг. Так просто, что оторопь берет. У тебя тут в доме постороннего никого нет? Ушей лишних, сам знаешь, нам не надобно. Да и без супруги твоей обойдемся. Умная женщина Елизавета Васильевна, добрая, а все не бабьего ума это дело.
- Нет, батюшка, Лиза ко всенощной пошла. Не думали мы, что вы так скоро из Петербурга доберетесь. Наутро вас ожидали, да и то разве что под вечер.
- Скоро! При такой езде до царствия небесного вмиг долетишь - оглянуться не успеешь. Не поверишь, мой друг, 9 июля из Петербурга тронулись, везде на подставах лошади свежие, кушанье отменное приготовлено. Да решил я на своих конях ехать. Они мне здесь понадобятся - не ямских же брать. Вот роздых им и давал. Да и в поезду у меня народу не счесть. Живописцев, и тех с собой привез.
- Почто, батюшка, в Москве и своих предостаточно.
- Может, и предостаточно, да не таких. Не я им смотр производил - Иван Иванович Бецкой обо всем беспокоился.
- Иван Иванович, дядюшка-то наш? Как он?
- Наиважнейшая персона во дворце, доложу я тебе. Государыня с ним в послеобеденные часы запирается, не скажу, о чем толкуют, а времени много вместе проводят.
- А художники почто?
- Для ворот триумфальных. Четверо их должно быть: у Никольских ворот кремлевских, и Воскресенских китайгородских да двое по Тверской. Тут и архитекторы понадобятся.
- Привезли вы их?
- Здешними не обойтись?
- Обойдемся. Чай не на века строить будем. Времянки, одно слово. Только, батюшка, вы любопытство мое простите, как же дело такое во дворце состоялось, чтобы принцесса Ангальт-Цербская вместо российского законного императора, внука родного государя Петра Алексеевича…
- Нишкни, Михайла! И какой у вас, Херасковых, язык опасный. Был император - нету императора. Ничего более не вернешь. А от разговоров таких одна опасность.
- В Москве толковали, будто княгиня Дашкова молодая с супругом своим князем Михайлой Ивановичем немало тому поспособствовали. Статочное ли дело?
- Суетилась, это верно. Да она уж давно на великую княгиню как на образ святой смотрела. Все разговоры умные вели, про философию толковали. Государь либо на плацу пропадает, либо за столом куролесит. Уж чего только, господи прости, не придумывал покойник, чтобы норов свой потешить. Может, и супруга его в злость приводила. Он назло ей дурачился да глупости всякие говорил. Все молчат, одна Дашкова за великую княгиню вступалась.
- Вступалась даже?
- Да как! Иной раз такое молвит государю, что все онемеют: ну, быть беде. А он, голубчик, ничего. Только головкой покачает да рукой махнет. Любил крестницу, все спускал.
- А что вы, батюшка, сказали: суетилась?
- На мой разум, великую княгиню подзуживала, с офицерами гвардейскими толковала, князя Михайлу говорить заставляла. Сам на сам с великой княгиней в карете помчалась в полки гвардейские присягать их заставить.
- Да разве одного этого хватит?
- Во дворце-то? Может, и хватить. Только тут великая княгиня иначе себя обезопасила. Так мне мнится, потихоньку от Дашковой с Орловыми дело повела. Их в гвардии любят.
- Сказывали, и Кирила Разумовский на ее сторону переметнулся?
- Переметнешься, коли тебя в Тайный приказ поволокут.
- Графа Кирилу?
- Его, голубчика. Сначала он у государя в подозрении оказался.
- Брат фаворита?
- И все-то тебе дивит, Михайла. Совсем в первопрестольной своей от придворной политики отвык. Что из того, что брат? И фаворит бывший, и братец с великой княгиней махался.
- До Орловых, выходит?
- До ли, после ли, в то же ли время - со свечой в ногах не стоял, врать не буду. А только весь двор известен был. Не столько граф о великой княгине, сколько великая княгиня о нем вздыхала.
- Вот новости!
- Теперь уже и не новости. Государь арестовал графа Кирилу, в канцелярии подержал, допросам подверг, а там и выпустил. Одного не рассчитал: так хитрый хохол перепугался, что тут же с братьями Орловыми дружбу свел и в пользу великой княгини интриговать начал. Там и Теплову досталось. Тоже отведал тюрьмы да допросов, на сторону великой княгини и перешел. Да все это, друг мой, дело прошлое. О будущем думать надо. Государыня мне не просто коронацию препоручила. Ее воля - чем народ российский облагодетельствовать хочет, в картинах да в представлениях показать.
- Помнится, при Петре Великом так было.
- Верно, и ты мне, друг мой, в том очень даже помочь можешь.
- В чем же, батюшка?
- В сочинительстве, друг мой. Ты вот питомца своего хвалил - вирши его и впрямь ловкие показывал.
- Вы о Богдановиче, батюшка, думаете?
- Молод он, чтобы мне имя его запоминать. Твое дело старику подсказать. В дом ты его к себе взял.
- Богданович и есть, Ипполит Федорович.
- Из каких будет?
- Из шляхты малороссийской, только что родители его приупали - состояния никакого. Одна надежда - на службу.
- Вот и ему служба будет. Он сейчас при каком занятии?
- Только что университетский курс с большим успехом закончил, надзирателем за университетскими классами назначен. В Переволочне места его родные, неподалеку от Кременчуга.
- Ну, об этом мне знать ни к чему. Чин какой?
- Армейских полков прапорщик.
- Вот и ладно. Можно в Комиссию по торжествам взять - с почету-то какого службу начнет - всяк, поди, позавидует. Еще кого протежировать можешь?
- Лейб-гвардии подпоручика Алексея Андреевича Ржевского, батюшка.
- Кто таков? Фамилия древняя, от князей Смоленских.
- Так и есть, батюшка. Молоденек, но нашему складу мыслей и стихи преотличные слагает. Поди, удивлю вас, коли скажу, что и супруга его ему в стихотворстве не уступает. Дочка графа Федота Каменского.
- Так это гоф-юнкера, что при государе Петре Великом мундшенком при дворе состоял?
- Его самого, сестрица графа Михайлы Федотовича, что в Шляхетном корпусе при государыне Анне Иоанновне воспитывался, а позже волонтером во французскую армию вступил.
- Почтенное семейство, ничего не скажешь. Так мы и твоего Ржевского в Комиссию возьмем, а боле, пожалуй, и не понадобится. Все вместе умом-то и пораскинем, чтобы государыне угодить.
- Хорошо-то как, что у вас, батюшка, все с ее императорским величеством заладилось. А то мы большое опасение имели, раз покойный государь император вас так всегда отличал, какого бы высочайшего неудовольствия не вышло.