- Да-с, ничего не скажу, отличал меня его императорское величество. На плацу всегда рядом с собой держал. Куда больше - полковником Преображенского полка произвел. Шутка ли! В Совете заседать посадил. Что ни день собираться в личных апартаментах приходилось. Почтение великое оказывал.
- Вот о том и думали, чтобы с рук сошло.
- Ни словечком государыня меня не попрекнула. Оно верно, что с Преображенским полком расстаться пришлось.
- Сменили вас, батюшка?
- Ни-ни! Государыня учтивейшим образом просила, чтобы самовольно ей полковничество это уступил. Что делать-то было? Уступил, а государыня публично за любезность такую меня благодарила, за одолжение.
- Что ж, можно и так?
* * *
Москва. Дом Н.Ю. Трубецкого. Левицкий один, позже - Н.Ю. Трубецкой.
Верно Теплов Григорий Николаевич говорил: Москва да Петербург - как две страны разные. Порядок иной, дома иные, к говору привыкнуть надо. В Москве каждое слово выпевают, в Петербурге оборвать торопятся. То ли время берегут, то ли собеседника уважить боятся. Все комком да швырком. Подъезды все на улицу выходят. Коли во двор, так двор на французский манер разделен: цветники да проезд для экипажей. Подъехал к дверям, сошел, и уж коляски след простыл - один швейцар в поклоне гнется: чем помочь, как доложить. В Москве во двор въедешь, тут тебе и службы, и людские, и поварня дымится, конюшня - кто лошадей чистит, кто навоз гребет. У подъезда хоть на ночь экипаж оставляй - никому как есть дела нет.
Летним временем двери и вовсе отвором стоят. Дорогу знаешь, сам в покоях хозяев найдешь. Слуги то ли спят, то ли выходить не торопятся. На Украину похоже: всем лень, всех в дрему клонит.
Вот и у князя Никиты Юрьевича Трубецкого дом петербургский - как есть дворец, а в Москве, между Большой Никитской да Тверской - усадьба целая. Григорий Николаевич с письмом велел непременно быть, сыну фельдмаршальскому представиться, Николаю Юрьевичу. Книги кое-какие передать не то что в тайности, а чтоб в глаза не бросаться. Лакея еле дозвался, себя назвал: "Ждут-с вас, господин Левицкий". Даже в жар бросило - любезность такая.
Через анфиладу зал повел, полы что зеркало. Меблировки мало. Ее, Алексей Петрович сказывал, и во дворцах недостает. По весне в Царское Село соберутся, из Зимнего всю меблировку везут, окромя кроватей. С теми обходятся. А так и картины захватят. К осени все обратно везут. Потерь да поломок не счесть. В анфиладе у Никиты Юрьевича мебель и новомодная французская, и та, что государя Петра Великого помнит. Видно, хозяева о доме не больно пекутся.
В угловой гостиной дым от трубок. Молодых людей множество - кто за столами на бумагах планы чертит, кто на диванах спорит.
- Вы и есть господин Левицкий? Рад познакомиться. Об образе мыслей ваших слыхал, о просвещенности - тоже. Льщу себя надеждой, друзьями будем.
- Осчастливить меня хотите, князь Николай Юрьевич. Не знаю, сказывал ли вам Григорий Николаевич, что по занятию своему я всего лишь художник.
- У нас художников, господин Левицкий, немало. Евграф Чемесов - полагаю, видали его преотличнейшие гравюры. Федор Рокотов - в мастерстве портретном немалых успехов достиг. Кокоринов - архитект, что Академию художеств строит. Вы по какому ведомству служите?
- Ни по какому, князь.
- Батюшка вам поможет или кузен мой Иван Иванович Бецкой.
- Боже избави, ваше сиятельство, я не ищу протекции, но лишь одной независимости душевной и служебной.
- Вот славно! Простите мою бесцеремонность, но не стесненные ли обстоятельства материальные побудили вас обратиться к занятиям живописью?
- Я не скрываю, что стеснен в материальных средствах, но не настолько, чтобы зарабатывать себе на пропитание. Живопись - скорее для меня душевное призвание. Небольшие земли на Полтавщине позволили бы мне существовать безбедно.
- Григорий Николаевич поминал, что ваш батюшка отличается в художестве и достаточно известен как отменный гравер.
- Значит, не слишком известен, ваше сиятельство, коли для вас проявился лишь через рекомендацию любезную господина Теплова.
- О нет, господин Левицкий, прошу прощения, это всего лишь свидетельство неосведомленности моей в делах художественных. Я слишком предан занятиям литературным. Мой удел - стихи, кои удается мне сочинять с переменным успехом, в глазах моих друзей, и переводы французские.
- Я слышал, ваше сиятельство, преимущественно философические.
- Вы правы, энциклопедия французская занимает мое воображение. Я полагаю, господин Левицкий, что без всеобщего просвещения народа Россия никогда не освободится от уз рабства, кои сковывают и ее мысль, и ее волю. Каждый человек должен рождаться с одинаковыми правами, даваемыми ему государством, как их дает ему Господь Вседержитель и Натура. Но в жизни своей ему предстоит все силы полагать на усовершенствование своей нравственности, на противостояние миру соблазнов и всеобщего зла.
- Совершенно разделяю ваши взгляды, ваше сиятельство.
- Мы на это и рассчитывали, друг мой. Разрешите мне ввести вас в наш круг. Господа! Перед вами - господин Левицкий, которого столь усиленно рекомендовал нам Григорий Николаевич Теплов. Первое, самое короткое общение с господином Левицким убедило меня в том, что мы будет иметь в его лица единомышленника и друга. Так вот, господин Левицкий, я представляю вас Алексею Андреевичу Ржевскому, Ипполиту Федоровичу Богдановичу, сочинителей и пиитов, и, прежде всего, Михаилу Матвеевичу Хераскову. Если все мы можем назвать себя всего лишь начинающими литераторами, Михаил Матвеевич уже успел прославиться изданием поэм "Плоды наук" и "Храм славы", трагедии "Венецианская…"
- "…монахиня", не правда ли?
- Вам довелось ее читать?
- И с превеликим удовольствием.
- Автор может чувствовать себя только польщенным, тем более, что, мне сказывали, вы петербургский житель и только что приехали из северной столицы.
- Это правда, как правда и то, что театралы петербургские наслышаны о постановке на сцене московской иронической поэмы господина Хераскова "Безбожник".
- После этого я и вовсе не сомневаюсь, что нам будет легко вместе работать. Вы знаете, о чем речь, господин Левицкий?
- В самых общих чертах, ваше превосходительство.
- Более частные нам предстоит сейчас определить. Итак, господа, торжество, которое мы должны сочинить здесь, должно заключать в себе программу наступающего царствования.
- Программу? Но разве самодержцы имеют какие-либо программы, кроме неограниченного использования власти?
- Так не бывало, но по желанию вступившей на российский престол самодержицы именно так должно впредь быть. Я предлагаю, господа, тему обещания мирного царствования ради развития промышленности, сельского хозяйства…
- И всех видов искусств!
- Непременно внимание к юношеству, ибо только ему достанется пожинать урожай сего благого посева.
- Но это следует превратить в фигуры аллегорические, как, например, "роскошь и праздность запрещенные". Такое изображение возможно, господин Левицкий?
- Каждая аллегория может найти свое воплощение. Французы дали тому примеры неисчислимые.
- Тем лучше. Непременно нужно "Ободрение художеств".
- И "Истина и достоинства венчанные".
- "Спокойствие, поражающее несогласие". Если аллегория предстанет не слишком явственной, ее можно дополнить приличествующею надписью, не правда ли?
- Мы забыли о "Безопасности границ Российской империи". Они непременно должны присутствовать.
- Как и "Привлечение почтения о чужестранных".
- Итак, господа, начинаем записывать.
* * *
Москва. Ивановский монастырь в Старых Садах. Покои А.П. Антропова. Левицкий.
Свершилось! Никита Юрьевич так и сказал: великий, мол, век начался. Екатеринин! Не было еще такого государя, кроме Петра Великого, чтобы так к просвещению прилежал, о народе думал, права и законы восстановить хотел. Где такое видано, чтобы монарх у подвластных своих советов просил, о действиях своих с ними вместе обдумывать хотел. А вот государыня захотела. Будучи в Петровском, сколько раз инкогнито Москву ездить смогла. Своими глазами, как столица древняя живет, увидеть. И убранство праздничное посмотреть. Где поправить велела, где для народного увеселения музыкантов да певчих разместить. Во все сама пожелала войти.
В субботу, двенадцатого сентября, торжественный въезд в Москву назначен был. С утра сколько раз дождь начинался, к середине дня и вовсе разошелся. Старики говорят, такого потопа не упомнят. Ветер - на ногах не устоишь. С всадников плюмажи срывало. Лошади иной раз останавливались. Тут уж как разберешь все тонкости убранства. Поди, за стеклами карет и вовсе ничего не видать. А смотреть было на что. Вдоль всей Тверской - елки стриженные шпалерами. На перекрестках - фигуры разные, гирлянды цветочные. Перед Кремлем, у наших ворот триумфальных, московский митрополит Тимофей государыне поздравительную речь произнес. Сказывал Никита Юрьевич, государыню, как ни берегли, всю измочило. Туфельки в воде. А словом не подосадовала. Будто все стихии по ее воле разыгрались.
На ворота наши государыня посмотрела. Портрет ее величества во всех императорских регалиях написан. Улыбнуться изволила: мол, словно в завтрашний день смотрит. Чуть дождь поутих, художники к живописи своей побежали. Боялись, всю смоет. Спасибо, служители присмотрели: только перед появлением ее величества открыли, а так все под навесами да рогожами держали. Обошлось. Ввечеру потише стало, а в пять утра приглашенные в дворец Кремлевский съезжаться стали. Никита Юрьевич распорядился, чтобы каждому свой час - толчеи бы не было. Народу видимо-невидимо, весь дворец заполонили. А как иначе - шляхетство со всей России съехалось, и государыня всем честь оказать соизволила.
В восемь часов войска на Ивановской площади выстроились, а еще через два часа процессия из дворца в собор Успенский тронулась. Богатство такое, как в сказке. Все в золоте да каменьях драгоценных переливается. Кажись, солнце бы выглянуло, ослепило. А и в серый день глаз не оторвешь.
Процессия без государыни пошла. Ее императорское величество во дворце осталась, где первое благословение священства приняла. Регалии императорские перед ней выложили. Из дворца выйти изволила - ни тесноты, ни народу простого. Все чинно, благолепно. На ступенях собора архимандриты да архиепископ Новгородский крест государыне поднесли для целования, водою святою окропили. Государыня к престолу царскому проследовала, порфиру и орден Андрея Первозванного на себя возложила, корону собственноручно надела. При том на Красной площади салютация произведена, клики народа раздались.
Никита Юрьевич умилялся: немецкая по происхождению принцесса, а на языке российском почти чисто говорит, в чине нигде не ошиблась. Из Успенского собора в Архангельский перешла - мощам предков поклониться. Оттуда во дворец в аудиенц-камеру - милости раздавать да поздравления принимать. Первый раз под балдахином села, а будто самодержицей родилась. Каждого добрым словом да улыбкой милостивой одарила. В Грановитой палате стол для шляхетства, а после стола разъехаться всем разрешено было. Никита Юрьевич еле жив, комплекция грузная, годы немолодые, целый день на ногах, а уехать не посмел. Да как уедешь: с сумерками государыня инкогнито на Красное крыльцо вышла иллюминацией московской полюбоваться - все под рукой следует быть. Хоть инкогнито, а с появлением ее императорского величества в Замоскворечье фейерверк препышнейший жечь начали.
День за днем едва не неделя в празднествах прошла. Ненастье отступило. Убранство ворот триумфальных во всей красоте выступило. Государыня похвалила. Отметить пожелала, что со смыслом все, для поучения народного получилось. На шестой день - празднество для народа на Красной площади. По улицам колесницы с жареными быками и горами хлеба - для бесплатного угощения. За ними роспуски с бочонками пива да меда. На некоторых перекрестках столы для бедных. А близ Кремля - шатры с флагами разноцветными с пряниками и сладостями. О тратах великий маршал и говорить не стал: Россия - государство богатейшее, выдержит. Оговорился: абы не каждый год такое. Кто знает!
* * *
Москва. Дом Н.Ю. Трубецкого. Трубецкой, М.М. Херасков, А.П. Сумароков, И.Ф. Богданович, А.А. Ржевский, Д.Г. Левицкий.
- Вот и отлично, что из монастыря своего к Никите Юрьевичу на двор выбрались, Дмитрий Григорьевич. Охота вам была на таком отлюдье жить. На дворе Трубецких - другое дело.
- Боюсь, не стеснить бы князя.
- Да уж есть чего бояться! Вы глядите, сколько у него народу живет. Год проживешь - всех в лицо не узнаешь. Тут уж московский обычай. Князь Никита Юрьевич сам в Петербурге, а нахлебники так табором и стоят.
- Вот я и говорю, нахлебником бы не стать, Ипполит Федорович.
- Да какой же вы нахлебник, Дмитрий Григорьевич. Сами знаете, как по мыслям хозяину и сыновьям его пришлись. А уж обо мне и говорить нечего. Невелика шишка Богданович, только и он здесь при деле, при своем месте. К тому же мы с вами без малого земляки - хоть по-польски поговорить, хоть по-малороссийски пошутить, все легче.
- Премного благодарен, Ипполит Федорович, за доброту вашу. Только работы для себя не больно много вижу. Живописцы-то, с которыми из Петербурга приехал, к Новому году все назад воротились. Канцелярия от строений всех отозвала, кроме Антропова. Так Алексей Петрович с 1759 года живописным мастером при Московском университете числится, не то что я.
- Неужто хотели бы в штате быть?
- Хотеть не хотел, а работу платную иметь надо.
- Бецкой намедни за ужином толковал, что как в январе Воспитательный дом императрица разрешила открыть, задумал он портреты всех опекунов в зале заседаний повесить. Большие. Парадные. Взялись бы, Дмитрий Григорьевич?
- Почему не попробовать, если заказ такой будет.
- Будет-будет, не сомневайтесь. Иван Иванович, кроме вас никакого иного и знать не захочет.
- Полноте, Ипполит Федорович, мало здесь иностранных живописцев. А теперь, как государыня решила зиму всю в Москве зимовать, так и те, что в Петербурге, сюда прилетели.
- А и бог с вами. Иван Иванович собирается отечественные художества выбирать. Ему иностранцев не надо. Да и дело Воспитательного дома куда какое необычное. Поди, во всей Европе не сыщешь такого.
- Слов нет, затея великая.
- А как же! Ни один сиротка, ни один прижитой младенец пропасть более не должен. Всем в Воспитательном доме место найдется.
- Михаил Матвеевич Херасков сказывал, будто государыня положила всех шпитонков грамоте да ремеслу учить, а как в возраст войдут, мальчикам на обзаведение денег давать, а девиц - замуж с приданым.
- Не только это, Дмитрий Григорьевич, не только это. Главное, по моему разумению, что коли шпитонок на крепостной женится, девка вольной становится, а коли шпитонка за крепостного выйдет, свободы своей не теряет и дети ее вольными остаются.
- Как ни говори, давно пора людям больше свободы дать. От зверств да насилия беречь начать. За одним помещиком они, может, как за каменной стеной, а за другим - страх помыслить. У нас в Малороссии такого, слава тебе господи, не водилось.
- Значит, опекунов вы писать станете, правда? Только это не все. Задумала государыня великий маскерад поучительный.
- Да ведь маскерады в Москве и так один за другим идут.
- Идут, да не такие. Хочет государыня великое представление дать. Одних актеров четыре тысячи!
- Господи! Да откуда столько собрать?
- Ну, не совсем настоящих актеров, а ряженых, так сказать, а уж среди них и певцы, и музыканты, и лицедеи. С согласия государыни, господам Хераскову и Сумарокову поручено программу сего шествия писать.
- Шествия? Вы же сказали, как будто, представления?
- И так, и так верно. Потому как действие сие будет происходить по ходу процессии, а процессия должна несколько дней по различным московским улицам передвигаться. Чтобы всем москвичам насмотреться вдосталь. Там и ваш труд, Дмитрий Григорьевич, не иначе понадобиться может.
- А где ж там место для живописи? Разве оказы какие или ворота новые?
- Заранее не скажу, только Михаил Матвеевич предупредить вас велел.
- Слышу, кто же это так горячо дискутирует? Голоса вроде знакомые, а сразу в толк не взял: Богданович с Левицким. Вот и отлично, господа, что я нашел вас. Прошу в гостиную голубую - наметки программы нашей послушаем. Готова - не готова, а посоветоваться не мешает. Кстати, Дмитрий Григорьевич, актера нашего преотличного узнаете - Волкова Федора. Ему государыня велела с актерами заниматься. Александру Петровичу Сумарокову одному не под силу, да и подход у него другой.
- Если память мне не изменяет, из Ярославля он?
- Из Ярославля. Купецкий сын.
- Да уж вы, Михайла Матвеевич, прибавьте, что господин Волков и в Шляхетном корпусе не один год провел. Без науки какой актер!
- Вот ты, Ипполит, все Левицкому в подробностях и расскажи, а теперь времени терять не будем. Раз, господа, все в сборе, прошу вас, Александр Петрович, начинайте.
- Что ж, порешили мы шествие сие из девяти отделений сделать, чтоб перед каждым свой знак несли.
- Подобно главам книжным?