Между тем "Львовинка", наряду с проектированием и строительством, увлекается еще усовершенствованием отопительных систем. Его научный труд "Русская пиростатика" заключает в себе интересное решение воздушного отопления жилых и общественных зданий, храмов, русских бань, основным недостатком которых автор считает промерзающие полы. Сущность "воздушных печей" Львова заключалась в том, что благодаря вмонтированным в стены каналам, помещения одновременно обогревались и проветривались. "Надобно, - пишет он, - чтоб вышедший из бабушкиной каморки в мою теплую комнату испытал над собою то ощущение, которое чувствуем мы в летний день при выходе из тесного театра на просторный воздух; надобно, чтобы комнаты нагревались наружным воздухом и тем более были теплы, чем на дворе холоднее. Чтоб воздух сей сам собою беспрестанно переменою очищался, словом, чтобы можно было сделать в покое тепло, сколько надобно, но чтобы никогда не было в нем душно".
Львов становится инициатором первых разработок каменного угля, и в 1797 году назначается "директором угольных приисков и разработки оных в империи". Его мечта - обеспечить Россию отечественным каменным углем. В своей книге "О пользе и употреблении русского каменного угля" Львов напишет: "Ни о славе, ни о труде я действительно не мыслил, посвятив себя слишком десять лет… на обретение в России на выгодном месте минерального угля, нашел уголь и много".
Ему же принадлежит разработка неслыханной в России строительной технологии - сооружения построек из так называемой "битой" - спрессованной и скрепленной известковым раствором земли. Эту идею ему подсказала забота о варварски истребляемом русском лесе. И поначалу все складывалось как нельзя более благоприятно.
Специально обученные собственные крестьяне Львова возводят опытные землебитные строения в Павловске и домик в деревне Аропокази вблизи Гатчины, принадлежавшей Екатерине Ивановне Нелидовой, успевшей стать и фрейлиной и близким другом Павла I. Павел поддерживал идею открытия соответствующих училищ для строителей. Одно из них, под руководством самого Львова, открывается в его родном Никольском-Черенчицах, другое - в Тюфелевой роще в Москве. Император дает архитектору заказ на возведение в Павловске замка в новой технике - сохранившегося до наших дней Приората.
Львов придумывает и новый вид кровельных материалов - род рубероида, то есть мягкой кровли, более легкой и, в конечном счете, более стойкой, чем все привычные кровельные средства. "Свинец дорог, - пишет Львов, - железо на земле ржавеет, дерево гниет и горит, черепицею бьет еще больше людей, нежели самим ядром; кровле сей крепостной, следовательно, должно быть мягкой, негниющей и несгораемой".
Но со смертью А.А. Безбородко Львов лишается главного своего покровителя. Против него возбуждается дело по поводу расходов на землебитные постройки. Приходит болезнь: Львов на девять месяцев оказывается прикованным к постели. Но едва вступает на престол Александр I, как архитектор получает направление на Кавказ "для устроения и описания разных необходимостей при тамошних теплых водах". Подорванное здоровье сразу начинает давать о себе знать. На обратном пути с Кавказа Львов успевает доехать только до Москвы: в Черенчицы привозят его тело. Смерть постигла архитектора 21 декабря 1803 года. Львову исполнилось пятьдесят два года.
О чем думает осиротевшая Мария Алексеевна? Она не привыкла выдавать своих чувств, делиться горем даже с самыми близкими. Да и то, что она испытывает, трудно назвать горем. Это отчаяние. То немое безразличие и отчаяние, которому она может противостоять, пока хоть немного подрастут дети. Через четыре года Марии Алексеевны не стало. Она дожила до тех же пятидесяти двух лет. В храме села Никольского-Черенчицы рядом с надгробием Николая Александровича Львова появилась плита: "При вратах царских храма сего почиет прах освятившия оный Марьи Львовой…" Храм был также построен Львовым. Г.Р. Державин, женившийся к тому времени на младшей из сестер Дьяковых - Дарье Алексеевна, отозвался на смерть старого друга стихотворением "Поминки": "Победительница смертных, Не имея сил терпеть Красоты побед несметных, Поразила Майну - смерть…" И от себя добавил, что супругам было подарено высшее человеческое счастье - единственной в жизни любви.
* * *
Петербург. Дом А.А. Безбородко. Н.А. Львов и Левицкий.
- Дмитрий Григорьевич! Хемницер провел у вас вчера чуть не целый день. Видите, как стекаются ко мне дружеские новости. Но даю слово, вы так и не догадались об истинной причине его прихода.
- Мы говорили о Вольтере, о лестнице, на которой видится Ивану Ивановичу все человеческое общество и еще…
- Полноте, полноте! Все это, несомненно, было, но - и еще раз но. Ивану Ивановичу хотелось лишний раз посмотреть на образ Марии Алексеевны.
- Мадемуазель Дьяковой? Но какой же портрет сравнится с оригиналом! Почему он не предпочел простого визита к Дьяковым?
- Все не так просто, как вы полагаете. Иван Иванович искал руки Марии Алексеевны и получил отказ. Если он и может теперь посещать дьяковский дом, то уж никак не вступая в беседы с самой Марией Алексеевной. А у вас в мастерской полная свобода налюбоваться прелестью сей девицы.
- Как же я в таком случае был глуп, втягивая Хемницера в умные разговоры.
- Вовсе нет. Уверен, у него было чувство, что он говорил с самой Марией Алексеевной. К тому же склад ее мыслей вполне соответствует тому, о чем вы толковали. Хемницер получил двойное удовольствие и даже сегодня выглядел куда более оживленным, чем все последнее время. Между тем ему необходимо хорошее самочувствие - он кончает удивительную работу. Вообразите себе, первый в России словарь научных выражений по горнорудному делу.
- Вы оба увлекаетесь этой наукой?
- Как иначе, когда оба служим по горному ведомству.
- Я имел в виду не служебные обязанности, а вашу неизменную увлеченность.
- А в этом, пожалуй, мы особенно с вами близки, Дмитрий Григорьевич. Вам не кажется? Как я признателен вам за то давнее проявление дружества, когда вы написали наши с вами два портрета. Я не расстаюсь со своим, а вашего нигде не вижу.
- Помилуйте, Николай Александрович, чтобы художник собственный портрет миниатюрный напоказ выставлял. Лежит он у меня в потайном месте. Настасье Яковлевне, и той нет охоты показывать. Это наше с вами, а остальным и дела нет.
- Мой портрет удивительный. Никогда бы не подумал, что из меня едва не мыслителя сделать можно.
- Да уж вы мне польстили, когда эпиграмму свою написали.
- Ах, эту! Да я ее и сейчас помню: Скажите, что умен так Львов изображен В него искусством ум Левицкого вложен.
- Льстец вы, Николай Александрович!
- Чистую правду сказал. Да, а зашел я к вам, конечно, не из-за Хемницера. Главное - думаю, удастся мне заказ на портрет ваш государыни устроить.
- Да портрета-то еще нету.
- Неважно. По крайней мере будете знать, на какое помещение и на каких зрителей рассчитывать.
- И где же чудо такое объявилось?
- У Безбородко. Я в новом Почтамте и залу для него превосходнейшую присмотрел. Так ее и отделаем.
- А сам Александр Андреевич что?
- Не глядя согласился. Он ведь к вам с великим почтением относится.
- Да нужен ли ему портрет?
- Нужен-нужен, не сомневайтесь, Дмитрий Григорьевич. Экой вы, как красная девушка: все вам неловко да неудобно. Сами рассудите, как Безбородке не желать, так скажем, вольтерьянского портрета. Обычные, как во всех учреждениях, ему не нужны. Вы его дорогу во дворец-то припомните. Небывалой ловкости требовала, да ведь осилил.
- Полноте, Николай Александрович, что же, у Александра Андреевича заслуг перед государыней мало? Помню на картине этой, что заключение Кучук-Кайнарджийского мира представляла, Румянцев-Задунайский с какими соратниками изображен был: Семен Романович Воронцов, Александр Андреевич да граф Завадовский Петр Васильевич. Сколько тогда толков ходило, что граф Воронцов вдвоем с Александром Андреевичем прожект мира этого сочиняли, да еще неизвестно, кто более постарался.
- Дмитрий Григорьевич, будто и в совершеннолетие вы еще не пришли! Будто раз заслуга, так и награда. Да вы с Семена Романовича Воронцова начните - где он теперь. В дипломатической миссии, все равно что в ссылке. Граф Завадовский свое время во дворце отбыл, самого Потемкина на первых порах сменил, да оглянуться не успел - в Малороссии оказался. Тут своя загадка. То ли императрица сама так решила, то ли подсказал ей кто. Ловко подсказал. А уж о самом Румянцеве-Задунайском и говорить нечего. Все ему отлилось - и успехи военные, и слухи всякие о происхождении. Правда - не правда, только императрице, конечно, радости в них мало.
- Это что родным сыном он государю императору Петру Великому приходится?
- Видите, и вы слыхали.
- Ловко так все получилось. Графа Кирилу Разумовского государыня гетманства лишила.
- Так ведь отменено было гетманство - мне ли не знать.
- Потому и отменено, что граф Разумовский стал императрицу просить наследственным его сделать, одному из сыновей своих передать.
- И государыня?
- Известно, не согласилась. Гетманство отменила, а вместо него генерал-губернаторство малороссийских земель, куда Румянцева-Задунайского начальствовать и отправила.
- Так что Александр Андреевич один, без поддержки, в столице остался?
- Спасибо, граф Петр Васильевич о протекции ему хлопотал.
Бакунину Меньшому письма специальные писал, чтобы обеспокоился судьбой да службой Александра Андреевича, что, мол, неосторожен он очень и в высказываниях пылок - не повредил бы он себе ненароком. Бог миловал до сей поры.
* * *
Петербург. Дом А.А. Безбородко. Безбородко, слуга Ефим, Н.А. Львов, Г.Р. Державин, И.И. Хемницер, И.Ф. Богданович, Левицкий.
- Ваше превосходительство, Александр Андреевич, на сколько персон ужин накрывать прикажете?
- Как обычно, Ефим. Сейчас сочтем: Державин Гаврила Романович, Хемницер Иван Иванович, мы с Николаем Александровичем, Богданович Ипполит Федорович, Василий Васильевич Капнист.
- Неужто из Малороссии приехал? Надолго ли?
- Сказывал, по делам. Поди, надолго не задержится. В разлуке с молодой женой быть не захочет.
- Значит, ему один прибор ставить?
- Дам у нас нонича, как всегда, не будет. Еще, пожалуй, три персоны да главный наш именинник - Левицкий Дмитрий Григорьевич. Видел его новую картину, что в галерее повесили?
- Как не видеть! Распрекрасная картина - глаз не оторвешь. Матушка-царица как в сказке стоит, вся так и сияет.
- Вот ты у нас какой знаток сделался. По случаю картины этой, которую мы все столько ждали, шампанского заморозить вели да хрусталь новый, богемский вели подать. Чтоб как на самый большой праздник.
- Неужто не сделаю? Будете довольны, Александр Андреевич. В таком дворце и к столу подавать одна радость. Дождались-таки царских хором.
- Скажешь тоже, царских. Велики - верно, а по отделке до дворца далеко.
- Не сразу Москва строилась. Будет время - все в наилучшем виде закончите. Оно уж галерея-то и нынче другим барам только позавидовать.
- Позавидовать, может, и могут, а своим признать - вот это куда труднее.
- Ничего-ничего, Александр Андреевич, лишь бы царице угодны были, а все другие тут же во фрунт станут. Да что мне, старому солдату, вам говорить - сами, поди, знаете.
- Разболтался ты, служака, а гости-то уже на дворе.
- Батюшки-светы! Бегу, бегу за столом приглядеть.
- Дмитрий Григорьевич, именинник вы у нас сегодня, доброго вам здоровья, как есть именинник.
- День добрый, ваше превосходительство, а вот насчет именинника не разумею.
- Чествовать сегодня картину вашу будем.
- Полноте!
- И не отмахивайтесь. Ипполит Федорович читали, поди, какие стихи на нее написал - "Екатерина Законодательница в храме Правосудия". А Гаврила Романович и того лучше - оду целую сочинил. Вот и послушаем сегодня, и посмотрим. Э, да покуда я с вами тут толкую, друзья-то наши все у картины вашей собрались, даже нас не примечают. Господа! Господа! Прошу, рассаживайтесь, итак, я полагаю, что начнем мы с программы, которую Дмитрий Григорьевич в основу своей картины положил. Знаю, Дмитрий Григорьевич, что вы ее для Богдановича написали, а теперь и нам разрешите приобщиться.
- Многословием-то я не грешу, если только вкратце.
- Как изволите.
- Как видите, господа, средина картины моей представляет храм, внутренность храма богини Правосудия, пред которой в виде Законодательницы ее императорское величество, жертвует своим покоем, сжигая на алтаре маковые цветы. Собственным покоем ради покоя общественного! Но делает это с лицом радостным и просветленным от сознания благороднейшей цели своего жертвования. Потому и увенчана ее императорское величество не короною, а лавровым венцом поверх короны гражданской, возложенной на главы ея. Знаки ордена Святого Владимира изображают отличность знаменитую за понесенные для пользы Отечества труды. А то, что труды сии Отечеству полезны, подтверждают лежащие у ног монархини книги законов, подтверждающие истинность и справедливость ее поступков. Победоносный орел покоится на законах, и вооруженный Перуном страж рачит о целости оных. Вдали поместил я открытое море, корабль как символ флота Российского и на развевающемся российском флаге, на военном щите Меркуриев жезл - потому что главным для народа является не война, но успешная торговля. Вот как будто, и все, господа.
- Вы существенное обстоятельство пропустили, Дмитрий Григорьевич!
- Что вы на мысли имеете, Гаврила Романович?
- Смысл кадуцея - жезла Меркуриева. Разве одну торговлю он означает?
- Это уж моя промашка при объяснении, прошу покорно извинить. Конечно, крылатый кадуцей означает прежде всего науки, кои приходят при нашей государыне в столь процветающее состояние.
- А Фемида? О Фемиде вы упомянуть забыли, а ведь какая мысль у художника высокая! Фемида может сдвинуть с глаз повязку, положить на колени весы и, отдыхаючи, глядеть, как обязанности ее успешно отправляет российская императрица.
- Господа, но все наши слова слабы перед строками, сочиненными Гаврилой Романовичем. Пусть он прочтет свое последнее творение "Видение Мурзы".
- Его вдохновение мне подарил чудный образ Левицкого. Если разрешите, господа:
Раздвиглись стены и стократно
Ярче молний пролилось
Сиянье вкруг меня небесно;
Сокрылась, побледнев, луна.
Виденье я узрел чудесно:
Сошла со облаков жена,
Сошла - и жрицей очутилась
Или богиней предо мной.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял на персях пояс злат;
Из черноогненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру;
Простертой на алтарь рукою
На жертвенном она жару
Сжигая благовонны маки,
Служила вышню божеству,
Орел полунощный, огромный,
Сопутник молний торжеству,
Геройской провозвестник славы,
Сидя пред ней на груде книг,
Священны блюл ее уставы;
Потухший гром в когтях своих
И лавр с оливными ветвями
Держал, как будто бы уснув.
Сафиросветлыми очами,
Как в гневе иль в жару, блеснув,
Богиня на меня воззрела.
Пребудет образ ввек во мне,
Она который впечатлела!
"Мурза! - она вещала мне. -
Ты быть себя счастливцем чаешь,
Когда по дням и по ночам
На лире ты своей играешь
И песни лишь поешь царям.
Вострепещи, мурза несчастный,
И страшны истины внемли,
Которым стихотворцы страстны
Едва ли верят на земли:
Одно к тебе лишь доброхотство
Мне их открыть велит. Когда
Поэзия не сумасбродство,
Но вышний дар богов, - тогда
Сей дар богов лишь к чести
И к поученью их путей
Быть должен обращен - не к лести
И тленной похвале людей.
Владыки света люди те же,
В них страсти, хоть на них венцы;
Яд лести их вредит не реже,
А где поэты не льстецы?"
…"Кого я зрю столь дерзновенну,
И чьи уста меня разят?
Кто ты? Богиня или жрица?"
Мечту стоящу я спросил.
Она рекла мне: "Я Фелица"…
- Фелица? Иными словами, Фелицитас - благодетельная богиня Счастья.
- Именно Счастья - в отличие от Фортуны. Фортуна всегда была суровой, Фелицатас - благой. С кадуцеем и рогом изобилия. Если вы решитесь повторить свою композицию, Дмитрий Григорьевич, вам непременно нужно будет написать рог изобилия.
- И чтобы из него лилось потоком злато как символ благополучия. Помнится, в Риме было несколько храмов Фелицы.
- И стояли статуи на Марсовом поле и на Капитолии.
- Какая счастливая находка, Гавриил Романович!
- Но эту находку подсказал мне Дмитрий Григорьевич. Это его представление о просвещенной монархине.
- Василий Васильевич, разве вы не хотите поделиться своими мыслями? Не могло же оставить вас равнодушным творение Левицкого! Но молчащий Капнист - это так необычно.
- Не вызывайте меня на откровения, Львов.
- Это почему же?
- Я не хочу вносить диссонанса в ваш слитный хор.
- Так, значит, картина не пришлась вам по сердцу?
- Полноте, полноте, Хемницер! Картина превосходна, другое дело - ее соответствие действительности. Хотеть учить царей - неблагодарное занятие, как бы вы ни старались подсластить пилюлю.
- Но государыня сама требует от своего окружения откровенности и изгоняет льстецов.
- По всей вероятности, неумелых. У государыни превосходный вкус, и она вправе рассчитывать на более тонкие кружева лести и высокопарных излияний. Возьмите хотя бы слишком многочисленных и слишком часто сменяющихся флигель-адъютантов.
- Василий Васильевич, Державин недаром написал: "Владыки света люди те же, / В них страсти, хоть на них венцы". Вряд ли мы вправе вторгаться в личную жизнь монархини.
- Но эта жизнь не безобидна для тысяч подданных.
- Флигель-адъютанты?
- Но ведь каждое назначение сопровождается дарением земель и людей, расточительством и обращением к казне. Неожиданно родившиеся начальники, ничего не понимая в своих новых обязанностях, губят любое дело, к которому бы ни прикоснулись. А впрочем, господа, я не намерен выводить вас из вашего сладкого неведения. Думаю, за меня это сделает жизнь.