Ни об одном из художников VIII века не известно так мало, как о Боровиковском. Даже место его рождения - Миргород - вызывает много вопросов.
Еще больше вопросов задает его появление в Петербурге, при дворе императрицы Екатерины II. Какую роль сыграл в этом великий фаворит Потемкин? Где впервые увидела Екатерина портреты молодого художника и видела ли она их вообще? Какие отношения связывали художника с женой Василия Капниста, прекрасной Сашенькой Дьяковой? И почему Капнист мешал непосредственным контактам Боровиковского с императорским двором?
Содержание:
Глава 1 - Дворец, которого не было 1
Глава 2 - Годы миргородские 8
Глава 3 - В почтовом стане 13
Глава 4 - Конец фелицыного века 27
Глава 5 - Триолетт Лизете 32
Глава 6 - Господин и госпожа Вторые 38
Глава 7 - Павловские годы 47
Глава 8 - Советник академии трех знатнейших художеств 58
Глава 9 - Тени михайловского замка 64
Нина Михайловна Молева
Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы
Глава 1
Дворец, которого не было
…Со временем история оценит влияние ее (Екатерины II) царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ее ошибки в политической экономии, ничтожность в законодательстве… Фиглярство в сношениях с философами ее столетия - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.
А. С. Пушкин. О русской истории XVIII века. 1822
И все-таки самым важным был дворец. Пусть наспех сооруженный. Пусть временный - "путевой". Но только благодаря ему миргородскому иконописцу улыбнулась удача. Ночлег направлявшейся в Тавриду императрицы предполагал строительство в миргородских краях дворца, а значит, соответствующего убранства и обязательных картин. Две из них досталось написать местному художнику. Заказчик, киевский губернский предводитель дворянства поэт Василий Капнист, довел свою роль мецената до конца. Картины были представлены Екатерине, получили высочайшее одобрение, а сам художник приглашен в Петербург, чем и не замедлил воспользоваться. Так появился на берегах Невы Владимир Боровиковский. Шел 1788 год.
Только почему 1788-й, и притом самый его конец? Поездка в Крым закончилась в июне 1787 года. Как же можно было не воспользоваться императорской милостью на протяжении целых полутора лет? Биографы туманно говорят о неких семейных обстоятельствах, незавершенном разделе с братьями. Но стоил ли крохотный земельный надел и скромный миргородский домишко риска лишиться высочайшего покровительства? Прихоть равнодушной к отечественным художникам Екатерины открывала куда более заманчивые перспективы, если только… Если только когда-нибудь существовала. Первые сомнения подсказывались двумя обстоятельствами: ни слова не говорил ни о каких полотнах местных художников описывавший каждый час и шаг императрицы камер-фурьерский журнал, ни разу не упоминал ни факта заказа, ни самого имени художника словоохотливый и щедрый на переписку с женой и многочисленными друзьями В. В. Капнист. Документальных подтверждений рассказанной Григоровичем истории попросту не существовало.
Можно предполагать, что ее обстоятельства стали известны автору статьи от непосредственного окружения художника - А. Г. Венецианова и И. В. Бугаевского-Благодарного, но, казалось бы, Григорович мог знать их и сам. Он начал работать в почте Миргородского повета всего через шестнадцать лет после путешествия императрицы в Тавриду. За такой срок подробности приезда Екатерины еще не стерлись в памяти очевидцев, во всяком случае - место дворца, где произошла решающая для Боровиковского встреча.
Григорович старательно описывает содержание обоих холстов - на первом Екатерина в образе Минервы выслушивала восторги семи греческих мудрецов по поводу совершенства составленного ею "Наказа", на втором она же сеяла семена за плугом, которым поднимал землю Петр I, в окружении двух старших своих внуков, Александра и Константина, боронивших пашню, - но обходит молчанием название дворца. Ссылка на Миргородский повет давала в лучшем случае почву для поисков тем более безнадежных, что "путевые" дворцы просуществовали слишком недолго, став жертвой пожаров, небрежного строительства и безразличного отношения к их судьбе. Слишком очевидно входили они в понятие "потемкинских деревень".
Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь. - Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство воодушевленными и неподвижными предметами приводит здесь в изумление…
Г. Р. Державин. Описание торжества в доме Потемкина-Таврического. 1791
- Вы не верите в "потемкинские деревни"?
…1982 год… Сто девяносто пять лет со времени по-разному отметившей себя в истории поездки Екатерины II в Крым через вновь присоединенные к России земли Южной Украины. Разговор не между любителями - между историками. Для человека, не причастного к их занятиям, знаниям, все очевидно. Привычное, бог весть какими путями, но едва ли не с детства знакомое понятие: "потемкинские деревни" - мираж выдумки, изобретательности, заведомых небылиц. Впрочем, об этом, собственно, спора нет. Другое дело - коэффициент истины: что было и как было.
К чему оно сводится, зерно правды? И тут разница между "всеми" и историками оказывается в конечном счете совсем небольшой, еще важнее - непринципиальной.
Ну да, "все" могут не помнить, при каких обстоятельствах понятие появилось, - кто, когда и куда ехал, на что смотрел и что видел. Для историков очевидны первые слагаемые этой суммы. Зато два последних…
Что, собственно, достоверно и безусловно известно о них? Ведь как раз здесь и должен скрываться источник легенды, утверждение ее правды или разоблачение вымысла. Привычная отговорка "нет дыма без огня" применительно к событиям истории умеет преломляться куда как своеобразно и неожиданно.
Итак, начало 1787 года. Из Петербурга выезжает грандиозный кортеж - сама Екатерина в ослепительном окружении своего двора и дипломатического корпуса. Путь на Киев, Южную Украину, Крым.
Желание увидеть недавно приобретенные Российской империей земли, узнать их особенности, масштабы, потребности? Нет, такой любознательностью Екатерина не отличалась никогда. По собственному признанию, ей за глаза достаточно словесных описаний и рисованных планов. Зато политическая демонстрация - о ней в Петербурге думают не первый год.
Отношения с Оттоманской Портой продолжают ухудшаться. Турецкая война висит в воздухе. Надо демонстрировать расцвет государства, его успехи и силу будущим союзникам. Возможным - потому что их предстоит еще убедить. Отсюда царские почести, оказанные послам Франции и Англии, которых приглашают принять участие в поездке. Отсюда заранее намеченная встреча с самим австрийским императором Иосифом II и согласие дать по дороге аудиенцию Станиславу Августу Понятовскому. Екатерина уже не играет в нежную дружбу с теряющим былую силу польским королем, но все же в большом дипломатическом розыгрыше лишний монарх может пригодиться.
Впрочем, внешне все выглядит совсем иначе. Идут усиленные разговоры о необходимости проверить состояние новых земель - Екатерина всегда умела слыть рачительной хозяйкой. Дать возможность подданным увидеть обожаемую монархиню - Екатерина не вправе лишить их такого законного счастья. И даже - кто бы мог подумать, - подвергнуть ревизии наместника Новороссии, самого Потемкина. Якобы до императрицы наконец-то дошли неблагоприятные для него слухи. Якобы наконец-то начало истощаться ее многомилостивое терпение. А если европейские дворы и не склонны верить во все это - их дело. Камуфляж - неизбежная дань дипломатическим условностям - им вполне понятен.
…Без малого двести экипажей и карет. Пятьсот с лишним сменявшихся на каждой станции лошадей. Со всей тщательностью отделанные галереи для минутных остановок в пути - на самых живописных местах, у самых привлекательных видов. Чудом поднявшиеся "путевые" дворцы в щедрой позолоте мебели, внутренней отделки, сверкании зеркал, бронзы, каскадах хрусталя - для ночного отдыха. Пусть без печей, зато с необъятными погребами и ледниками для "необходимого провианту", с обязательным, предписанным запасом в пятьсот светильных плошек, десять фонарей и шесть пустых смоляных бочек - освещать покои и "местность".
Дороги - для "покойной езды" тщательнейшим образом уравненные. Мосты - где надо, а то и заново отстроенные. Паромы - со всеми предосторожностями и удобствами наведенные. Распорядок - кому с кем ехать, сидеть за столами, обок отводить покои. И расписание - подробнейшее, на каждый день, каждый час: где еда, где ночлег, где передышка для разминки, а где променад под очередными триумфальными арками. Никаких случайностей, корректив на ходу, импровизаций. Все было предусмотрено и установлено почти за год до выезда, утверждено специальным сенатским указом 13 марта 1786 года, разработано предписание и для каждого исполнителя, наконец, подтверждено в выполнении простынями расходных ведомостей, где каждый отчитывался в каждой предоставленной копейке.
И Новороссия поражает участников поездки порядком, благоустроенностью, размахом строительства - уже завершенного, - цветущими городами и селами - уже существующими. Что там успехи в освоении нового. Никакого сравнения со старыми, коренными районами Российской империи. Да что говорить, если едва не опальный, по слухам, князь Потемкин за "несравненные" свои заслуги в управлении землями тут же, на обратном пути, получает знаменательный титул Таврического и в честь него выбивается медаль. "А твои собственные чувства и мысли тем наипаче милы мне, что я тебя и службу твою, исходящую из чистого усердия, весьма люблю и сам ты бесценной", - строки из письма Екатерины "светлейшему", которые наспех набрасываются перед возвращением в Петербург.
Факты и факты. "Остается жалеть, что в делах не найдено никаких сведений собственно о путешествии императрицы. Сколько было свидетелей этого величественного шествия великой государыни с блистательною свитою в новоприобретенную страну, а мало сохранено о том сведений (кроме описаний, иностранцами изданных), и в преданиях и на письме собственно местными жителями". Одесское общество истории и древностей, отозвавшееся таким образом в отчете за 1879 год, трудно заподозрить в недостаточно энергичной деятельности. Но ни первые, ни последующие его "уловы", рассчитанные на создание местных исторических архивов, не приносят ничего: ни преданий, ни толков, ни писем, ни дневниковых записей. Едва ли не один Гоголь в "Майской ночи, или Утопленнице" поминает крымскую поездку - как случилось кривоглазому его голове быть провожатым царицыного поезда и даже сидеть на одном облучке с царским кучером: "А вот в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге…"
Только историки продолжали упрямо искать - и непременно впечатлений очевидцев. Казалось бы, что в них по сравнению с неопровержимой буквой документа. Воспоминания всегда противоречивы, всегда зависят от личных обстоятельств рассказчика, не говоря о возрасте, впечатлительности, памяти. Придворная служба, дворцовые интриги, расчет карьеры, благополучия, простого спокойствия душевного слишком часто "тьмы низких истин нам дороже". Очевидец остается всегда и прежде всего человеком, открытым давно улегшимся для потомков ветрам своих случайностей, своей личной судьбы.
С письмами не легче. Кто же из них, счастливцев золотого екатерининского века, тем более из близких ко двору, рискнул бы довериться почте своих дней? "В ее (Екатерины II) империи, - замечает французский посол, - как и везде, чиновники раскрывали всякие письма и депеши". Своеобразное приобщение к общеевропейской государственной цивилизации. Недаром такой несокрушимой и беспредельно почитаемой сменяющимися монархами силой оставался со времен Анны Иоанновны до времен Екатерины II директор почт барон фон Аш, умевший все узнавать, обо всем первым сообщать и - забывать.
Кто-то первым бросил слово - умышленно или неумышленно. Наверняка полушепотом. Только для ушей ближайшего, доверенного соседа. Гнев Потемкина - разве можно было рисковать ему подвергнуться? "Даже заочно не смели гласно осуждать его, - замечает современник, - лишь тайком бессильная зависть подкрадывалась и подкапывалась под его славу". Именно зависть - ни в коем случае не правда. Один из ближайших наследников и родственников "светлейшего", граф Самойлов, в многословном и панегирическом сочинении "Жизнь и деяния князя Г. А. Потемкина-Таврического" готов поставить все точки над "i". Простая зависть представляется ему недостаточным по масштабу объяснением. Нет, дискредитация Потемкина - дело рук и расчета иностранцев, дело государственной важности.
"Что деятельность Потемкина была крайне неприятна иностранцам, - пишет Самойлов, - это вполне понятно. Господствуя у нас печатным словом, иноземцы распространили мнение (которое и доселе не совсем уничтожилось), будто все эти работы были каким-то торжественным обманом, будто Потемкин попусту бросал деньги и показывал государыне живые картины вместо настоящих городов и сел".
"Живые картины" - это был явный отклик на слова и обвинения современников, смысл "потемкинских деревень". Но любопытно, что доморощенная защита находила самую деятельную поддержку у всех историков официального толка. Впрочем, для этих историков все объясняется иначе. Они не склонны оспаривать самого факта "живых картин" - по всей вероятности, это было бы и бесполезно, - зато об организации их можно сказать совсем иначе. Просто в крымской поездке Потемкин оказался человеком, "с замечательным искусством сумевшим скрыть все слабые стороны действительности и выставить блестящие свои успехи". Только и всего. Во всяком случае, именно так представляет "светлейшего" читателям энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Все сходилось в гибкой формуле: пусть первоначальный размах не соответствовал результатам, но результаты все же были, и, тем самым, повода для каких бы то ни было разоблачений попросту не существовало. "Потемкинские деревни" незаметно и логично передвигались в категорию простого обывательского злословия.
И все-таки - в чем подлинный смысл упорства историков в поисках очевидцев? Не в этом ли разночтении преисполненных триумфальных фанфар официальных отчетов и непреодолимом молчании рядовых современников, за которым невольно встает неясный отсвет "потемкинских деревень"?
Да и как на самом деле представить себе официальную бумагу, черным по белому, за подписями и печатями, свидетельствующую, что никаких цветущих сел и городов в действительности не было и что все показанное Потемкиным кортежу Екатерины оказалось фикцией. Такой правде, к тому же обоюдоострой и для могущественного князя, и для самой императрицы Всероссийской, могло найтись место лишь в экспедиции Сената, сменившей в не прекращавшемся наследовании Приказ тайных розыскных дел. Но там - удостовериться в этом не представляет особых трудностей - никакого следствия против генерал-фельдмаршала российских войск, графа и светлейшего князя священной Российской империи Григория Потемкина-Таврического не поднималось никогда.
Оставались намеки, случайно оброненные слова и недомолвки современников, колкости дипломатов, их обычные двусмысленные похвалы, союз молчания сильных мира сего и… суд народной памяти. Суд неумолимый, переживший в своем приговоре, без поправок и снисхождения, двести с лишним лет.
Моралисты трудятся над искоренением злоупотреблений; но достоверно ли, что род людской способен усовершенствоваться?.. Да еще верно ли и то, что между нашими добродетелями и пороками есть такая существенная разница?
Из письма Екатерины II. 1780
В общем ряду биографических фактов это выглядело одной из ступеней карьеры знаменитого государственного деятеля: 1774 год - назначение Потемкина главным командиром Новороссии. Только дело в том, что никакого государственного деятеля еще не было и в помине.
Государственное мышление, широта натуры, личная храбрость, редкий талант в интригах, особая приверженность к внешнеполитическим делам - обо всем этом будет говориться на разные лады. Потом. Со временем. Пока назначение - такое или каждое другое - всего лишь подарок, всего лишь много раз и по-разному повторявшийся царский прием утвердить "случай" очередного, нежданно-негаданно появлявшегося фаворита. Именно "случай", как язвительно-вежливо любил говорить XVIII век, но не заслуги неродовитого, полунищего да к тому же еще и недоученного шляхтича из Смоленска.
Умел ли Потемкин выделиться деловыми качествами, умом, деятельностью? Скорее иначе - знал, чуть не сызмальства знал, к чему надо стремиться, и ради своих единожды намеченных целей готов был идти любым и каждыми путями. Лишь бы скорее, лишь бы короче.
В восемнадцать лет один из первых студентов только что открывшегося Московского университета, представленный самой императрице Елизавете Петровне в числе способнейших, через считанные месяцы он отчислен оттуда "по нерадению" к учебе. Эта дорога не устроила Потемкина: слишком долго, да и каких особенных результатов ждать от ученых занятий? И в двадцать один год вахмистр Потемкин не только в армии. Он в числе участников дворцового переворота, приведшего на престол Екатерину II.
При всем желании биографы "светлейшего" не сумели выяснить, к чему свелось это участие. Безусловно одно - новая царица не оставила без внимания заслуг молодого вахмистра: ему достается четыреста душ крестьян и чин камер-юнкера, - но и вахмистр не позволит о себе забыть. Он спорит, торгуется, открыто конфликтует с фаворитами тех дней, братьями Орловыми, доходит до рукоприкладства, грозится, по слухам, уйти в монастырь. И почему-то эта торговля, а может быть, и угроза оказывают свое действие. В 1763 году Потемкин - помощник обер-прокурора Синода, должность тем более странная, что сам он остается на военной службе. В 1768 году Потемкин - камергер, отчисленный из конной гвардии, поскольку уже состоит при дворе.
Не то. Опять не то. Ход в новой интриге камергера - Потемкин отпрашивается "волонтиром" на фронт турецкой кампании. Фокшаны, Кагул, Цибры, Фокшаны - Потемкин и в самом деле участвует во всех этих операциях, везде проявляет недюжинную отвагу, но разве не удивительно, что об этом каждый раз узнает двор и притом в мельчайших подробностях? Именно о Потемкине. Теперь Потемкину трудно отказать в разрешении приехать в Петербург. Совсем ненадолго. Лишь бы лично предстать перед самой царицей.