"Царь намерен отправить кого-нибудь в Англию, - писал в 1706 году в одной из секретных депеш английский посланник в России. - Он очень затруднялся выбором лица для такого поручения; наконец остановился на одном немце, Гюйзене. Он прежде состоял учителем голландского языка при молодом царевиче Алексее Петровиче, в марте же 1705 года отправлен был в Берлин, оттуда в Вену… Официального звания он носить не будет, как не носил его при дворах, при которых состоял прежде".
Среди многочисленных секретных дипломатических поручений Петра, в которых и состояла его действительная служба, Ф. Гюйзен должен был собирать материалы для составления российской Табели о рангах и геральдики. В общей системе законодательных действий, направленных на укрепление положения дворянства и утверждение его привилегий, геральдика становилась неотъемлемым и необходимым признаком сословной принадлежности. Усердие Ф. Гюйзена увенчалось успехом. Титул барона, постоянные и немалые денежные поощрения отметили его удачи на дипломатическом поприще, а вместе с тем и составленные им проекты Герольдии, порядка награждения титулами, возведения в дворянское достоинство и форм соответствующих грамот и дипломов. На основе предложений Ф. Гюйзена в Сенате в 1722 году учреждается должность герольдмейстера, в круг обязанностей которого входило и составление гербов, предполагавшее самое деятельное участие художников.
Сочинение и рисование гербов - искусство, по существу, почти незнакомое в России, казалось, должно было стать прерогативой иностранных мастеров. Оно действительно поручается сначала пьемонтскому графу Ф. Санти, обладавшему известными навыками рисовальщика. Но подобный опыт оказывается единственным в своем роде и очень недолговечным. Последовавшая в 1727 году ссылка Ф. Санти в Сибирь полностью передала "геральмейстерское художество" в руки русских мастеров, и в результате оно становится своеобразным зеркалом особенностей развития национальной культуры и искусства.
После обучения, пройденного в Москве, И. В. Чернавский там же выдерживает впервые введенные испытания при Изуграфской конторе и остается помощником ее руководителя Ивана Зарудного, известного архитектора и скульптора, пытавшегося при деятельной поддержке самого Петра найти новые формы установления уровня профессионального мастерства. Вместе с И. Зарудным Чернавский участвует в "построении" резных иконостасов Петропавловского собора в Петербурге, соборов в Кронштадте и Ревеле. И. Зарудный рекомендует его и для "геральмейстерское художества". В помощь Чернавскому выделяется несколько московских мастеров, ранее связанных с Оружейной палатой, в том числе П. И. Гусятников, сын штатного живописца палаты, и ставший художником Шпалерной мануфактуры Д. Н. Соловьев. Выучеников и сотрудников Оружейной палаты вообще отличало хорошее знание рисунка, умение писать с натуры и, что считалось особенно ценным, они были "искусны в писании фигур", то есть в изображении человека.
Характерно и то, что, несмотря на переезд многих художников в новую столицу, Москва всю первую треть XVIII века продолжает оставаться источником пополнения художественных кадров Петербурга. Однако, несмотря на неоднократные переводы мастеровых людей из Москвы в Петербург, новая столица в 1724 году во вновь созданных ремесленных цехах насчитывает в четыре раза меньше ремесленников: Москва имеет в двадцати шести цехах 6885 человек, Петербург в двадцати четырех - 1566 мастеровых, к числу которых относились и художники. Даже в 1743 году для очередного строительства из старой столицы в новую посылается 130 живописцев, резчиков, скульпторов и золотарей.
В дальнейшем Чернавский как руководитель художественной части Герольдмейстерской конторы не удовлетворяется ни художниками "из оружейных", ни вольными мастерами. Предпочтение отдается выученикам учебных заведений, и это обусловлено новым взглядом на рисунок, который утверждается в России в петровские годы. Рисунок начинает рассматриваться не только как основа нового, условно говоря, светского искусства - живописи, скульптуры или художественных ремесел, - но и как вид знания, определенным образом способствующий приобретению достоверных сведений об окружающем мире. Именно познавательные возможности изобразительного искусства, в том числе и особо ценимое его свойство развивать пространственное мышление, делали рисунок и живопись в представлении современников практически необходимыми для самых разнообразных профессий - от естествоиспытателей до навигаторов и инженеров - и заставили включить их в число обязательных общеобразовательных дисциплин.
Особенностью петровских учебных заведений, вне зависимости от того, носили они специальный или общеобразовательный характер, была многопредметность. Однако существовавший порядок обучения давал возможность ученику выбирать специальность согласно своим природным склонностям. Каждому учащемуся предоставлялось право заниматься преимущественно или даже исключительно интересовавшими его предметами и таким путем приобретать соответствующую профессию. Поэтому во всех училищах, где преподавались рисунок и живопись (Морская академия, Хирургическая школа при С.-Петербургском военном госпитале, организованная Феофаном Прокоповичем Карповская школа с чисто гуманитарным уклоном, гимназия при Академии наук и др.), среди выпускников находились профессиональные художники. Насколько высок был приобретаемый ими уровень профессиональных навыков, можно судить по одному тому, что многие воспитанники, получившие даже далекие от изобразительного искусства специальности, вроде хирургов Мартына Шеина, Трофима Ульянова или поэта и переводчика Григория Теплова, постоянно вызывались Канцелярией от строений для участия в срочных живописных работах.
Среди отобранных Чернавским для штата Герольдмейстерской конторы художников были выпускники Карповской школы М. В. Гарканецкий и Я. Ю. Петрулев, о которых указывалось, что выпущены они "в мастеры живописного дела, понеже другому не учились", причем первый после школы продолжал свое образование под руководством живописца Андрея Матвеева. Из гимназии при Академии наук в контору перешли М. Г. Мусикийский, сын известного миниатюриста петровских лет Григория Мусикийского, и Яков Нечаев, отличавшиеся особыми успехами в рисунке. Оба они преподавали рисование, а в отзывах о Я. Нечаеве специально оговаривалось, что он лучший рисовальщик художественного департамента Академии наук.
Подобный уровень мастерства представлялся совершенно необходимым для художников конторы, поскольку для "герольдмейстерского художества" требовалось, чтобы художник был "обучен живописному художеству водяными красками и рисовать виды зверей и птиц и разных трав ботанических, також и масляными красками ланшафты и ландкарты и что к тому принадлежит". Сложнейшие композиции гербов с множеством заимствованных из натуры деталей свидетельствовали об изменяющемся характере русского искусства.
Становление стихийно-материалистического мировоззрения, освобождение человеческой личности от схоластических представлений о действительности, которые постепенно вытеснялись научными знаниями, - черты русской культуры на рубеже XVII–XVIII веков, которые отразились на развитии искусства. Основные виды изобразительного искусства, за которыми признаются воспитательные функции, подчиняются задачам просветительства. Они агитируют за курс, проводимый правительством Петра во внешней и внутренней политике, служат популяризации его идей, разъясняют смысл нововведений, становятся пособиями для приобретения научных и даже чисто ремесленных навыков и знаний. Соответственно и герб рассматривается как наглядное пояснение заслуг и характера деятельности награждаемого им человека, в отличие от условной символики западноевропейских гербов. Художники в каждом отдельном случае компонуют целую картину, стремясь к предельной достоверности всех элементов, которые в ней используют. С этой целью собиралась подробнейшая информация у очевидцев, побывавших в данной части страны, посылались запросы о растительности, животном мире, географических особенностях края - если речь шла о гербе города - на места.
Подобная тенденция к достоверности становится особенно явственной в 1740-х годах и может быть связана не столько с Чернавским, тяготевшим скорее к декоративности, сколько с выучениками петровских школ. Именно в сороковых годах к делам Герольдмейстерской конторы привлекаются художники из экспедиций Академии наук. М. И. Беркган, например, состоял с 1732 до 1746 года в Камчатской экспедиции Гмелина и Делакроера и затем выполнял этнографические зарисовки для Кунсткамеры, где числился в штате "малером (художником. - Н. М.) зверей и цветов". Судя по отзывам многочисленных документов, М. И. Беркган считался знатоком "азиатских народов", и именно поэтому Кунсткамера отпускала его для работы в Герольдмейстерской конторе лишь на считанные месяцы. Другой живописец, уроженец Кенигсберга И. Г. Дункель с 1735 года работал при Штейнмейстере и И. Г. Улихе на рудных разработках Сибири в качестве "учителя знаменования" (рисунка - Н. М.). Широким кругом такого же рода знаний обладал и Иван Шерешперов, откомандированный по собственному желанию из Московской Заиконоспасской академии в Оренбургскую экспедицию в качестве ученика ее штатного художника Я. Касселя.
С увеличением в том же десятилетии объема производившихся Герольдмейстерской конторой работ помимо штатных художников к выполнению гербов привлекаются постоянно художники других ведомств. Собственно, уже с конца 1710-х годов художники становятся участниками всех видов ранее существовавших, а главным образом вновь возникающих производств. В обязательном порядке они вводятся в штаты почти всех производственных учреждений, вроде Берг-коллегии, Мануфактур-коллегии, Адмиралтейской коллегии с подчиненной ей Партикулярной верфью, Канцелярии Главной Артиллерии и т. п. Пребывание в определенном ведомстве не означало для них узкой специализации и потери профессионального мастерства. Это исключалось благодаря практике привлечения всех художников для выполнения больших государственных заказов, организатором которых выступала Канцелярия городовых дел, получившая с 1723 года название Канцелярии от строений. Она имела право и старалась вызывать каждого живописца специальным приказом, обязательным для любой администрации, и, кроме того, широко применяла практику подрядов.
Последняя поддерживалась тем, что художник любого ведомства, если в данный момент не был загружен работой, мог получить отпуск для выполнения постороннего заказа с единственным условием - не получать на время отпуска основного жалованья. Такие отпуска были широко распространены и особенно поощрялись в ведомствах, где преобладала сезонная работа, как, к примеру, в Адмиралтейской коллегии. Государственное учреждение избавлялось от необходимости оплачивать ненужного ему в данный момент работника, силы которого применялись там, где в них была нужда.
Но было и другое соображение, побуждавшее ведомства не противиться участию своих художников в посторонних работах, - вопрос их профессионального совершенствования, который неизменно принимался в расчет. Для первой половины XVIII века характерно, что живописцы "промышленных" ведомств не уступают в смысле уровня мастерства художникам, которых в настоящее время можно определить как станковистов. Так, картины для Петропавловского собора в Петербурге пишут наравне с Андреем Матвеевым мастер Шпалерной мануфактуры Д. Н. Соловьев, живописец Академии наук, также подвизавшийся в "герольмейстерском художестве", Г. Гзель, мастер Партикулярной верфи И. А. Никитин, художник Главной Артиллерии Леонтий Федоров. Само понятие живописца предполагало способность выполнять весь существовавший в этой специальности круг работ, а постоянное творческое общение позволяло также постоянно совершенствовать мастерство. Практика Герольдмейстерской конторы дает очень яркий пример постоянного использования ведомственных художников, которым неизменно отдается предпочтение перед вольными городовыми живописцами, их к середине века становится очень много и в Москве, и в Петербурге. Из Конюшенного ведомства вызываются живописного дела подмастерье Ф. И. Калугин и живописец Никита Быков. Герольдмейстерская контора пользовалась явным преимуществом по сравнению с другими учреждениями, поскольку тех же художников несколько раз и всегда безуспешно пытался вызывать для работ в Новом Оперном доме театральный живописец Д. Валериани. Из Сухопутного госпиталя Герольдмейстерская контора приглашает Андрея Грубе, из Инженерного корпуса художника Немчинова и "инженерного корпуса живописного мастера" Федора Задубского. Последний известен как хороший гравер, выполнявший гравюры по собственным рисункам с натуры, например, вид фейерверка в сентябре 1756 года в день именин Елизаветы Петровны, и участник росписей Большого Екатерининского дворца в Царском Селе.
Значительным числом художников располагали и различные воинские подразделения. Преображенский полк имел собственную художественную школу, откуда Герольдмейстерская контора неоднократно вызывает живописца Дмитрия Сальникова с учениками Иваном Волковым и Иваном Шишмаревым, а из Канцелярии Главной Артиллерии и фортификации живописного подмастерья Федора Яковлева. Ф. Яковлев был автором одного из ранних портретов Екатерины II как императрицы. В 1768 году в Петербурге он продавался художником в целом ряде повторений.
Руководство же "делом нового основания", начатым петровским "недорослем", последовательно переходит к М. В. Гарканецкому, Якову Нечаеву, затем выученику живописной школы Преображенского полка Ивану Волкову, получившему звание живописного мастера. "Герольдмейстерское художество" не занимает изолированного положения в русском искусстве. Наоборот, в нем неизменно принимают участие мастера, выполнявшие крупнейшие живописные работы своего времени - от росписи зданий до написания театральных декораций, от оформления народных празднеств до выполнения портретов и исторических картин.
Измайловские царевны
При царском дворе случилась какая-то неприятность, угрожающая, кажется, немилостью некоторым министрам и любимцам царя. Мне не удалось еще узнать, в чем дело.
Французский посланник Кампредон - графу де Морвилю. 1724.
Это было в Гданьске
Сапог висел и чуть поскрипывал. Железный. Кованый. Над выбоистыми камнями узкого крыльца. Тонкие переплеты квадратных, выведенных на плоскость стены окон. Навал черепичной крыши - всего для двух осевших в землю этажей. Россыпь золотистых булыжников под самые ступени. И в расщелине у плотно надвинувшейся стены огромного собора - ветер. Легкий. Нетерпеливый. Порывистый. В дыхании затаившегося за путаницей домов моря.
Вот завилась гривка пыли в буераках мостовой. Вспыхнул сеткой капель крохотный фонтан. Поплыла по старым стеклам мутная радуга. И снова тишина. Тишина камней.
В глухой тесноте заулка двери собора встают неожиданно, непонятно - ни присмотреться, ни отойти. Но шаг через порог и… Широчайшими крыльями распахнувшиеся белые стены в теплой желтизне прошедших лет. Стремительный взлет опорных столбов. Чуть брезжущая дымка сводов. И свет - ослепительным водопадом из ушедших к сводам окон. Свет и воздух - ощущение Мариацкого собора Гданьска. Не оно ли так поразило 250 лет назад Петра при первом посещении города? Поразило и не забылось, хотя тут же, в боковой часовне, был алтарь кисти Ганса Мемлинга, прославленный "Страшный суд", единственная картина, о которой Петр будет вспоминать годами.
Императрица Анна Иоанновна
Январь 1716-го. Из Петербурга трогается в путь царский поезд, и какой! Слишком много участников, слишком необычны цели. Инженеры, моряки, специалисты всех родов и те, кому такими специалистами еще предстояло стать, - одно перечисление имен занимало десятки страниц расходных ведомостей.
Петру нужно было много и сразу. Закрепить военные успехи переговорами. Утвердить прочные союзы с соседями. Подучить своих людей - мало ли что удастся повидать в пути! - а кому-то и приискать учителей. И за всем этим стояли интересы государства, может быть, впервые так ясно осознаваемые.
"Оного же года в Петербурге, - записывает очевидец, - весьма было малолюдно, и полков, кроме гарнизона, ничего не было, а были все с государем в немецких краях, а протчего ничего знатного в Санкт-Петербурге не происходило".
За две недели Нарва - Дерпт - Рига - Митава - Либава. Долго? Но на пути осмотры, интерес к фортификационной технике, проверка следовавшего за Петром флота. За четыре дня бросок через Мемель - Кенигсберг в Гданьск - опять опаздывали обозы со снаряжением, опять не успевали поставки продовольствия. А сколько дел предстояло в одном Гданьске! Мирный договор и условия контрибуции - "вольному городу" приходилось расплачиваться за былую поддержку побежденных шведов. Переговоры с польским королем, щедрым на посулы, скупым на дела саксонцем Августом Сильным. И еще посольству предстояло отпраздновать свадьбу.
Нет, не семейное торжество - стал бы о нем думать Петр! - но испытанный способ "замирить" соседа. Шестью годами раньше одна из племянниц Петра была использована, чтобы закрепить благоприятную для России ситуацию на Балтике. Территория Курляндии не просто граничила с русской, она была слишком близка от столицы на Неве, и царевна Анна стала женой Курляндского герцога. Кто мог знать, что двадцатью годами позже она вернется в Петербург самодержицей всероссийской! А пока ее старшей сестре Екатерине предстояло продолжить начатое и стать герцогиней Мекленбургской - земли Мекленбурга лежали на тех же балтийских берегах. Еще недавно безысходные обитательницы теремов, царевны становились куда кaким нужным дипломатическим товаром.
Улицы Гданьска… И сегодня по-особому говорливые, затихающие разве что к рассвету и какие разные! Одни в ущельях вытянувшихся к свету домов - тут глухая, тронутая плесенной зеленью башня, там громада кирпичной мельницы, здесь прорезь запавшего в каменные берега канала. И разве теснота помеха базару, тут же, с лотками вдоль домов - где картошка, где персики, где цветы. Другие улицы - просторные, открывающиеся солнцу далеко выступившими террасами, поперек тротуаров, прямо к мостовым. Резьба балюстрад, позолота стенных росписей, замысловатая вязь высоко в небе прорисованных фронтонов.
Привлечет Петра живопись в Гданьске еще раз - в городской ратуше, где висела целая галерея польских королей. Задетый за живое, но и зная цену своему, Петр наскоро набрасывает записку жене, чтобы поручила "живописцу Ивану" написать здесь же, в городе, портреты польского короля, герцога Мекленбургского и других, кого пожелают, чтобы знали, что "есть и в нашем народе добрые мастеры". "Живописцем Иваном" был великолепный портретист Иван Никитин.