Портреты были написаны, но впоследствии исчезли. Трудно сказать, что послужило тому причиной - отсутствие подписи, ее непрочтенность или недостаточный интерес историков. Царские портреты, тем более написанные при таких исключительных обстоятельствах, не имеют обыкновения исчезать. К тому же высокий уровень никитинской живописи не подлежит сомнению. Это им был написан портрет Екатерины Иоанновны, представленный заранее, согласно существовавшему ритуалу, ее будущему мужу.
Только почему невестой очередного герцога оказалась именно Екатерина? У Петра в те годы в запасе две племянницы-невесты: Екатерина и ее младшая сестра Прасковья. При одинаковой степени родства выбор в таком случае предоставлялся обычно жениху: что, если простая человеческая неприязнь к единственной возможной невесте оказалась бы сильнее дипломатических расчетов? Хорошие отношения с Мекленбургом были важны для Петра, и не случайно герцогу удалось выторговать в придачу к невесте русскую поддержку в присоединении к своим владениям нескольких городов. Ну а если все-таки выбор герцогу был дан, тогда висящий в зале Русского музея портрет Прасковьи Иоанновны мог появиться как раз в связи с намечавшейся гданьской свадьбой. Портрет Прасковьи Иоанновны 1716 года- одна из самых ранних, к тому же подписных работ Ивана Никитина.
Атрибуты царского происхождения - сверкающая парча платья, подбитая горностаем алая мантия, да к тому же единственный никитинский холст с подписью и датой, поставленными собственной рукой художника, - тут было над чем задуматься.
Но при всем том предположение о Гданьске могло заинтересовать только узких специалистов - слишком неприметной, попросту лишней в истории рисовалась фигура самой царевны. Если она что-нибудь и значила - вековуха, умершая от "тяжелых хворостей", - то только тем, что увеличивала собой толпу противников петровских новшеств. В этом исследователи были единодушны. Почему же тогда с портрета смотрело такое лицо - чуть наивное и упрямое, со смелым взглядом чуть тронутых затаенной смешинкой глаз? Домысел лучшего портретиста петровских лет или человек из числа тех, кого рождало новое время?
Если заглянуть в тайный приказ
На дыбу поднимали юродивого. Раз, два… Тайная канцелярия вела один из обычных своих допросов "с пристрастием". Юродивого звали Тимофей Архипов, и он молчал. Тронувшийся фанатик, "сердцем припавший к вере" - такое определение юродивым дал XIX век. В петровские годы, а тем более в Древней Руси все выглядело иначе: сколько исходило от них разоблачений и обвинений в адрес самых сильных, самых недоступных. И это Тимофею Архипову принадлежали шепотом передававшиеся в первый год прихода к власти Анны Иоанновны слова: "Нам, русским, не надобен хлеб, - мы друг друга едим и с того сыты бываем". Убежденно, горько, зло.
Догадаться о винах Тимофея даже по протоколам пыточных допросов трудно. Палачи Тайной канцелярии слишком хорошо знали цену письменных свидетельств. Никогда не известно, чем могло обернуться для них самих со временем каждое следствие, каждое дело. Поэтому и вопросы касались по возможности "известного тебе дела", "известных обстоятельств", "известных лиц". Так безопасней: толкуй задним числом, о чем в действительности шла когда-то речь!
Архив Тайной канцелярии - как ничтожно он мал по сравнению с количеством прошедших здесь дел, с числом допрошенных, пытанных, приговоренных, казненных и сосланных. "Дело Моркела Родышевского", куда попал Тимофей, - исключение по тысячному счету своих листов. И не случайно. Это дело первой в России политической группы - факции, так старательно замаскированное и скрытое, что его до самых последних лет не удалось обнаружить исследователям.
Россия настороженно приняла Анну Иоанновну. Иностранные дипломаты, по терминологии тех лет, "тайные агенты" других держав, отмечали непривычные настроения среди москвичей и по всей стране. В одном из донесений прямо говорилось: "Народ с некоторого времени выражает неудовольствие, что им управляют иностранцы. На сих днях в различных местах появились пасквили, в крепость заключены разные государственные преступники. Все это держится под секретом. Главная причина неудовольствия народа происходит от того, что были возобновлены взимания недоимок… одним словом, народ недоволен".
Политические пасквили распространяла факция - здесь были иные люди, совсем особая среда, искавшая самой широкой народной поддержки. А вопросы, поднятые факцией, - их смысл Тайная канцелярия при всем желании не могла облечь в иносказания.
Наследование престола - почему именно Анна Иоанновна и каковы ее действительные права.
Смерть и погребение Петра - среди современников было распространено убеждение, что его отравили, и в качестве одного из доказательств приводили некоторые обстоятельства похорон. Но тогда все последовавшие за Петром цари оказывались незаконными, как и их действия. Это ли не "соблазнительная" почва для рассуждений!
Условия польской войны… Правительство Анны Иоанновны поддерживало претендовавшего на польский престол Саксонского герцога, члены факции, напротив, возлагали надежды на избранного сеймом Станислава Лещинского с его объявленной политической программой монархии просвещенной, строго ограниченной конституционными установлениями. Трактатом Лещинского зачитывалась передовая Европа.
А чего стоили такие вопросы, как "вывоз ее императорским величеством богатств в Курляндию", "переделка малых серебряных денег в рублевики", "о войске Российском, якобы уже в слабом состоянии обретаетца", "о скудости народной и недородах хлебных".
Это еще не политическая программа в нашем понимании, но это зреющее гражданское сознание. Дело не в плохих или хороших царях, а в ограничениях закона, которые бы помешали им стать плохими относительно народа. Условия народной жизни - их можно обдумать и улучшить, как и справиться с хлебными недородами. Для тех, кого объединяла факция, - это уже не "Божье попустительство", против которого человек бессилен, а государственный просчет, которому можно противостоять правильным ведением хозяйства.
И к тому же все в действиях факции говорило о подготовке к перевороту - в этом тайный сыск не сомневался. Отсюда рождаются отработанные самим Феофаном Прокоповичем - далеко не всегда его роль отвечала роли идейного единомышленника Петра (во всяком случае, после кончины императора!) - пункты допроса: "Что у вас подлинное намерение было, и чего хотели и с кем чинить, и в какое время - скоро ли, или еще несколько утерпя, и каким образом - явным или тайным". И среди всего этого… Прасковья Иоанновна.
Из ее "дома" взят, как гласит затерявшаяся на полях заметка, Тимофей Архипов. Простое сопоставление дат говорило, что это произошло сразу после смерти царевны, хотя следствие по делу было начато много раньше. Случайность? Но в томах дела факции, если вчитаться, имя Прасковьи повторялось не раз.
Тимофей был человеком из непосредственного ее окружения. Он и юродствовал, и считался хорошим художником "живописного манеру", иначе - изменившим традициям иконописи. Но с Прасковьей связан и директор Московского Печатного двора, гуманист и просветитель Алексей Барсов, напечатавший антиправительственный памфлет. Как и Архипов, он погибнет в ходе следствия, не выдержав пыток. Его сын Александр, студент Славяно-греко-латинской академии, замешан в переводе того же памфлета. Прасковья удерживает Александра Барсова при своем "доме", чтобы уберечь от Тайной канцелярии.
Не к кому-нибудь из царской семьи, но только к царевне обращается за помощью еще один участник дела, бывший ближайший сотрудник Прокоповича преданный им Маркел Родышевский. Родышевский и раньше вызывал подозрения тайного сыска своими прозападническими настроениями, и его ждет смерть в равелинах Петропавловской крепости.
И наконец, один из руководителей факции - автор портрета царевны Иван Никитин, редакционные недомолвки, нарочитые писарские огрехи не могли стереть имени Прасковьи или придать его появлению в деле характер случайности. Да к тому же члены факции встречались чаще всего в Измайлове, где царевна постоянно жила, и передавали друг другу варианты пасквилей в измайловской придворной церкви.
Щуки с золотыми сережками
"По возвращении моем из девятнадцатилетнего странствования в мое отечество, мною овладело желание увидеть чужие страны, народы и нравы в такой степени, что я решился немедленно исполнить данное мною обещание читателю в предисловии к первому путешествию, совершить новое путешествие через Московию в Индию и Персию… Я выехал из Гравенгаги, места моего рождения, 28 июля 1701 года, вечером…"
Писавшего эти строки Корнелиса де Брюина отличала редкая для путешественника добросовестность. Его книги о путешествиях сопровождались документальными рисунками, а как художник он умел и в описаниях подметить каждую мелочь. Решение о Московии родилось под впечатлением круживших по Европе разговоров о Петре, который только что закончил свою первую заграничную поездку.
Привкус экзотики - без него не обходится ни одно описание России заезжими иностранцами тех лет. Сказывалась предвзятость, недолгий срок пребывания и, конечно, изоляция - неизбежное условие всех посольств. Иное дело де Брюин. Его деловитый, испещренный цифрами - всегда точными, фактами - всегда отвечающими действительности, именами - правильно воспроизведенными, рассказ грешит скорее обыденностью.
Само собой разумеется, необычного встречалось множество. Приветливый прием, свободное обхождение, три девочки-царевны, готовые часами позировать в открытых "немецких" платьях, и первый отзыв о Прасковье - "красивой смуглянке": "младшая отличалась особенною природною живостью, а все три вообще обходительностью очаровательной".
Рутина обычных представлений. Где там спорить с одним, когда его не отделить от других в общем сплетении таких же устоявшихся во времени концепций. Семья Иоанна Алексеевича как противовес второй семье и настроениям самого Петра, родовое гнездо Романовых Измайлово как противовес рожденному духом реформ соседнему Преображенскому - наглядные примеры того, как нелегко давались реформы, как противостояла им Россия и как противоречили они ее исконному укладу. Такая трактовка позволяла одним историкам усилить значение Петра, другим подчеркнуть насильственный характер его преобразований. Возрожденная Россия и погубленная в своей самобытности Россия одинаково предполагали борьбу в том числе и внутри царского двора, в непосредственном окружении Петра. И отрицательную роль так удобно было передать царице Прасковье с ее тремя дочерьми. Тем более что никто и не представлял себе будущего правления средней из них, Анны Иоанновны!
…Разбежавшиеся пустырем, затоптанные пылью стежки. Приземистые ворота в три пролета под шатром невысокой колокольни. Грузные купола над казарменными рядами окон.
Жить по Домострою (как иначе определялся даже быт Кабанихи у Островского?), бороться с Домостроем (не в этом ли причина гибели Катерины в той же "Грозе"?). Но кто и когда задумался по-настоящему над тем, что Домострой - это еще и черта под опытом многих поколений - в повседневной жизни, в ведении хозяйства, в экономике. И не только под опытом, но и под опытными. Одно поколение не просто повторяло другое - ведь надо же придумать исконный, якобы русский принцип делать все, "как делали отцы и деды"! Убежденность в правомерности, в необходимости эксперимента - разве найдешь ей лучшие доказательства, чем сам факт существования Измайлова?
Когда-то о первом владельце этой вотчины современник писал: "муж к честным искусствам доброхотный". Под искусствами подразумевались науки, а в отношении именно Никиты Романова науки агрономические. Отсюда с первых же шагов расчет земли: оказывается, в Измайлове лучше всего родились льны, греча, виноград, хорошо росли тутовые деревья, хотя такие деревья в Москве не в диковинку. В одном только подмосковном селе Пахрине было пять тысяч шелковиц да еще питомник тутовых саженцев. Шелководство казалось делом почти освоенным.
Да и весь расчет измайловского хозяйства велся не на дворцовые нужды. Где там, когда за один 1676 год пошло в продажу из измайловского урожая 18 тонн пеньки, 20 тонн чистого льна и 186 тонн льна-сырца. И все это уходит прямо в Архангельск, на корабли иностранных купцов. Или местный хмель. Подсевали его в Измайлове на неудобье - по косогорам, по крутым берегам местных речонок, а урожаи снимали до 30 тонн и продавали в Англию.
Даже знаменитый измайловский зверинец имел назначение развести новых зверей в русских лесах. "Ино всегда прибыль", рассуждали современники: как-то приживутся в них американские олени и кабаны, тигры, львы, барсы, белые медведи, рыси, соболи, черные лисицы, дикобразы и разгуливавшие на положении тех же диких зверей ослы. Охота - и та велась в меру, чтобы не повредить зверинцу. Достаточно, если на царский стол подавалась специальная измайловская приправа из тертого оленьего рога и разваренные в вине кабаньи головы.
И среди всех этих хозяйственных отчетов и соображений попробуй найти какие-нибудь подробности личной жизни царской семьи! Другое дело вызов бахчеводов с Дона, шелководов с Терека и Каспия или скотоводов с Тамбовщины (кстати, до сих пор не опровергнуто утверждение, что как раз в Измайлове был выведен знаменитый холмогорский скот) и уж тем более погоня за новыми культурами. В ней хороши были все средства, вплоть до настоящего шпионажа. Впрочем, это не в одном Измайлове.
В 1651 году один из бояр пишет своим приказчикам по поводу обнаруженного им у одного из приезжих немецких полковников таинственного растения "рейнзат": "Поехал к Вам в вотчины мои полковник Графорт земли обыскивать, посеить на меня заморских семян рейнзат; исполнять, сколько велит земли приготовить и сколько десятин ему надобно, и по сколько велит перепахивать; а как сие будут делать, то он сам будет смотреть… а поспеет де то семя к Петрову дню; и как учнет он то семя на своей земле жать, и вам велеть смотреть, как то станут жать, молотить и прятать и чтоб им перенять".
Домострой был написан при Алексее Михайловиче, и его обстоятельные рекомендации повторят выводы измайловского хозяйства, переведенные на язык практических общедоступных советов. И как беречь яблони от мороза, и как подсеивать под ними или на межах траву барщ, которая круглый год годится в еду, и как растить дыни.
Но чего действительно не найти в Измайлове, так это пышности и благолепия настоящего царского дворца. Все о хозяйстве, все для хозяйства. Поэтому можно точно узнать, что в 1665 году здесь разработал часовой мастер Андрей Црик "образец как водой хлеб молотить", а часовщик Моисей Терентьев иной "молотильный образец", инженер Густав Декентин установил на Льняном дворе "колесную машину" для обработки льна, а по проекту дворцового аптекаря Данилы Цурцына соорудили стеклянный завод. Даже иностранные послы признавали, что производил он стекло добротное и достаточно чистое. А ведь это первые механизмы в русском сельском хозяйстве!
Зато царские забавы наперечет. Для царевен и вовсе сад - без деревьев, с грядками где приправочных, где лекарственных трав. Немного цветов да на перекрестках дорожек расписанные "чердачки" - беседки. Только они и отличали Измайловский сад от обычного "делового", который бывал при каждом сколько-нибудь зажиточном хозяйстве. И так же вывешивались в нем летним временем клетки с любимыми на Руси комнатными птицами - перепелами, соловьями и даже попугаями.
И еще щуки - щуки с золотыми сережками. Они и приплывали по звонку, и корм брали почти из рук. Ими баловалась еще царевна Софья с сестрами. Только как же обыденно и неказисто это выглядело!
Имело Измайлово тридцать семь копаных прудов - все хозяйственного назначения, прежде всего для разведения рыбы. В один были запущены карпы, в другой стерляди, в третий лини, потом окуни, караси и так вплоть до плотвы. Щуки тоже разводились в отдельном пруду на хозяйственную потребу, а золотые сережки служили простой меткой - эти ручные, этих не вылавливать.
Что тут сказать о Прасковье! Детство в "сельскохозяйственной академии", как называл Измайлово историк Москвы И. Е. Забелин, юность - в толчее царского представительства. У Петра еще не было второй его семьи. Евдокия Лопухина уже в ссылке, будущая Екатерина I еще не появилась, и обязанности царицы исполняет Прасковья Федоровна, вдова брата и соправителя, всегда приветливая, ровная в обращении, "угодная" Петру. К ней он обязывает приезжать представляться иностранцев, придворных, чтобы поздравлять с победами русского оружия. Она присутствует на всех ассамблеях и держит открытый дом в Измайлове. Корнелис де Брюин один из многих, кому довелось там побывать. Что за беда, если тесен и неудобен дворец - одноэтажный, сводчатый, с толстыми решетками в окнах. Единственное его украшение - две остроконечные башенки при въезде во двор да голландские куранты на одной из них. Петра подобные обстоятельства не смущали. А царевны - им оставалось ждать. Никто не сомневался, что их впереди ждало замужество с кем-то из иноземных правителей, - достаточно, если так решил Петр.
Дипломат спешил с донесением. Так спешил, что не жалел посылать каждый день в Париж из Петербурга курьеров. Скандал во дворце. Пытки в спальне самого Петра. Опала любимого денщика. Гнев на Меншикова. А вдруг за этим перемещения, ссылки, новые назначения?
Французский полномочный министр Кампредон графу де Морвилю 14 октября 1724 года: "При царском дворе случилась какая-то неприятность, угрожающая, кажется, немилостью некоторым министрам и любимцам царя. Мне не удалось еще узнать, в чем дело. Достоверно только, что некто, по имени Василий, был три раза пытаем в собственной комнате царя, тотчас же после разговора государя с Ягужинским. Называют Мамонова, майора гвардии, пользовавшегося до сих пор большою милостию, князя Меншикова, Макарова, секретаря Кабинета, и даже Остермана".
Первые сведения подтверждаются, и 21 октября Кампредон уже может сообщить - все дело в любовных отношениях царевны Прасковьи с Мамоновым. "Оказывается, - пишет он, - царевна родила мальчика в Москве. Она не показывается теперь. Василий, любимый паж царя, отделался довольно тяжким наказанием; он снова попал в милость на другой же день; слуга его приговорен к каторге, а что постигнет Мамонова - еще неизвестно".
Незаконнорожденный ребенок у царевны, да еще мальчик, - значит, лишний претендент на престол, - и это при тогдашних взглядах, при неукротимом нраве Петра! Конечно же монастырь, ссылка, батоги и… ничего. Мертвое молчание в придворных кругах, никаких наказаний виновным. Что там! Прасковья венчается с Дмитриевым-Мамоновым, так звучала полная фамилия ее избранника, только брак остается до конца ее дней "необъявленным". Никаких упоминаний о нем не найти в генеалогических сборниках и царственных родословных книгах. Об этом позаботились и Петр, и все последующие монархи. Никаких следов не осталось и от жизни мальчика - один только начатый и недописанный живописцем Андреем Матвеевым портрет, закутанная платком детская головенка с пристальным взглядом испуганных, широко открытых глаз.