Тришкины кафтаны
В самых ясных местах текста таятся волчьи ямы. Пьеса буквально пронизана отсылками к другим литературным произведениям, журнальной публицистике, тайным политическим проектам. Если зацепить этот пласт, она зазвучит на сотни голосов, которых мы сегодня не слышим.
Так, в речи персонажей мелькают названия законодательных актов - "Указ о вольности дворянства" 1762 года, "Учреждение по управлению губерний" 1775 года, - которые пропускаются зрителем мимо ушей. А для Фонвизина они имели большое значение. Ведь подписанию каждого документа предшествовала борьба придворных партий, порой весьма ожесточенная, в которой драматург волей-неволей принимал участие на стороне своего покровителя Панина . Его раздражение могло выплеснуться и статьей, и стихотворным переводом с политическим подтекстом, и комедией.
Пожалуй, нет в мировой литературе другого произведения, которое, подобно "Недорослю", показывало бы момент столкновения благих законодательных начинаний и дремучей реальности. Под напором честных чиновников (что уже вызывает недоверие) и благонамеренных подданных патриархальная глубинка (а это вся Россия) уступает, но огрызается, показывает зубы и в любую секунду готова вернуть жизнь в прежнее, привычное русло.
Характерна сцена, где госпожа Простакова сначала униженно вымаливает у Стародума прощение за попытку насильно выдать его племянницу замуж, а получив таковое, готова кинуться на слуг с кулаками: "Простил! Ах, батюшка! Ну, теперь-то я дам зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке… Нет, мошенники! Нет, воры! Век не прощу, не прощу этой насмешки!"
В первый момент кажется, что речь идет только о похищении главной героини комедии Софьи: "Теперь-то допытаюсь, кто из рук ее выпустил". Но присутствие в доме чиновника губернского правления Правдина указывает на сложность ситуации: дело не ограничилось одним преступлением, ведь проверяющий приехал к Простаковым, ничего не зная о сироте. Тогда зачем? Были жалобы на "варварства" госпожи? Именно за них "презлая фурия" хочет посчитаться со слугами.
Перед нами детектив, возникший задолго до появления жанра и вылитый в форму комедии нравов. Одно преступление прячется за другим. Но все нитки намеренно выпущены наружу. Современники умели за них потянуть. Попробуем и мы.
Насильный брак
Прежде всего надо разделить два противозаконных акта и рассмотреть их по отдельности. Что натворили господа Простаковы в отношении Софьи?
После смерти матери девушку похитили из родного имения, увезли "неведомо куда", обобрали и намереваются выдать замуж за брата хозяйки Тараса Скотинина. Вот что жених Софьи Милон, молодой офицер, сопровождающий команду солдат к месту службы, говорит Правдину: "Я влюблен и имею счастье быть любим. Больше полугода, как я в разлуке с той, которая мне дороже всего на свете… Пишут ко мне, что, по смерти ее матери, какая-то дальняя родня увезла ее в свои деревни. Я не знаю ни кто, ни куда. Может быть, она теперь в руках каких-нибудь корыстолюбцев, которые, пользуясь сиротством ее, содержат ее в тиранстве".
Ответ Правдина: "Подобное бесчеловечие вижу и в здешнем доме" - готовит зрителя к нечаянному появлению героини: "А! вот она сама". Но не только. Преступление распространенное, узнаваемое; ему много примеров "и в здешнем доме", и по соседству. Исследования показывают, что так называемый "насильный" брак, когда девушку без согласия выдавали замуж, встречался практически в каждой семье. Исключением становилось обратное: молодые избирали друг друга по воле сердца. Приехавший из Сибири и помешавший "злодейству" дядя Стародум высказывает очень нетипичное для патриархальной среды мнение: "Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Поди за кого хочешь".
Дядя-то почти либерал! Очень похожие слова шесть десятилетий спустя Николай I напишет своей дочери великой княжне Ольге о ее предстоящем браке: "Как ты по Божию наитию решишь свою участь? С полной свободой, с полным испытанием твоего сердца, без предупреждений и без наущений, сама одна ты. Минута важная, решительная на всю жизнь… Никто не может тебе советовать, ты одна можешь и должна судить об этом деле… Что ты решишь, то будет" . Звучит по-стародумовски: "Поди за кого хочешь".
Но полувеком ранее примеров уважительного отношения к ребенку даже в самых образованных семьях было немного. Родители неволили своих дочерей не только из-за денег или чинов жениха, но и просто потому, что мысль о самостоятельном выборе казалась противоестественной. "Разве я в своем доме не вольна? Разве дети-то не мои?.. Ах она мерзавка!.. Что в том, противен ли он, нравен ли он ей или нет? Она ведь моя дочь, и будет за тем, за кого я выдать ее хочу", - рассуждала героиня пьесы Екатерины II "Именины госпожи Ворчалкиной" (1772), в которой зрители узнали старую подругу императрицы княгиню Е. Р. Дашкову, будущего директора Академии наук.
Только наиболее мягкосердечные люди видели в насилии над детьми "тиранство". Дочь заверила Ворчалкину, что "из воли ее не выступит", но едва не умерла от горя: "Она в великом смущении, побледнев и трясясь, шла через комнату, где мы сидели, и не дошед до других дверей, вдруг упала на землю, так что и поддержать никто не успел… Конечно, от печали; вот плоды вашей строгости!"
Оказывается, Фонвизин был согласен с императрицей по вопросу о смягчении семейных нравов. "Ввечеру быть уже сговору, - объявляет Скотинин, - так не пора ли ей сказать, что выдают замуж?" Простакова возражает: "Если ей сказать прежде времени, то она может еще подумать, что мы ей докладываемся".
Что значит "прежде времени"? И когда будет пора? На сговоре. Иные невесты узнавали о свадьбе только в церкви. Такая предосторожность позволяла избежать сопротивления. Ошеломленный человек редко бывает способен защищаться. Не успев опомниться, девица становилась женой незнакомого ей взрослого человека, которому родители передавали свои права на нее.
Еще совсем недавно, во времена Московской Руси, невесте разрешалось взглянуть на жениха только в церкви, после венчания, через узкую щель в покрове - платке, которым покрывали голову новобрачной. Иногда молодые оставались "слепы" до свадебного пира, где между их стульями протягивалась красная драпировка, разделявшая пару. Родственники тайком подносили к ней зеркальце, чтобы муж с женой могли взглянуть друг на друга еще до брачной ночи, и по выражению лиц гадали о взаимных впечатлениях. "Кому смех, а мне и полсмеха нет", - как говорит Тарас Скотинин в пьесе.
Конечно, подобные нравы царили только среди богатых слоев общества. У крестьян и городских мещан женщина в силу повседневной работы пользовалась бо́льшей свободой. Но эта свобода не ценилась, являясь признаком низкого положения. Состоятельные люди много перенимали у восточных соседей и считали затворничество для женщины желанным идеалом, подчеркивавшим ее высокий статус.
На читателей XVIII века патриархальные традиции, оставленные при Петре I, производили умилительное впечатление. Их находили соединением грубости, простоты и целомудрия. Князь М. М. Щербатов в 1786 году писал в памфлете "О повреждении нравов в России": "Приятно было женскому полу… что могли прежде видеть, с кем должны навек совокупиться". А кавалеры имели случай познакомиться на куртаге с девицами, "на которых прежде, поверяя взору родителей, женивались" . Обратим внимание, что новые отношения воспринимались не как нормальные, а как "поврежденные".
В этом вопросе Фонвизин не мог бы согласиться с Щербатовым. Но у последнего подрастала дочь, которой тот хотел бы распоряжаться без помех и поэтому забрал из Смольного монастыря, где воспитанниц "развращали" европейскими нравами .
Еще в начале века Петр I издал три указа (1700, 1702 и 1724), запрещавшие венчать молодых без взаимного согласия. В законодательной практике повторение означает, что тот или иной акт никак не может укорениться. Так, Екатерине II пришлось дважды отменять пытку при расследовании - судебные чины не понимали, как действовать иначе. Не понимали этого и родители. В 1722 году камер-юнкер Берхгольц описал венчание, происходившее не где-то в глубинке, а при дворе. На вопрос священника, обращенный к молодым: "Желают ли они вступить в брак и добровольно ли согласились на него?" - в церкви раздался громкий смех .
Обычно за жениха и невесту отвечали родные. Часто к венцу подходили люди уже сломленные - уговоренные, запуганные, не смевшие "выступить из воли" старших. Имелся и другой - мягкий - способ заставить невесту поступить "как следует" - слезы матери, рассказы о разорении семьи, о долге перед близкими. Так, в 1817 году молоденькая Екатерина Буткевич (во втором, счастливом, замужестве Зурова) была выдана родителями за богача, польского графа В. В. Стройновского. Разница в возрасте составляла 41 год. Мать на коленях просила семнадцатилетнюю красавицу спасти родных от нищеты .
Случалось, что невесты даже не сознавали, куда и зачем их ведут. "Дело было решено без меня", - вспоминала о своем замужестве в 80-х годах XVIII столетия А. Е. Лабзина. Больная мать позвала ее, долго ласкала и просила "согласия" на устройство дальнейшей судьбы. "Я, никак не подозревая, чтоб это было мне замужество, со слезами ей отвечала, что я никогда воле ее не противилась и всегда ставила законом ей повиноваться" .
Показательна и судьба матери Дашковой, М. И. Сурминой. Ирландская компаньонка княгини Марта Уилмот (Вильмот) записала рассказ покровительницы: "Госпожа Сурмина… еще девочкой была выдана замуж за князя Юрия Долгорукова. Вскоре после этого семья Долгоруковых попала в опалу, и императрица Анна [Иоанновна] приговорила князя к пожизненному изгнанию в Сибирь. Мать Сурминой… бросилась к ногам императрицы, умоляя разрешить развод дочери, получила разрешение и через несколько месяцев выдала ее замуж за графа Романа Воронцова" . После возвращения из ссылки в 1741 году Долгоруковы встретились с Воронцовыми. Бывшие супруги узнали друг друга и "были чрезвычайно смущены", но ни о каком "возвращении к старому" речи уже идти не могло. Тем более что Марфа Ивановна для получения развода написала под диктовку матери прошение, в котором заявляла несогласие с "образом мыслей" мужа . Как не вспомнить недавние печальные времена, жен и детей "врагов народа", писавших отказы от мужей и родителей, чтобы не разделить их судьбу и не попасть в лагерь?
Сама выйдя замуж по любви, но не обретя счастья, Дашкова, видимо, решила, что старый добрый способ - не считаться с мнением невесты - вернее. Она начала сватать дочь очень рано, лет с двенадцати, а выдала в пятнадцать. Первый претендент - кузен покойного мужа, князь Александр Борисович Куракин, был десятью годами старше невесты. То обстоятельство, что девочка, почти ребенок, должна встретиться со взрослым мужчиной, известным своими куртуазными похождениями, не смущало мать. Позднее, выдав Анастасию за другого, очень состоятельного жениха, княгиня писала, что совместная жизнь с молодыми позволяла ей "охранять молодость" дочери, то есть до поры до времени не допускать мужа к жене. Промучившись в роли "соломенного вдовца" и не получив ни супруги, ни обещанного приданого, тот уехал. А княгиня, потратившись на обучение Анастасии в Англии, использовала дочь как бесплатного переводчика для академических журналов .
Мать считала свои права священными и естественными. Ребенок мыслился как собственность, которую родители в полном смысле слова "сделали". В 1786 году княгиня написала пьесу "Тоисиоков", где с подмостков обосновывала свои принципы. У ее главной героини - госпожи Решимовой - две племянницы. Одна по своей воле вышла замуж и теперь несчастна. Другая, более скромная и робкая, живет у сестры и наблюдает "неустройство" ее дома. "Крушусь о сестре твоей, - говорит Решимова племяннице, - но кто же виноват? Сама выбрала, влюбилась в болвана… Ты, мое любезное дитя, не погуби себя так же. Дай мне за тебя решить" .
Повиновение воле старших - единственное, что может обеспечить счастье в будущем. "Она у меня маленькая по ниточке ходила", - восхищается героиня кротостью младшей из девушек. Пьеса автобиографична. Всякий раз, когда Анастасия пыталась бунтовать - разъехаться с матерью, уйти к мужу, - княгиня грозила заключить ее за неповиновение в тюрьму. И имела на это право .
Законодательство поддерживало родительскую власть. Поэтому Софья у Фонвизина не спешит возражать родным, которые увозят ее и распоряжаются наследством. "Правду сказать, мы поступили с Софьюшкой, как с сущею сироткой, - признает Простаков. - …Взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим". Защищаясь от обвинения в корысти, он заявляет: "Ведь Софьюшкино недвижимое имение нам к себе придвинуть не можно". Но ему не верит даже Скотинин: "А движимое, хотя и выдвинуто, я не челобитчик". Потому брак и слажен в кругу семьи, что Тарас не намерен судиться за грабеж невесты: "Всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду".
Дядя из Сибири
Единственное спасение для Софьи - более близкий родственник, который может забрать девушку. И даже подать жалобу. Правдин подталкивает Стародума: "Ваше одно слово перед правительством… и уже спасти ее (Простакову. - О. Е.) нельзя". Но дядюшка знает, что надо прощать обиды, и в этом солидарен с племянницей. Закон законом, а совесть совестью.
Приглядимся к этому персонажу.
Понятие "американский дядя" вошло в поговорку. Имеется в виду богатый заграничный родственник, который вдруг оставляет наследство никому не известному дальнему члену семьи.
У Софьи такой родственник был. Правда, пропадал он не в Америке, а в Сибири, где нажил состояние и готов осчастливить им сироту. "Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, - говорит он племяннице, - но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою". То есть, выйдя из действительной, сначала военной, потом придворной, службы, герой получил так называемый абшид - деньги, которые выдавались отставникам из казны, - и отдал их вдовой сестре на воспитание малютки. А сам отправился на край света искать счастья. "Решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая правосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды, верно и щедро".
Создается впечатление, будто благородный дядя руду копал. На самом деле он тоже служил, но хитрость состояла в том, что в отставку выходили следующим чином. То есть полковник становился бригадиром. И вступал в новую службу, уже исходя из бригадирского звания. На окраинах империи - в Сибири, в Новороссии и Крыму, позднее на Кавказе - существовали льготы, позволявшие быстрое продвижение - без "подлой выслуги". Уехав из столицы в "землю незнаемую", Стародум мог обрести и генеральство. Новый уход в отставку потянул бы за собой новый, уже генерал-майорский чин и новый, куда больший абшид.
Это только игра со званиями - вполне законная и никем не запрещенная.
Где в Сибири можно было себя применить? Либо на казенных заводах, либо при сборе налогов с местного населения. Ведь нет сведений, что Стародум основал собственное дело или нанялся к частным предпринимателям вроде Строгановых, Демидовых, Мясниковых или Твердышевых, которые, впрочем, тоже зависели от казны. На заводах ему пришлось бы иметь дело с приписными заводскими крестьянами, которых Екатерина II называла "роптунами по справедливости", в том смысле, что их требования к хозяевам справедливы, а положение крайне тяжело. Совсем недавно прогремела Пугачевщина, в которой приняли участие горнозаводские рабочие Урала. Окажись дядюшка на заводах, и он не смог бы с чистой совестью произносить речи о добродетели.
Положение сборщика налогов с местных охотничьих народов еще интереснее. Екатерина II рассказывала французскому послу графу Луи де Сегюру о наказе, который ее северные подданные привезли в Уложенную комиссию: "Выборные от самоедов, дикого племени, подали мнение, замечательное своей простодушной откровенностью. "Мы люди простые, - сказали они, - мы проводим жизнь, пася оленей; мы не нуждаемся в Уложении. Установите только законы для наших русских соседей и наших начальников, чтобы они не могли нас притеснять; тогда мы будем довольны, и больше нам ничего не нужно"" .