Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский 2 стр.

В XX веке

Характерно, что красные с самого начала чувст­вовали в Петербурге что-то не "свое", что-то опасное для них. Нигде, даже в Москве, не было такого количе­ства массовых депортаций прежнего населения. Даже после погубившего Санкт-Петербург голода и серии массовых расстрелов 1918-1919 годов Петербург вы­зывал некую смутную опаску. И "чистили" его на со­весть, старательно пытались создать на месте города Петра город имени своего кумира Ленина.

История показала: большевики совершенно спра­ведливо чувствовали некую опасность, исходящую от города. Но им, конечно, и в голову не приходило, что главная опасность-то исходит не от живущих в Петер­бурге людей, а от самих дворцов, площадей, проспек­тов, улиц... И даже если депортировать из Петербурга вообще все прежнее население, Петербург не будет Петербургом, не сумей он повлиять на заполнявшие его пустоту "классово правильные" элементы. Как бы тща­тельно ни были отобраны будущие пролетарии и буду­щие совслужи, как бы им ни промывали мозги, но стоит пустоте обезлюдевшего, расстрелянного, вымершего, разбежавшегося города начать заполняться, - и уже в конце 1920-х воспроизводится известное.

Чуть ли не самое поразительное изменение за всю историю Петербурга произошло с "ленинградской" пар­тийной организацией. Против "хозяина", против вождя, признанного всей многомиллионной партийной мафией, выступили вроде бы ближайшие его сподвижники, на­персники и клевреты. Так сказать, плоть от плоти, кость от кости. На 90% - без петербуржских корней; люди, не получившие никакого образования и, соответствен­но, не способные толком и понять, где находятся. "Гля­дим на влажные торцы, как скиф на храмы Херсонеса". Люди, сформированные Системой и никогда против нее не поднимавшие голос.

Это были люди, свято уверенные в истинности мар­ксизма, в правильности линии ВКП(б), не имевшие ничего против массовых убийств офицеров, священников и прочей, как выражался вождь и учитель мирового пролетариата, "черносотенной сволочи". Но Петербург как-то странно, возможно, даже против их воли подей­ствовал на них. Войдя в них, Петербург странно (веро­ятно, и болезненно) раздвоил их личности; и они вдруг обрели способность понимать, что бред - это бред, примитив - это примитив, партия нового типа - ника­кая не партия, а шайка. И что вождь партии нового ти­па - не гений и не гигант духа, а просто смертельно опасный и вредный негодяй и дурак. Ничего странно­го нет в понимании само собой разумеющихся вещей. Взрослый человек и понимает их ровно потому, что он - взрослый. Но, учитывая биографии Кирова и всех его присных - да, это понимание было очень странно и, конечно, совершенно неожиданно.

Более того - эти коммунисты обрели еще и спо­собность дистанцироваться от официальной линии пар­тии, заявить о каком-то своем понимании того или ино­го и вступить в почти наверняка проигранную борьбу с Джугашвили и его приближенными. Характерно, что "ленинградская" оппозиция действительно существова­ла и действительно объединяла лиц, живших в огаженном, переименованном, оболганном "городе трех рево­люций" - в Петербурге. И этот удивительный город продолжал что-то делать даже с ними.

Без каких-либо недомолвок или неопределенностей позволю себе не разделять убеждений и представлений любой коммунистической группировки. Позволю себе также не сочувствовать судьбе членов любой такой груп­пировки и считать их гибель от руки своих же - про­явлением Промысла Божьего. Но все же - какие инте­ресные вещи происходят в Санкт-Петербурге!

Поразительно, но и евреи, хлынувшие в бывшую столицу во время Первой мировой войны, а особенно после Декрета об "угнетенных народах", во всей полноте испытали на себе действие Петербурга. В дореволюци­онной России еврей, чтобы покинуть "черту оседлости", вынужден был выкрещиваться. Хотя бы формально, лицемерно, но он становился православным, человеком христианского мира. В советское время не нужно было ничего изображать, ни во что включаться и ничему, кро­ме марксизма, не являть лояльность.

Но странное дело: проходит лишь два-три поколения, и приходится признать, что питерские евреи преврати­лись в довольно заурядный, не очень выделяющийся и все более ассимилирующийся субэтнос русского су­перэтноса. Есть, конечно, патологические исключе­ния - хотя бы Ю.Герман с его славословиями в адрес Дзержинского и неимоверно проституточными книжка­ми, славящими "органы", может рассматриваться как ев­рей, приложивший поистине титанические усилия для того, чтобы быть только и исключительно "советским" и не иметь отношения решительно ни к чему русскому или российскому . Но не могут же выродки определять суть идущих процессов.

Конечно, и немцы, и латыши, и даже пленные шве­ды и французы порой входили в число петербуржских жителей. Но все же это были люди хоть и из разных частей - но общего, христианского мира; люди, объе­диняемые с русскими хотя бы самыми общими элемен­тами культурного кода.

Осмелюсь напомнить, что очень многие из евреев не только не имели, но и не хотели иметь ничего обще­го с Россией; чувства причастности к русской истории или к достижениям русской культуры не испытывали. Советскими властями, а порой и в семьях воспитыва­лись они на представлениях о дикости и отсталости России до большевиков, на ненависти к ее историче­ской традиции. Многие из евреев, наполнивших Петер­бург, к тому же имели основания для личной ненависти к России, погубившей их близких. В Петербурге эти люди оказались случайно, просто бежали из охвачен­ной погромами Галиции или Волыни, прибивались к крупному, яркому городу... А их внуки стали петербурж­цами.

Как Александр Городницкий, прославивший в своих песнях Санкт-Петербург и весь петербургский период русской истории. Как Лев Клейн, едва ли не ведущий из петербургских археологов. Как известнейший уче­ный Эрик Слепян. Как культуролог Моисей Коган. Как... Но нет, слишком долго перечислять. Силен же город!

Второе убийство Петербурга

В 1939-1940 годах, вопреки всем депортациям и расстрелам, в Петербурге жило, по крайней мере, ты­сяч триста прежних жителей - тех, кто обитал в нем до "эпохи исторического материализма". Трудно сказать, кто больше раздражал властей предержащих - эти лю­ди и их потомки или же новые поселенцы, удивитель­ным образом начинавшие вести себя так же, как преж­ние жители.

Во всяком случае, власти предприняли действия, ко­торые понимать можно только одним способом: как соз­нательное и последовательное убийство города.

При советской власти полагалось считать, что Бадаевские склады с запасами продовольствия разбомбила авиация нацистов. Это - официальная версия.

Но старожилы города не раз рассказывали мне, что в тот день район Бадаевских складов практически не бомбили.

- НКВД поджигало, - спокойно, бесстрашно гово­рили мне не раз.

- Зачем поджигало?!

Вот на это "зачем" давались очень разные ответы. Большая часть из них сводилась к тому, что подожгли склады "по ошибке", или что "думали всех вывезти". Второе заведомо неправда - Бадаевские склады сгоре­ли уже после того, как кольцо блокады замкнулось.

Добавлю к этому: вы уверены, дорогой читатель, что во время блокады в Петербурге так уж и не было еды? Если уверены, то объясните мне, пожалуйста, из каких таких складов выдавались ветчина, яйца, мясные консервы, сыры, - не говоря о крупах и хлебе? А эти продукты выдавались, и не такому уж малому числу лю­дей. Несколько десятков тысяч советских начальников получали свои спецпайки и жили совсем не так уж пло­хо посреди вымиравшего города. Да куда там "непло­хо"! Неплохо - это в плане снабжения продуктами. А они ведь к тому же вполне могли и кое-что нажить - например, драгоценности, произведения искусства. Стоило все это недорого. Я лично знаком с людьми, ко­торые во время блокады отдавали золотые украшения за хлеб по весу: грамм за грамм. Правда, хлеб был хо­роший, вкусный и пропеченный. Пекли-то его для на­чальства, а не для населения.

Но так или иначе, вот факты - во время блокады Ленинграда продовольствие в городе было. Вопрос, для кого оно было, а для кого продовольствия не было. Од­ни жили себе и даже наживали золото и картины, дру­гие обречены были на смерть.

Добавлю еще, что "бывших" старались не вывозить из вымиравшего города. Например, вторая семья Нико­лая Гумилева, его вдова и почти взрослая дочь умерли от голода. Если же "бывшие" выезжали из Петербурга, то их старались не пускать обратно.

Вот и получается, что поджог Бадаевских складов укладывается в чудовищную, но вполне реальную и впол­не логичную картину еще одного убийства города.

Казалось бы - зачем нужно новое убийство Санкт-Петербурга? Зачем новая волна смертей - и старых пе­тербуржцев, и тех, кто только начал ими становиться?

В том-то и дело, что логика тут есть, и беспощад­ная. Вспомним идею борьбы азиатского и европейского начал в России - причем азиатское начало олицетво­ряется Москвой, а европейское - Петербургом. Эту мысль очень любил и совал куда надо и куда не надо Николай Бердяев, но в общем он только ярко иллюст­рировал то, с чем принципиально были бы согласны ес­ли не все - то 90% людей его круга.

Трудно отделаться от мысли, что большевики мыслили так же - только знаки у них полярно менялись полюсами. Где у Бердяева был "плюс", у них в Европе располагался "минус". Вот и все!

Город, олицетворявший русский европеизм, следо­вало уничтожить.

Людей, воспитанных в этом городе как русские ев­ропейцы, следовало истребить, чтобы не мешали "стро­ить светлое будущее".

Очень интересно, что эта оценка Петербурга полно­стью разделялась и нацистами. Существовала "специ­альная" оценка нацистами ленинградского населения. Оказывается, в России два мира - Москва и Петер­бург. Москва - это олицетворение азиатской деревни, при необходимости она может стать навозом, нужным для рейха.

А вот Петербург - это его жители создали из "на­воза" империю, стремившуюся на запад. Вывод - Пе­тербург опасен для рейха. Петербург необходимо унич­тожить.

Была секретная инструкция членам НСДАП - что­бы они не вступали лишний раз в разговоры с русскими и проявляли большую осторожность в этих разговорах. Русские - хорошие диалектики, они умеют спорить и "обладают способностью убеждать в самых невероят­ных вещах". Самыми же опасными в этом отношении людьми объявлялись именно жители Санкт-Петербурга .

Удивляться не стоит - национальные социалисты гораздо меньше отличаются от интернациональных, чем хотелось бы и тем, и другим.

После войны

В 1948 году интеллектуальную оппозицию пе­тербургских журналов "Звезда" и "Ленинград" красные сразу же объявили "рецидивом", пережитком царизма и наследием "мрачных времен реакции". То, что А.А. Ахматова была и лидером и знаменем интеллектуальной оппозиции, - это факт. Но в этой оппозиции участвует множество людей, не только не происходящих из "быв­ших", но до самых последних десятилетий не имевших к Петербургу никакого отношения. Оппозиция, конечно, несерьезная, смешная. По существу, это вообще была не столько идейная оппозиция, сколько судорожная по­пытка всему вопреки пытаться быть самими собой. Да­же вопреки инстинкту самосохранения. Хотя бы немно­го. Хотя бы частично. Хотя бы притворившись, что лоя­лен, и в узких рамках полудозволенного.

Но для того, чтобы вести себя так, необходимо иметь представление о себе, своей особости. Надо иметь то, что пытаешься сохранить в себе и что не укладывается в отведенные "сверху" содержание и форму. То есть нужна некая отделенность, дистанцированность и от официальной идеологии, и от тоталитарного, и вообще от любого государства. Если даже и не словесно оформленная, то хотя бы на уровне эмоций, каких-то смутных душевных переживаний. Типично "петербургскую" ре­акцию на давление извне проявляли те, кто въехал уже в "Ленинград", и притом чуть ли не по комсомольской путевке.

И в более позднее время выкашиваемый, искореняе­мый всеми средствами "город трех революций" поднимал головы... порой головы совсем недавних переселенцев. Всю "советскую" историю в Петербурге все время что-то бродило, булькало, не могло успокоиться...

Ох, не случайно именно Васильевский остров поро­дил И.Бродского и кружок к нему близких! И не зря ведь последние в "советской" истории масштабные аре­сты "не таких" произошли именно в Петербурге и полу­чили даже официальное наименование "ленинградской волны" арестов - Азадовский, Рогинский, Савельев, Мейлах, Мирек, Клейн и т.д.

И сегодня преет странное варево города, но об этом ниже и отдельно.

После всего сказанного уже не очень странно, что к 1960-1970 гг. население Ленинграда упорствовало, называя себя "петербуржцами". Так называл себя даже тот, чей дед и даже отец родились в псковской деревне: называться петербуржцем было почетно, относились к этому ревниво. Иметь предков в Петербурге до 1914 г. было высшей формой снобизма, и если даже о таких предках врали - то ведь получается, человек хотел иметь именно таких предков! Приписать себе праде­да - питерского извозчика или владельца швейной мастерской, - значило повысить свой общественный статус. В том числе статус в самой что ни на есть ин­теллигентной среде. И ничего тут не поделаешь!

Неоднократно мне доводилось вступать в споры о том, имею ли я право называться "петербуржцем" . Вроде бы прадеды жили в Петербурге, и не одно поколение. Но, с другой стороны, - петербуржцем является тот, кто или родился в городе и прожил там первый год жиз­ни, или тот, кто прожил в Петербурге 30 лет...

Спорившие приходили на мой счет к разным выво­дам, но интересны не сами по себе мои (или еще чьи-нибудь) "права". Интересна сама ситуация, когда "пе­тербуржцы" оказывались такой престижной группой населения, что "право" человека принадлежать к ним требовалось обсуждать, прикидывать, уточнять и т.д. Назовись я "тамбовцем" в присутствии жителей Тамбо­ва и на том же основании - предки жили в этом горо­де, - обсуждения бы не возникло. Даже если бы осно­вания для этого были бы самые слабые - скажем, одно время в Тамбове жил прадед... или что-нибудь в этом духе. Нет у тамбовцев такой ревности к своему городу, совсем не так важно очертить кружок "своих".

Получается, что буквально с момента основания го­рода в нем шло образование какого-то особого, "санкт-петербургского" субэтноса, рождался особый вариант российской культуры. Стоило людям из какой-либо социальнои группы и даже из какого-то этноса попасть в Петербург, как они совершенно независимо друг от друга и независимо от собственного желания начинали становиться петербуржцами. Этот процесс неоднократ­но прерывали искусственными средствами, но всякий раз он возобновлялся.

Любая социальная или национальная группа, стоит ей оказаться в Петербурге, странным образом изменя­ется. Такая группа приобретает этнографические чер­ты, общие с другими жителями Петербурга, и начинает определять себя как "санкт-петербуржцы", "петербурж­цы" или "питерцы" - вне зависимости от того, откуда они родом. Такая группа становится (по крайней мере, в России) носителями передового сознания, вызываю­щими ассоциации с Европой. И все эти группы петербуржцев неизбежно, опять же - вопреки их собствен­ной самооценке и собственному желанию, оказываются преемниками. Процесс получается, вопреки всему - единый, хотя и протекающий в несколько разных эта­пов, и не раз прерванный властями.

Тем более странно, что до сих пор никто не смог объяснить: в чем же именно состоит "особенность" го­рода, и как, через какие механизмы он оказывает свое удивительное воздействие на человека.

Глава 2
КУЛЬТУРНАЯ СТОЛИЦА РОССИИ

Страшен город Ленинград.

Он походит на трактат,

Что переведен с латыни

На российский невпопад.

А. Величанский

Империи рано или поздно рушатся. Границы го­сударств редко пребывают в неизменности. Кому, как россиянам, этого не знать... Но эти застроенные, изме­ненные до неузнаваемости участки земной поверхности - города, - они продолжают жить какой-то своей, совершенно самостоятельной жизнью. Судьба некото­рых городов очень тесно зависит от судьбы государст­ва. Судьба других оказывается совершенно в стороне от судеб государств и империй, торговых путей и "ве­личия" безумных владык.

Судите сами: маленькая Лютеция была совершенно ничтожным городишкой в сравнении с Суассоном или Орлеаном. Так, маленький городок в Галлии, мало инте­ресный и галлам, и любым завоевателям. За нее не бо­ролись варвары и галло-римляне, городок не делали своей резиденцией могущественные епископы и коро­ли. Скорее сам город, разрастаясь по каким-то одному Богу ведомым законам, вынудил сделать себя столицей Франции.

Центр торговли, науки, культуры, моды, источник постоянных новаций решительно во всем - Париж превосходно видно в европейской жизни. Причем со­вершенно независимо от того, был он столицей или нет. Не будь Франция столь благоразумна, чтобы сделать Париж столицей, еще неизвестно, кому было бы ху­же - остальной Франции или Парижу...

Краков стал столицей Польши в XI в. и перестал ею быть в XVI в. Вроде бы даже запустел после нашествия шведов в середине XVII века. Но... Краковский универ­ситет. Но начавшееся в Кракове восстание Костюшко (1794); Краковская республика 1815-1846 гг.; Кра­ковское восстание 1846. Прошу извинить - но и кра­ковская колбаса. Столичности Краков давно лишен; но развивается как город науки, город культурных нова­ций и вместе с тем - как "бунташное", вечно противо­стоящее властям место. В судьбе Кракова явно есть не­что, роднящее его с Санкт-Петербургом.

Так же и в Швеции Упсала без прямой помощи вла­стей предержащих выросла из языческого, затем хри­стианского культового центра в университетский город. Да какой! Общеевропейского значения. Не в королях и епископах дело: скорее это сама Упсала не позволяла себя обойти, и именно потому стала резиденцией архиепископа, центром торговли всей Южной Швеции, ме­стом коронации королей и проведения мероприятий на­ционального масштаба.

В XIX веке мрачноватая слава клерикализма и реак­ционности пришла к Упсале. Уж, наверное, такая слава приходит не посредством государственных указов.

Так же "самостоятельно" стал крупнейшим культур­ным центром Мюнхен. Не все родившееся в нем спо­собно вызывать восторг - от идеи Баварской автоно­мии до "Пивного путча". Но закономерность явно та же.

Словом, существуют города, в которых, подчиняясь еще не ясным законам общественного развития, проис­ходит активное развитие культуры - выражаясь по-ученому, культурогенез. В этих городах складывается местный по происхождению культуроносный, культуротворческий слой. Население города по непонятной причине начинает заниматься науками и искусствами и добивается в этих занятиях многого.