Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский 8 стр.

А осенью устойчивые холода начинаются в середи­не - конце сентября. Трава жухнет и вянет, и нет и не может быть ничего даже похожего на эту роскошную картину - зеленая высокая трава в тридцать сантимет­ров, еще совсем зеленая, и на ней - пышные сугробы влажного, источающего слезу, снега. Снег, кстати, "у нас" тоже другой - сухой, колючий, твердый. Совсем непо­хожий на влажный, мягкий снег Европы.

Так что давайте, господа петербуржцы, не будем вести смешных разговоров про ужасный климат и про "экстремальные условия существования". Простите, но принимать это всерьез невозможно.

Да и не селились отродясь крестьяне в местах, где невозможно или очень уж затруднено земледелие. И ес­ли задолго до Петра распахана была практически вся нынешняя территория города, это о чем-то да говорит.

Наводнения? Пронзительные, рвущие душу истории про крестьян, которые не строили прочных изб, а строи­ли только сооружения, которые при наводнениях можно было быстро разобрать, сделать на них плоты и уплыть.

Ну и что, эти истории тоже кто-то принимает всерьез?

Нет слов, наводнения были, что там говорить... Но это еще одно доказательство того, что селиться в пойме Невы - стоило. Если бы угроза наводнений не искупа­лась бы выгодой жизни здесь, если бы между наводне­ниями не наживали больше, чем теряли во время ката­строфы - тогда никто бы и не селился, уверяю вас. Земли хватало.

Все это заставляет критически относиться к класси­ческому мифу про "пустое пространство", которое Петр "вызвал к жизни". Дельта Невы была заселена и освоена, что называется, искони веку. Что место было глухое, ма­лолюдное - это уже другой вопрос. Но к 1703 году на территории будущего Санкт-Петербурга жило никак не меньше 5-6 тысяч человек, крестьян и горожан. Здесь шумели города, шла торговля, процветали ремесла; это совсем не "бедные челны" первобытных людей.

Глава 6
МИФ ОТСУТСТВИЯ ВЫБОРА

И погнал я коней

Прочь от мест этих

Гиблых и зяблых.

В. Высоцкий

Возникает, впрочем, естественнейший вопрос: если место это было такое гиблое и зяблое, почему же строительство велось именно на нем?! Официаль­ная легенда объясняет, что надо было противостоять шведам. Для этого нужно было построить крепость, а ни в каком другом месте строить ее было почему-то нельзя.

А поскольку единственно возможное место для воз­ведения крепости, Заячий остров, было топкое и не­удобное, то "пришлось" построить целый город, чтобы он "подпирал" собой крепость.

Есть, впрочем, и другое объяснение, тоже вполне приемлемое для официальной легенды: необходимо бы­ло перенести столицу из Москвы, чтобы прервать куль­турную традицию Московии и "начать историю снача­ла".

Оба объяснения абсолютно несостоятельны. Если цель была в том, чтобы обозначить свои завоевания, показать серьезность намерения выйти к морям, - во-первых, такая задача не требует ни возведения города, ни тем более - перенесения в него столицы.

Во-вторых, строить и крепость, и город можно было и в более крепких местах - или на берегу Финского залива (хоть на гранитном севере, хоть на давно осво­енном русскими юге), или там, где выходит из Ладоги Нева. В обоих случаях декларируемая цель была бы достигнута.

В-третьих, на балтийском побережье было много городов, которые могли бы сыграть роль столицы ни­чуть не хуже Петербурга. А то и получше.

Про крепость

Если даже крепость обязательно должна была располагаться на Неве - то и тогда Петр выбрал едва ли не самое скверное изо всех возможных мест.

Не было никакой необходимости строить Петербург именно на Заячьем или на Васильевском острове. Если Петру необходим был порт на Балтике, почему бы ему не пользоваться уже захваченным Ниеншанцем? Или не ставить новый город в крепком месте, где Нева вытека­ет из Ладожского озера? Любой из этих вариантов был бы лучше, удобнее выбранного, и приходится прийти к выводу, что Петр хотел строить новый порт именно там, где он его затеял строить.

1 мая 1703 года русская армия взяла Ниеншанц. "Мал, далек от моря и место не гораздо крепко от нату­ры" - написано в походном журнале Петра, после чего Ниеншанц решено сровнять с землей.

После чего уже 16 мая начинает строить крепость Санкт-Питерь-Бурьх на Ени-саари, Заячьем острове, - в месте более плоском и хуже укрепленном, чем устье Охты, еще менее "крепком от натуры", лишенном даже таких укреплений, как у Ниеншанца. Ближе к морю? Да, на целых 10 километров по прямой.

В 1714 году Ниеншанц осмотрел мекленбургский посланник Вебер и нашел там только несколько разва­лин, глубокие рвы, колодцы, подвальные ямы. Все же строительные материалы пошли на возведение петер­бургских строений.

Не проще ли было воспользоваться Ниеншанцем вместо того, чтобы тащить его камни и бревна на дру­гое место, и там опять укладывать их в правильном по­рядке?

Официально создавался миф о неизбежности по­стройки именно в этом месте. На самом деле можно бы­ло выбрать место и получше (Ижора, Орешек, Лодейное Поле) - то есть в местах, где хотя бы нет ежегод­ных разливов Невы.

Про столицу

Что касается создания столицы, то тут все вооб­ще "не так": нет вообще никаких рациональных причин переносить столицу именно в Санкт-Петербург.

Если уж необходимо перенести ее "поближе к Ев­ропе" и на Балтику, то перенести столицу можно было в уже существующие и уже отбитые у шведов в 1710 го­ду Ригу или Ревель. Оба эти города были портами, име­ли мощные оборонительные укрепления, которые мож­но было еще усилить по мере необходимости.

Многие историки, по крайней мере, со времен В.О. Ключевского обращают внимание - мол, само возникновение Петербурга случайно; город этот возник в тот краткий момент, между 1701 и 1710 годами, когда первые захваты земель на побережье Балтики уже со­вершились, а будут ли новые - еще совершенно не было известно. В 1703 году у Петра еще могло поя­виться рациональное, логически осмысленное желание построить новый город на уже отбитых у шведов зем­лях. После 1710 года, когда в его руках были и Ревель, и Рига, никакой реальной необходимости строить такой город уже не было.

И совершенно прав Владимир Осипович Ключев­ский и в другом - если речь идет о необходимости порта на Балтике, то с захватом Ревеля и Риги стро­ить ничего уже было не нужно. Даже если необходи­мо было перенести столицу на Балтику, и тогда вполне годились бы и Ревель, и Рига, и Ниеншанц, и Нотебург...

Мистика решений Петра I

Петр откровенно хотел строить новый город. Не просто порт или даже не просто новую столицу, а СВОЙ город. Только свой, город только Петра, и по­строить его по своему усмотрению. Чтобы никто, кроме него, не имел бы никакого отношения к возведению этого города. В этот замысел входило и построить его в максимально неудобном, самом трудном для возведения месте. В таком, чтобы трудностей было побольше, и противопоставление природного и созданного челове­ком - максимально. Город - символ своего могущест­ва. Город - символ своей империи. Город - памятник своему создателю. Город, в котором он сможет жить и после того, как умрет.

Известно, что Петр обожал Петербург, называл его "парадизом", то есть раем, и был к нему совершенно некритичен. Механик Андрей Нартов, знакомый с Пет­ром лично и часто общавшийся с ним, передает, что ко­гда "по случаю вновь учрежденных в Петербурге ас­самблей или съездов между господами похваляемы бы­ли в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды... отвечал он так: "Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я ви­деть у себя, а в прочем Париж воняет". Петербург, по-видимому, издавал благоухание...

Пленный швед Ларс Юхан Эренмальм передает, что "царь так привязался всем сердцем и чувствами к Пе­тербургу, что добровольно и без сильного принужде­ния вряд ли сможет с ним расстаться". Далее Эрен­мальм передает, что царь не раз и не два говорил, целуя крест, что он легче расстанется с половиной своего царства, чем с одним Петербургом.

Впрочем, есть немало и других свидетельств, и рус­ских, и иностранных свидетельств того, что Петр про­тивопоставлял Петербург не только ненавистной Моск­ве, но и вообще всему миру - и Парижу, и Лондону, и Стокгольму, и ... словом, всему на свете.

Эта судорожная, некритичная, доходящая до край­ности любовь не совсем обычна и для порта, и даже для собственной столицы, но объяснима для своего де­тища, для города, создаваемого как место для жизни и место последнего упокоения.

Самодурство? Видимо, и без него не обошлось. Но даже и это желание любой ценой завести не какой-ни­будь, а "собственный", Петром же и построенный град-столицу, не дает ответа на вопрос: ПОЧЕМУ ВЫБРАНО ИМЕННО ЭТО МЕСТО?!

Ведь что бы ни строить - а оно одно из наихудших.

В создании Санкт-Петербурга именно там, где он был создан, есть нечто в полной мере мистическое. То есть постройка крепости на Заячьем острове спустила механизм причинно-следственных связей. Если кре­пость перерастала в город, тем более - в столичный город, то уже совершенно закономерно центр этого го­рода перемещался на Адмиралтейскую сторону. И в дальнейшем город тоже рос по своим законам естест­венной истории городов.

Но в том-то и дело, что не было никакой необходи­мости строить ни крепость, ни тем более город на За­ячьем острове. Я совершенно серьезно утверждаю, что в этом выборе Петра есть нечто вполне мистическое, не объяснимое никакими рациональными причинами и не сводимое ни к какой военной или государственной не­обходимости. Не объяснимое даже блажью или само­дурством Петра. Действительно - а почему его приво­рожило именно это место? И с такой силой приворожи­ло, что до конца своих дней он обожал свой "Санкт-Питерь-Бурьх"? Это непостижимо.

Глава 7
МИФЫ НАЗВАНИЯ

...в Европу прорубить окно.

А.С. Пушкин

Современный человек (в том числе и житель Пе­тербурга) редко сомневается - этот город назван в честь Петра I. На самом деле город был назван в честь святого Петра. Град святого Петра имел того же небес­ного покровителя, что и Рим - то есть претендовал на такое же значительное положение в мире . Название же города долгое время никак не могло устояться. Санкт -Питербурх, Санкт Питер Бурх, Ст. питербурх, Санкт П. Бурх, Санктпетербург, Санктпетерзбурх, Питерсбург, петрополис, S. Piter Burch, St. Petersburgh, St.P. Burg - такие названия встречаются в официальных источни­ках. Долгое время кто как хотел, так и писал.

При этом герб Петербурга содержал те же мотивы, что и герб Рима (хотя, конечно, и видоизмененные должным образом): перекрещенным ключам в гербе Ва­тикана соответствуют перекрещенные якоря в гербе Петербурга . Город ассоциировался и с Константино­полем, и с Римом, и с Иерусалимом. Чем только не был он в воображении создателей!

Но сразу, еще при жизни Петра, он в сознании со­временников (и самого Петра тоже) становился горо­дом Петра I. Уже упоминавшийся Андрей Нартов пере­дает такие слова Петра, который как раз садился в шлюпку, чтобы плыть к своему домику - бревенчатой избе, в три дня построенной для него солдатами: "От малой хижины возрастет город. Где прежде жили рыба­ки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией".

Сказано это было в 1703 году, когда только возво­дилась Петропавловская крепость, а славное будущее "Санкт-Питерь-Бурьха" можно было воображать себе решительно каким угодно - поскольку города еще не было.

Тем более к концу XVIII, к XIX веку Петербург ста­новится в массовом сознании "городом Петра", и хотя образованные жители города и империи прекрасно помнят, в честь кого дано первоначальное название, Петербург - гораздо в большей степени город Петра I, чем святого Петра. Град Петра "Из тьмы лесов из топи блат вознесся сильно, горделиво", - писал А.С. Пуш­кин. Какого Петра? Светлого Апостола, ключаря Петра, впускающего в рай достойных, или того Петра, которо­му приписывается создание Петербурга ("Люблю тебя, Петра творенье...)? Анализируя тексты, очень легко по­нять, которого из Петров имеет в виду Александр Сер­геевич.

А уж на обыденном уровне, для массового и не очень образованного человека это и не обсуждается.

Глава 8
МИФ О ГОРОДЕ НА КОСТЯХ

И в других землях города росли на костях, но там все было растянуто на века, здесь же и неизвестно, чего больше шло в болотистую землю: человеческих кос­тей или просмоленных свай.

Н.Н. Дубов

Миф

"Все знают", что Петербург вырос на костях невероятного количества людей. Что при его строительстве погибли десятки тысяч человек - в основ­ном рабочих, стащенных Петром со всей России, а так­же десятки тысяч пленных шведов. Это обстоятельство настолько общеизвестно и очевидно, что упоминают об этом практически все, пишущие об истории Петер­бурга. Пишут порой вскользь, как об очевидном пред­мете.

Даже самые серьезные историки считают своим долгом упомянуть гибель "большого числа строителей" (Соловьев). Ключевский пишет даже, что "едва ли най­дется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте".

Смущает одно - никто не рискует назвать конкрет­ных цифр. Как-то очень уж неопределенно звучит голос и Соловьева, и Ключевского, и даже всегда очень точный в своих описаниях Г.С. Пушкарев на этот раз становится невнятен: "но дорого стоил этот "парадиз" русскому народу, который должен был поставлять на постройку Санкт-Петербурга тысячи и тысячи рабочих, из которых значительная часть стала жертвами болез­ней и тяжелой работы в нездоровом и непривычном климате" .

В некоторых книгах, вышедших в дореволюцион­ной России, вообще как-то не упоминается чудовищ­ная смертность рабочих. Ни всегда точный М.И. Пыляев, ни скрупулезный В.Г. Авсеенко ничего не говорят об этом. Что, запретная тема для времен царизма? Вряд ли, потому что другие историки писали вполне свободно.

В советское время нужно было и героизм народа показать, и царское правительство заклеймить позором за убийство простых людей. Но если цифры и называ­ют - получается неубедительно. Рьяный большевик Покровский, клеймя позором проклятое самодержавие, говорил в своих лекциях: погибло "до ста тысяч". Осто­рожный Мавродин, и тоже на лекциях в Ленинградском университете, склонен был говорить о двадцати... Но оба они, что характерно, ничего не говорят, как высчи­тали число погибших.

В другом месте В.В. Мавродин высказывается еще более своеобразно: "Иностранцы определяют число по­гибших на строительстве Петербурга (1703-1717) в 60, 80 и даже 100 тысяч человек. Но учета погибшим не велось, ни о какой статистике в те времена не могли и помышлять. Зачастую из года в год в списках полу­чавших жалованье, хлебное и денежное ...встречаются одни и те же имена. Это заставляет думать, что ино­странцы приводили значительно преувеличенные дан­ные" .

К сказанному добавлю только - шведские источни­ки называют самые большие цифры погибших. Все уже ясно?

Но и В.В. Мавродин, словно спохватившись, добав­ляет: "...нет сомнения в том, что земля будущей столи­цы покоила в себе не один десяток тысяч ее созидате­лей" .

А эти-то сведения откуда?!

Но в советское время уже окончательно "все зна­ют", что потери были чудовищные, и вот, даже в учеб­ники проникло: "Тяжелый труд, нездоровый климат, плохое снабжение приводило к высокой смертности среди крестьян и посадских, возводивших петровский "парадиз"... Не случайно впоследствии стали говорить, что Петербург построен "на костях" .

Что Санкт-Петербург "стоит на костях", "все знали" уже в прошлом веке, и в художественной литературе об эпохе Петра число невинно убиенных растет поис­тине невероятно. Число погибших и художественная сила изображения их гибели зависят в основном от то­го, как относится автор к петровским реформам, лично к Петру, а особенно к деспотической форме правления. Ведь гибель множества людей, согнанных строить Пе­тербург, так ярко показывает жестокость и вред самодержавия!

Сказанное Н.Н. Дубовым уже частично вынесено в эпиграф, а вот еще, и в духе прямо-таки эпическом: "Петр строил, будто шел на приступ. А во время боя убитых не считают. Здесь не считали и после. Мер ра­ботный люд без счета и сроков. От дурной воды, от дурной еды, от мокряди и стужи, от непосильной рабо­ты и щедрых - батогами - понуканий к усердию. Ну - и от всякой хвори. Не барской, которую немцы-лекари пользовали, вроде тифуса и ревматизмуса. Для простого люда без всяких лекарей хватало отечествен­ных лихоманок - трясовица да невея, подтыница да гноюха, ворогуха да маятница - всех не перечесть" .

Еще красочнее бывает поэзия, за что ее и ценят лю­ди знающие. Тут даже трудно выделить какое-то кон­кретное стихотворение, и пусть выбирает сам читатель, что красочнее: призрак ли строителя Петербурга, кото­рый, сам того не желая, придушил бедного больного мальчонку уже в середине XIX века, живописания бо­лезней, гнетущих поголовно всех жителей Санкт-Пе­тербурга, или какую-то другую лапшу на уши. К вашим услугам - целые поэтические сборники .

Алексей Толстой потом перековался, и как только Сталин велел - тут же старательно восхвалил Петра и все им содеянное. Но кто же знал в 1909 году, кто и ко­гда придет к власти? А в 1909 году Алексей Толстой в своем "Дне Петра" четко пишет - мол, не боялись вре­менные рабочие наказаний и казней, нарушали почем зря дисциплину - все равно "больше трех лет никто в Петербурге не жил" .