Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский 7 стр.

Брюс и Москва

Для темы нашей книги очень важно, что Яков Вилимович Брюс не любил Петербурга. По крайней ме­ре, у нас нет никаких сведений, что Петербург вызывал у него вообще какие-то положительные эмоции. Вот Москву Яков Брюс любил, это известно совершенно точно. В Москву он возвращался всегда с удовольстви­ем, и если мог выбирать, где ему находиться, - обычно выбирал Москву. С Москвой связана вся интеллекту­альная деятельность Якова Брюса, особенно с Сухаре­вой башней, в которой у него были свой кабинет и ас­трономическая лаборатория.

По существу дела, перед нами ярко выраженный москвич по месту рождения и воспитания, для которого Москва - это малая родина, находиться в которой для него комфортнее всего.

Он же шотландец?! Да, по этническому происхож­дению - шотландец. Но Яков Брюс был шотландцем, который никогда в своей жизни так и не увидел Шот­ландии. Был один шанс после Великого посольства, и то "на всякий случай" англичане его на историческую родину не пустили. Краски Шотландии, ее ветры, море у ее берегов и горные хребты за Эйвоном были для не­го чистой воды теорией. Примерно тем же, что и для большинства моих дорогих читателей, и для меня само­го - что-то из Стивенсона, из Вальтера Скотта...

А вот как пахнет подтаявший мартовский снег, как летят журавли над полями и где надо собирать белые грибы, так называемый шотландец Яков Брюс знал да­леко не теоретически. Так кто же он?!

...Очень хорошо высказался по этому поводу Алек­сандр Небольсин, внук того самого офицера, который дал с "Авроры" легендарный пушечный выстрел, знак начинать штурм Зимнего дворца. Когда к нему году в 1995-м подступила советская шатия - мол, подскажи, что же нам теперь делать, он пожал плечами и ответил с полной определенностью:

- Ну чего вы прицепились к американцу русского происхождения? Пора научиться самим решать свои проблемы...

Третье поколение живущих в США, Небольсин не кто иной, как "американец русского происхождения".

Вероятно, примерно так же мог ответить шотланд­цам на вопрос - восставать ли им против новой дина­стии, и потомок шотландских королей, русский шот­ландского происхождения, Яков Брюс. Все его привычки, привязанности, бытовые наклонности - чисто русские. И даже женился-то он на лютеранке, но отнюдь не на шотландке, а на прибалтийской немке. Даже останься в живых обе его дочери - потомки Якова Брюса уже не были бы чистокровными этническими шотландцами.

Но все это - объяснение того, почему Яков Брюс любил Москву, но не объяснение причин, по которым он не любил Петербурга. Это тем более странно, что сама личность Якова Вилимовича удивительно соответствует петербургскому ландшафту, особенностям пе­тербургской культуры, образу жизни этого удивитель­ного города.

Объяснение может быть дано только одно-единствен­ное: личность Якова Вилимовича, помершего в 1735 году, "соответствовала" вовсе не Петербургу 1703-1735 го­дов. Яков Вилимович не дожил до Петербурга, который возник не раньше конца XVIII века и который мы знаем под этим названием. Во времена Якова Брюса не было этого Петербурга, а вписаться в жизнь "регулярного" феодально-полицейского "парадиза" ему было несрав­ненно труднее, чем в быт феодально-патриархальной Москвы.

Глава 4
МИФ ПУСТОГО И ГИБЛОГО МЕСТА

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн.

А.С. Пушкин

Сказка

Есть классический миф о том, как Петр I, прогу­ливаясь с Меншиковым то ли по Заячьему, то ли по Ва­сильевскому острову, присел на кочку и, выливая воду из ботфорта, крикнул:

- Алексашка! Слышь - город строить будем!

- Ага, мин херц! Построим!

- Здесь строить будем!

- Здесь? В болоте?! Да ведь утопнем, мин херц!

- Здесь строить будем, Алексашка! Не утопнем!

И Петр, вылив воду из ботфорта, энергично побе­жал размечать будущий город.

Классическая традиция исходит из того, что Петр заложил город в совершенно "пустом" месте, где и на­селения-то почти не было, где разве что "финский челн... влачился одиноко".

Причем строили Петербург якобы в месте очень гиблом, вредном для жизни, опасном из-за беспрерыв­ных, никогда не прекращающихся наводнений. В попу­лярной литературе, особенно предназначенной для де­тей, эта идея выражена с большой простотой и притом с огромной художественной силой.

Красивее всех подает эту сказку детский писатель С.П. Алексеев. Сообщив читателям для начала, что "Из­давна русские считались хорошими мореходами. Они совершали далекие плавания и торговали с другими на­родами. Но враги стремились отнять у России выходы к морю..." , писатель продолжает прямо-таки эпически: мол, однажды плавали Петр и Меншиков на лодке, там, где потом возникнет Петербург, ходили по островам, и Меншиков провалился в болото, еле стащил ботфорт с ноги. "Петр подошел к кочке, осторожно раздвинул кус­ты, и Меншиков увидел гнездо. В гнезде сидела птица. Она с удивлением смотрела на людей, не улетала.

- Ишь ты! - проговорил Меншиков. - Смелая! Птица вдруг взмахнула крыльями, взлетела, стала носиться вокруг куста".

Тут бедный Меншиков теряет второй ботфорт, при­сел надевать, а Петр отходит в сторону, и...

"- Данилыч! - вновь проговорил Петр.

Меншиков насторожился.

- Здесь у моря, - Петр повел рукой. - Здесь у моря, - повторил он. - Будем строить город.

У Меншикова занесенный ботфорт сам собой выпал из рук.

- Город? - переспросил тот. - Тут, на сих боло­тах, город?!

- Да, - ответил Петр и зашагал по берегу.

А Меншиков продолжал сидеть на камне и смотрел удивленным, восторженным взглядом на удаляющуюся фигуру Петра.

А по берегу носилась испуганная птица. Она то взмывала вверх, то падала вниз и оглашала своим кри­ком нетронутые берега" .

Красочное зрелище строительства Петербурга в со­вершенно пустом и диком месте, в краю непуганых птиц, выглядело бы еще лучше, если бы не существовало со­вершенно точных сведений - район Петербурга входит в число самых населенных районов Ижорской земли.

По шведскому плану 1676 года на месте Петербурга и его окрестностей показано 41 поселение разного раз­мера. Одно из них, с финским названием Osadissa-saari - на том месте, где сейчас находится Зимний и на­чинается Дворцовый мост.

В Ниеншанце, самом крупном городе, стоявшем на месте будущего Петербурга, "было много превосходных пильных заводов и там строились хорошие и красивые корабли; помимо шведского, финского и немецкого при­хода, в нем находился и православный с церковью. От Ниеншанца ходил паром на левый берег Невы, к лежаще­му здесь русскому селению Спасскому". Пыляев приво­дит слова некого Миллера: "Не один Любек, но и Амстер­дам стал с Ниеншанцем торги иметь; водяной путь оттуда до Новгорода весьма к тому способствовал; словом, по­малу и русское купечество в Ниеншанце вошло и привело сие место в такую славу, что в последние годы один та­мошний купец, прозванный Фризиус, Шведскому королю Карлу XII в начале его войны с Петром Великим мог взай­мы давать немалые суммы денег, за что после пожалован был дворянством, и вместо прежнего дано ему прозвание Фризенгейм и учинен судьей в Вилманстранде" .

Население деревень и городов в устье Невы состав­ляло при шведах не меньше 6-7 тысяч человек, и вся­кое строительство на территории Петербурга велось или непосредственно на месте русских и финских де­ревень (деревни при этом сносились), или в непосред­ственной близости от них.

Как видно, о птицах, забившихся в истерике от од­ного вида человека, всерьез говорить как-то не прихо­дится, очередная сказочка, и только. И чересчур хоро­шо понятно, зачем нужна эта сказочка: приписать Пет­ру очередной подвиг Геракла, лишний раз подчеркнуть, что до него было буквально ничего. Так, "пустое фин­ское болото" с птицами, никогда не видевшими человека.

Интересно, что эту сказочку всерьез воспринимали и современники Петра - например, Феофан Прокопович, а уж они-то очень хорошо знали, что находилось на месте Петербурга до Петра, даже если сами и не брали шведских крепостей и не беседовали с русским населением Ижорской земли. Но и не только современ­ники! Авторы двух классических петербургских стерео­типов: про "брега пустынных волн" и про "пустое фин­ское болото" - А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский. Бай­ку про возведение Петербурга на пустом месте повторяют и сейчас, а для населения самого Петербур­га эта история служит убедительным доказательством того, что город их особенный, удивительный и что уж в нем-то обязательно должно происходить что-то совер­шенно необыкновенное.

Но почему эта байка так дорога сердцу россиянина? Причем как в XVIII веке была дорога, так дорога и по сей день? Попробуем ответить на этот вопрос, но чуть позже.

Реальность

Итак, красивый, грандиозный образ построения Петербурга в ненаселенных "пустынях" совершенно не­верен. И даже животрепещущая история Александра Сергеевича про "одинокий финский челн" очень далека от истины.

То есть финское население здесь очень даже было, конечно. Уже упоминался шведский план, составлен­ный в 1676 году. Согласно плану, на территории буду­щего Санкт-Петербурга показано 41 поселение, и боль­шая часть из них носит финские названия: Rithtiowa, на месте Александро-Невской лавры; Antolala, на месте Волковского кладбища; Avista, на Выборгской стороне, и многие другие.

Многие, казалось бы, вполне русские названия про­исходят от переосмысленных финских слов.

Лахта происходит от финского Lahti - залив; Охта - от Oha-joki. Название острова Голодай - от фин­ского halawa - ивовое дерево. Korpi - необитаемый, пустынный лес по-фински, сохраняется в названии ре­ки Карповки. Есть основания полагать, что и в назва­нии Фонтанки отозвалось ее финское название - Кете, что означает крутой берег.

Но финское население до основания Петербурга, по­хоже, даже не преобладало. Вся местность, лежащая по берегам Невы, еще в XIV-XV вв. входила в Водскую пя­тину Новгорода Великого и имела русское население.

По Столбовскому договору 1617 года русские земли на южном берегу Балтики отходили Швеции. Шведы построили здесь город Ниеншанц при впадении Охты в Неву, но построили его на месте русского торгового го­родка Ниен, опустошенного морскими разбойниками в 1521 году. Русские считали Ниеншанц своим городом и называли его "Канцы". В городе находились шведский, финский и немецкий лютеранские приходы с церквами и русский православный приход.

В Стокгольме даже печатали немало религиозной литературы на русском языке, пытаясь обратить рус­ское население в протестантизм.

Не стоит забывать и немецкое население, весьма многочисленное - по крайней мере в городах. При шведах Орешек-Шлиссельбург и Ниеншанц входили в состав Шведского государства, а находились на рас­стоянии всего сотни километров от городов Эстляндии, где и в Нарве, и в Дерпте-Юрьеве-Тарту всегда было много немцев. Некоторые из них совершенно естест­венно поселялись в Ниеншанце и Орешке, заводили мызы, то есть, попросту говоря, хутора в пойме Невы.

Отмечу, что немцы в Прибалтике не были пересе­ленцами. Со времен завоеваний, сделанных в Прибал­тике рыцарями Тевтонского и Ливонского орденов, с XIV-XV веков, здесь было многочисленное немецкое население. Население в основном городское, но были и немцы-крестьяне. Немцы были лютеранами, как и шве­ды. В начале Ливонской войны, в 1559 году, немцы приморских торговых городов призвали шведов, и вме­сте с ними воевали против католиков-поляков и рус­ских-православных.

Немцы были лояльны шведам-единоверцам. Один из купцов Ниеншанца так хорошо снабжал шведского ко­роля Карла XII деньгами в начале Северной войны, что король дал ему вместо простонародной немецкой фа­милии Фризиус фамилию Фризенгейм и дворянство.

Но вот что интересно: и немцы, и русские, и финны были одинаково пассивны во время Северной войны. Коренное население этих мест, русское, немецкое и финское, не помогало и не мешало действиям как швед­ской, так и русской армии. Позже, особенно в XIX- XX веках, стали придумывать патриотические сказочки про то, как ликовали русские при подходе армии Петра I, как в русских городах Ижоре и Канцы помогали рус­ской армии... Есть много книг, посвященных этой теме, я рекомендую читателю одну из них, Писарева, про Ва­силия Корчмина, разведчика земли ижорской, - просто потому, что она написана талантливее остальных , про­читаете - не пожалеете.

Но и в этой книге сообщаются сведения совершен­но фантастические, потому что русское население этих земель было совершенно равнодушно к национальной идее московитов. Потомки новгородцев вовсе не счита­ли себя подданными московского царя и не рвались под его руку. После завоевания Прибалтики Петром многие из них уехали в Швецию или в независимое тогда Гер­цогство Курляндия.

- Предатели! - ругали их солдаты Петра.

- Мы привыкли быть свободными людьми... - пожимали плечами русские люди, никогда не бывшие под­данными Москвы и не собиравшиеся ими становиться.

Ведь и правда - русское население Прибалтики происходило от новгородцев. Собственно, они и были новгородцы, пережившие падение своего государства, разгром Новгорода Москвой, и оставшиеся жить на своих коренных землях, но уже под шведским королем. В новгородское время они были гражданами своего го­сударства Великого Новгорода, а не холуями москов­ского то ли князя, то ли хана. Шведское же государство как ни суди, а не было оно ни деспотическим, ни жес­токим. Перебежчики из Московии Петра I были неред­ки, солдаты его армии частенько дезертировали - в том числе и во время Северной войны. Русские Прибал­тики могли составить свое мнение о происходящем в Московии (которую они и так не жаловали).

...А вот немцы, как ни парадоксально, практически все остались в Российской империи и принесли прися­гу на верность Петру I. История любит иронию.

Как мы видим, драма завоевания устья Невы, ее поймы, происходила среди городов и деревень, между людьми разных народов. Где тут одинокие челны, пус­тынные реки, непуганые птицы? Посреди города Фридрихсхавна?

Глава 5
МИФ ПЛОХОЙ ПОЧВЫ И СКВЕРНОГО КЛИМАТА

Шаг в сторону - болотина, в другую - трясина. И все заросло такой древесной дрянью, что ни в стройку ее, ни в гать, ни в костер - каши не сваришь. Н.И. Дубов

Еще один классический миф - про плохой, вред­ный для человека климат Петербурга. Вообще-то доста­точно посмотреть на огромные дубы и липы в этом горо­де, чтобы удостовериться в обратном. Да и современный опыт огородничества на территории Петербурга вовсе не убеждает в плохом климате и бедности почв.

Да и с чего может быть бедной, малоурожайной поч­ва в пойме реки? Там, где река каждый год приносит и откладывает ил, и сама поливает землю во время разли­ва? Если бы это было так, пришлось бы признать - Нева совершенно уникальна! Это единственная река, в пойме которой земля хуже, чем на окружающих высотах.

Острова, составляемые протоками Невы при ее устье, новгородцы называли "Фомени" - от финского слова tamminem - то есть "дубовый". Видимо, дубов было мало на бедных почвах Карельского перешейка, и на финнов производили большое впечатление огромные дубы, росшие на богатых и хорошо увлажненных поч­вах островов и поймы Невы.

В книгах 1587 года упомянуты 35 обж, то есть при­мерно 525 десятин пахотной земли "на Фоменях".

В более поздние времена пойменные участки доли­ны Невы входили в погост Спасский и составляли округ города Орешка.

Военные поселения и крепости - их можно было возводить где угодно. Но уж крестьяне никогда не се­лились там, где трудно кормиться сельским хозяйством. На территории же Петербурга находились русские деревни: Сабирино, Одиново, Кухарево, Максимово Волково, Купчино. В районе Смольного располагалось большое село Спасское. В устье Фонтанки - финская деревня Каллила, превращенная потом в русскую Калинкино. На месте Адмиралтейства была шведская деревня, а на месте будущего Инженерного замка - мыза майора Канау. При мызе был обширный ухоженный сад с множе­ством фруктовых деревьев. Именно этот сад Петр пре­вратил в Летний сад.

Уже этих фактов вполне достаточно, чтобы опро­вергнуть нелепый миф.

Позволю себе одно маленькое наблюдение из се­мейной истории. В Ботаническом саду Ленинграда в 1944 году, после снятия блокады, оставалось 1 (одно) дерево. Это я знаю совершенно точно потому, что мой дядя, Александр Александрович Федоров, как раз в этом году стал заведующим Ботаническим садом. Соот­ветствующие рассказы о том, как собирали руками, вы­таскивали из земли металл - осколки бомб и снарядов, как распахивали землю, привозили навоз и назем, я слышал тысячу раз.

И всем, склонным рассуждать о плохом климате в Петербурге, душевно советую - пойдите, посмотрите на деревья в 30 метров высоты, шумящие сейчас в Бо­таническом саду, на его роскошную растительность. Что, почвы бедные?! Климат плохой?!

Еще одно ма-аленькое наблюдение, на этот раз на­блюдение сибиряка. Помнится, в 1985-1987 годах я часто бывал в Петербурге в разное время года и сделал множество слайдов. Я показывал их в Красноярске раз­ным людям, и в том числе одной даме, к которой жизнь была не особенно ласкова. Среди всего прочего, она никогда не выезжала из Сибири. И хорошо помню ее изумление:

- Как, эти деревья сняты в середине мая?! Не мо­жет быть!

- Почему?

- Так листва же не прозрачная, совсем летняя это листва...

И снова недоверие, удивление, при виде роскошной зеленой травы под ноябрьским снегом.

- Это что, в августе у них снег?!

Дело в том, что юг Приенисейского края, моей вто­рой, после Петербурга, родины, - благодатное, теплое место. У нас вызревает хлеб, растут яблони, вызревают любые овощи - но вот только весь май листва на де­ревьях - прозрачная, салатного цвета; темнеет и густе­ет она только в июне.

И нет "у нас" ничего похожего на промежуток меж­ду 1 и 9 мая в Петербурге, когда из земли стремительно выходит, прямо-таки стремительно вырывается почти вся трава. "У нас в Сибири" это происходит не так: травка до конца мая растет отдельными космами и проплешинками, оставляя большие участки практически голой земли.