Мы уже говорили, - грязную для памяти поэта статью в "Красной газете", скорее всего, готовила Анна Рубинштейн, хотя стоит подпись Устинова. Еще один небольшой аргумент в пользу справедливости наших слов: вряд ли бывший матрос-босяк так бесцеремонно-развязно называл бы Есенина законченным пьяницей, как это прозвучало в статье, - ведь сам он, по выражению Н. М. Гариной, был "…настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком".
Знакомство Петрова с Гариным-Гарфильдом, в 1922 году заместителем ответственного редактора "Красной газеты", в 1923-1924 годах заведующим научно-агитационным отделом Севзапкино, выходит за рамки гипотезы. За последним вился старый шлейф "мокрых дел" - покушение в 1906 году на генерала Селиванова во Владивостоке, позже, в1909 году, одесские политуголовные приключения и пр.
Петров, бывший работник Политконтроля ГПУ и цензор, не мог не знать литератора-экстремиста. Агент ГПУ числился членом профсоюза СОРАБИС (Союз работников искусств), что видно из его вышеприведенного послужного списка. С конспиративными целями часто менял профсоюзные книжки, что заметно из того же перечня. Профсоюзными "липами" Петрова снабжала Секретно оперативная часть ГПУ и не исключено - лично ее начальник, уже знакомый нам И.Л. Леонов. Если знать, что в 1925-1926 годах членом президиума и правления СОРАБИСа, председателем его киносекции был… Гарин-Гарфильд, получается совсем небезынтересное "кино". Для развития сюжета дадим из архива документальное подтверждение:
Совершенно секретно
В Союз работников искусств.
Секретная Оперативная Часть Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском Военном Округе настоящим просит выдать десять (10) штук членских книжек для секретно-оперативных работ под ответственность ПП ОГПУ в ЛВО.
Начальник ПП ОГПУ в ЛВО (Мессинг) (Подпись)
Наальник СОЧ (Райский) (Подпись)
Начальник 4-го отделения СОЧ (Кутин) (Подпись)
30 декабря 1925 г.
На секретной бумаге стоит среди прочих автограф Райского, а не Леонова, но то обычная служебная рутина. Иван Леонтьевич Леонов к подобным "просьбам" тоже не раз прикладывал руку. Более ранний пример:
Совершенно секретно
В Севзапкино.
Ленинградский Губотдел Госполитуправления просит выдать представителю сего 10 (десять) штук чистых бланок за подписями и печатью для секретно-оперативных работ под ответственность начальника ЛГО ОГПУ.
Начальник Ленинградского Губотдела ОГПУ (Леонов) (Подпись)
Начальник СОЧ (Подпись неразборчива)
1/Х 1924 г.
16 декабря 1925 года в подобном же письме (№33152) И. Л. Леонов "просил" 20 "чистых бланок" для опрофсоюзивания своих агентов.
Власть всемогущего штаба на улице Комиссаровской была безраздельной. Тайный и явный сотрудник ГПУ мог получить любой официальный документ, проникнуть в любую сферу жизни Ленинграда. Очевидно, Петров максимально пользовался такой возможностью. Можно представить, насколько непререкаемо прозвучало слово этого "члена партии" для послушного коменданта "Англетера" В. М. Назарова.
Цепочка Петров - Гарин-Гарфильд - Леонов явно существовала. Подтвердим нашу уверенность еще одним соображением.
В 1924-1927 годах членом Художественного бюро Севзапкино был Константин Григорьевич Аршавский (Сыркин) (р. 1896), по совместительству - ответственный редактор ленинградской газеты "Кино". В печати особенно ценил ее идеологическую направленность. В 1924 году на одном из собраний коллектива Севзапкино его сотоварищи постановили: "Просить тов. Аршавского взять на себя идейное руководство стенной газетой". К экрану имел лишь то отношение, что, вероятно, время от времени заходил в кинотеатр. Зато мог похвалиться революционной биографией: в анкетах писал: "партийный профессионал". Участвовал в терактах, организовывал забастовки, арестовывался, сидел в тюрьмах, бегал из ссылки и т.п., за что удостоился личного внимания Яна Рудзутака и других "пламенных революционеров". В1918-1919 годах заведовал Агитпропом в Петроградском губкоме РКП(б), - кстати, секретарем при его особе одно время была А. Я. Рубинштейн. Затем, в1919-1921 годах, возглавлял Политуправление военного округа (под его началом служил Г. Е. Горбачев, передавший в 1930 г. псевдоесенинское "До свиданья, друг мой, до свиданья…" в Пушкинский Дом). Учился в Новороссийском университете, слыл крупным спецом в юриспруденции и экономике. В 1925 году преподавал в Ленинградском политехническом институте и в других вузах, одновременно являясь помощником комиссара Военно-морской академии.
Предположить его знакомство с Петровым естественно. Аршавский-Сыркин достаточно "наследил" в печати в связи с трагедией в "Англетере", и вполне будет оправданно включить его имя в есенинский "черный список". Свои троцкистско-зиновьевские конспиративные связи (Г. Е. Горбачев, Яковлев, Семечкин, Ямщиков) раскрыл в 1934 году, когда его "чистили" на одном из партийных собраний. Между прочим, каявшийся парт-муж заявил: "Я знал людей, которые подумали, что убийство (С.М. Кирова. - В.К.) - это единоличный акт. Я же сразу понял, что за ним (неким военным чином из Политотдела Балтфлота. - В.К.) стоят люди - те, кто вел подкоп".
Сведущий, можно сказать, товарищ. Наши "раскопки" подсказали - о "деле Есенина" он мог знать немало. На том же собрании-проработке Аршавского присутствовал "от имени и по поручению" член губкома ВКП(б) Борис Позерн, вскоре сам попавший в репрессивный переплет и, как говорят сведущие памятливые люди, на одном из допросов рассказавший о действительных обстоятельствах гибели Есенина. Не шла ли такая информация от Аршавского, весьма перепуганного своим арестом и выдававшего троцкистов-зиновьевцев направо и налево?
Отбыв в "сталинских" лагерях назначенный срок, Аршавский очищал свое имя от старой нелегальной скверны на фронтах Великой Отечественной, получил контузию. В 1955 году, в пору реабилитации старой революционной гвардии, его простили, восстановили в партии. Несколько лет работал в Библиотеке Академии наук СССР в Ленинграде, вышел на отдых персональным пенсионером.
Мы не забыли Петрова, просто о нем, как об оперативно-секретном агенте ГПУ, сведений, понятно, не густо.
Требуется дальнейшая "разработка" его контактов, что, думается, поможет выйти на след непосредственного убийцы Есенина. К примеру, возможны линии пересечений по службе чекиста-режиссера с сексотом Вольфом Эрлихом, автором ряда киносценариев. По недостаточно проверенным архивным данным, дружок последнего, Борис Перкин, состоял при "члене партии" связником. Когда ФСБ откроет хранящееся за семью замками досье Петрова-Макаревича-Бытова, мы узнаем о нем много нового, - правда, вряд ли в потайной папке найдется листок хотя бы с одной строчкой о Есенине. Уверены, поэта арестовывали, пытали, убивали и создавали мифы о самоповешении по негласному заказу-приказу. Если бы следствие носило официально санкционированный характер, о нем знали бы многие гэпэушники да и спрятать или уничтожить абсолютно все бумажки было бы трудно.
Финал судьбы лже-Петрова печальный. Из справки архива ФСБ: "Арестован 2 сентября 1952 года. Обвинялся в преступлении, предусмотренном ст. 58-10 ч. 1 УКРСФСР, то есть в том, что занимался изготовлением и распространением антисоветских документов, в которых возводил клевету на учение марксизма и на одного из руководителей ВКП (б) и Советского правительства".
Известно и сочинение "антисоветчика". Мы взяли расхожее определение в кавычки, потому что таковым он не был, 30 лет через глазок кинокамеры, а еще больше, так сказать, через замочную скважину подглядывая за чужими жизнями и уродуя их. Бредовые мудрствования свидетельствуют о психическом заболевании многолетнего "бойца невидимого фронта". Неудивительно, ведь на его совести много загубленных невинных людей, впрочем, достаточно и одного святотатственного кровавого спектакля в "Англетере", чтобы в конце концов сойти с ума.
ГЛАВА XIII
ПРИКАЗ ОТДАЛ ТРОЦКИЙ
Эта часть исследования вызовет, наверное, наибольшее сопротивление и раздражение наших оппонентов.
За последние годы вышло немало книг о Троцком - этом "демоне революции" (И. Дойчер, Н. Васецкий, Д. Волкогонов и др.). Почти все они под флером академической объективности реанимируют труп главного революционного палача, бесконечно комментируют его бредовые прожекты мирового пожара (идея "перманентной революции", заимствованная у торговца отечеством, агента кайзеровской Германии Гельфанда-Парвуса).
Давно стало общим местом наблюдение, что облеченные властью тираны и диктаторы нередко баловались искусством. (Ленин питал слабость к музыке, Сталин - к стихам, Гитлер - к живописи.) Троцкий, в молодости переводивший на украинский язык басни Крылова, мнил себя большим эстетом в литературе. Некоторые его оценки творчества современников самостоятельны, не лишены наблюдательности и лихости ума. Например, он не принял натужно-уличной крикливости Маяковского, несмотря на весь его революционный пафос. Но Троцкий еще в детстве "ушибся" социологией и политикой - эта болезнь постоянно давала себя знать при анализе тончайших явлений литературы.
"Стиль - это класс, - пишет он, - и не только в художестве, но прежде всего в политике". Для него агитки Демьяна Бедного - "явление совершенно небывалое, единственное в своем роде", Безыменский - "надежда" поэзии. От стихов Есенина, пишет Троцкий, "попахивает средневековьем", как и от всех произведений "мужиковствующих". Отстаивая интернациональную алгебру, он выхолащивал образную специфику художественного слова. Очевидно, сказывался иррационально-религиозный фактор, стоящий выше логических конструкций.
Есенина-человека Троцкий не любил, Есенина-поэта вынужден был терпеть, так как самим фактом своего существования его нежнейшая лирика служила укором железобетонным словесным строениям Александровского, Алтаузена, Гастева, Кириллова - несть им числа. У Льва Давидовича, городского умника, была ампутирована способность проникнуть в крестьянскую стихию творчества Есенина, в чуждый ему нравственно-этический деревенский мир. Но он не мог не считаться с международным признанием дара русского поэта, с его громадной популярностью в народе.
Поплутав в молодости, как и многие другие, в революционно-экстазном настроении, Есенин вернулся к вечным ценностям бытия. Зарубежная поездка довершила ломку его мировоззрения, открыла глаза на духовно-больную западную цивилизацию ("жадную пасть") и зараженную революцией любимую Россию. Он, уже "выпуска 23-го года" (А. Флит), а не 17-го, мучительно осознавал трагедию российского народа. Троцкий следил за эволюцией Есенина, писал почему-то уверенно: "Воротится он не тем, что уехал".
От общих рассуждений перейдем к криминальному сюжету. Завязку его нужно искать в суде Краснопресненского района Москвы, куда через посредство прокурора в сентябре 1925 года по линии Наркомата иностранных дел обратились партчиновник Юрий Левит и дипкурьер Альфред Рога. Они требовали сурово наказать Есенина за скандал в вагоне поезда Баку-Москва. Из опубликованных недавно заявлений истцов и объяснительной записки поэта видно, что конфликт навязан самими амбициозными "потерпевшими".
Дело принимало серьезный оборот. Не помогло заступничество Луначарского (его волновала прежде всего нежелательная огласка "дела" в белоэмигрантской печати). Кто-то более всемогущий отверг ходатайство наркома просвещения и поощрил раж судьи Липкина. Последний, узнав, что "хитрец" Есенин находится в психиатрической клинике, названивал туда, посылал за притворцем чекистов.
Мы думаем, мнение Луначарского игнорировал Лев Троцкий. У него было немало причин "проучить" поэта. Во-первых, после заграничного путешествия поэт на всех углах "кроет" советскую власть (об этом говорил в Италии Андрей Соболь). Во-вторых, порядком надоел своим нескрываемым российским патриотизмом. Троцкий давно предал это чувство проклятию. Есенинская Русь противоречит любимому детищу Троцкого - мировой революции. И хотя поэт распевал с Дункан в Европе "Интернационал", доверять ему нельзя, его сольные концерты лишь бравада и фронда. Чтобы иметь "право на песнь", его, это право, нужно заслужить верностью РКП(б).
Критик Ин. Оксенов 20 июля 1924 года записал в "Дневнике": "…когда Троцкий сказал Есенину: "Жалкий вы человек, националист", - Есенин якобы ответил ему: "И вы такой же".
Поэт уже давно стал внутренним эмигрантом, видите ли, пишет:
"Отдам всю душу Октябрю и Маю.
Но только лиры милой не отдам".
Если партия потребует, дорогой товарищ, не только лиру, но и голову отдашь, - не таких обламывали. Еще не забыто, как кудрявенький деревенский мальчишка читал стишки вдовствующей императрице и великим княжнам.
Опекуна-чтеца, царского мажордома, полковника Ломана, в 1918 году хлопнули, а его прихвостня отпустили - и напрасно. Он тогда не случайно водил дружбу с Каннегисером, убийцей петроградского комиссара Урицкого. Каннегисера поставили к стенке, а приятеля его опять пожалели.
Есенин, мог полагать Троцкий, - социально опасный элемент. Недавно благодаря Дзержинскому и Агранову арестован есенинский закадычный дружок Ганин, тоже стихотворец.
Дурачок Ганин клюнул на наживку ГПУ - "князя" Вяземского, подговорившего его написать статью о своих взглядах и опубликовать ее в Париже. Деревенский карбонарий поверил, написал. Тут-то и взяли новоявленного публициста. Храбрец сошел с ума на допросах, но такого вольнодумца живым оставлять было нельзя. Расстреляли в марте 1925 года.
А Есенин тогда почувствовал неладное, сбежал; вероятно, вспомнил, как Ганин однажды в кабаке предлагал ему шутя пост министра просвещения в новом правительстве. Хороши шуточки! Партия будет с корнем выдирать инакомыслие. Недавно бахвалился, что у него сохранилась телеграмма Льва Каменева, в которой тот в феврале 1917-го благодарил великого князя Михаила за отречение от престола. Хвастун бросил тень на единство наших рядов.
Два года назад вся американская печать шумела, какой постыдный скандал учинил "отщепенец" Есенин в доме поэта Мани-Лейба. Неймется.
В ноябре 1923 года кучку "мужиковствующих" рифмоплетов - опять во главе с Есениным - прорабатывали общественным товарищеским судом (председатель Сосновский) в Союзе писателей. Скандалисты сумели тогда выкрутиться, и не в первый раз. Но, видно, побывки на Лубянке Есенину не пошли впрок.
Троцкому многое известно о его антисоветских проделках, он, наивный деревенщина, и не подозревает, что глаза и уши партии везде, даже в постели. Его подруга, Галина Бениславская, по своей "дури", кое-что рассказала Льву, сыну Троцкого, об откровениях Есенина, когда разводила амуры. Неоднократно Льва Давидовича информировал об опасной болтовне Есенина Яков Блюмкин, надежнейший младший товарищ-чекист. Говорят, он в Баку однажды чуть не застрелил говоруна, когда тот сказал лишнее. Перепуганный оратор тогда сбежал в Тифлис.
Так мог думать Троцкий - мы ничего лишнего не присочинили, есть документальный материал для более резкого внутреннего монолога "вождя".
Врага Есенина не устраивала его чуждая Октябрю поэзия последних лет, о чем сам "архитектор революции" и напишет в статье, напечатанной в "Правде" 19 января 1926 года: "Поэт погиб потому, что был несроден революции".
Рязанский скандалист позволял себе и личные резкие выпады против членов Политбюро ЦК РКП(б), характеризовал Гражданскую войну как "дикость подлую и злую", сгубившую тысячи прекраснейших талантов:
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них.
В них я.
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль моею грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари.
Имеющая богатое смысловое значение рифма "Бухарин" - "хари" не оставляет сомнений в отношении автора к "вождям".
Выделенные нами выше крамольные строки выбрасывались революционизаторами творчества поэта с 1926 по 1990 год, да и сегодня без них обходится стихотворение "Русь бесприютная" во многих сборниках. Так советская редактура препарировала отчаянные и крайне рискованные есенинские строки.
Да, он вернулся в 1923 году в Россию "не тем, что уехал". "Хари" все помнили. Литературовед В.А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки Есенина в "Руси бесприютной" могли послужить Николаю Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье "Злые заметки" (Правда. 1927. 12 янв.). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал усопшего поэта испытанным большевистско-интернациональным оружием: "Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого "национального характера".
Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, - более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого "Иудушкой", говорил о его "иезуитстве" и "утонченном вероломстве"). Внешне он выступал чуть ли не радетелем Есенина. После его возвращения из-за границы даже хотел его "приручить", предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей, так сказать, лояльности к всесильному "вождю революции". На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме "Страна негодяев" (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре.
Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю (опубликовано): "Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. <…> Он не должен править".
Поводом для арестов поэта не раз служили доносы юрких, вертлявых товарищей: 1920-й, сентябрь - А. Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь - М. Роткин (Родкин); 1924-й, январь - Ю. Эрлих; 1924-й, февраль - С. Майзель, М. Крымский; 1924-й, март - братья Нейман.
Поэт осуждал культ генералов в искусстве, порождавший идеологический таран и примитивизм. "Уже давно стало непреложным фактом, - писал он, - как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…" (Россияне. 1923). Так и случилось.