Говорят, в такие минуты человек забывает себя. Нет, это неправда! Забыть себя невозможно. В такие мгновения очень хорошо понимаешь цену жизни и потому осмысленно идешь на риск. Кто не готов отдать жизнь за победу, тот не добьется ее. В помутневшей голове никогда не может быть ясной мысли. Только светлый, четкий разум - источник верных решений. Летчик, потерявший в бою самообладание, охваченный отчаянием, забывший себя, не только сам не способен до конца выполнить свой долг, но и помешает это сделать другим.
Снова разворачиваемся навстречу врагу. Бросаю взгляд на ведомых. Я знаю, они не осудят меня. Последний раз гляжу на солнце. Оно уже скрывается за горизонт. Собрав нервы в комок, весь сосредоточиваюсь на "хейнкелях", по-прежнему стройно и грозно плывущих в небе. На этот раз не командую: "Огонь!", а просто нажимаю кнопки вооружения. Светящаяся паутина трасс потянулась к врагу и тут же оборвалась. Боеприпасы кончились. Впрочем, они и не нужны. В такие мгновения оружие бессильно. Направляю "як" на бомбардировщик с таким расчетом, чтобы рубануть его винтом, а самому по возможности отделаться только повреждением самолета. Отделаться? Наверно, на это рассчитывали и другие летчики, погибшие при таранах.
"Хейнкели" быстро увеличиваются в размерах, стремительно приближаются. Весь напрягаюсь, готовясь к столкновению. Но удара не последовало. Бомбардировщики дрогнули. Первая девятка разметалась по небу.
Есть ли работа труднее, чем бой? Пожалуй, нет! Как много он требует душевных и физических сил! Я часто слышал от летчиков, что иногда приходится воевать только одними нервами, но только теперь понял справедливость этих слов. Выключив мотор, я почувствовал, как весь, словно лопнувший пузырь, обмяк. В этом бою наши нервы оказались крепче фашистской стали.
Заметил подошедшего к самолету Карнаухова, и гнев заклокотал во мне.
- Трибунал будет судить тебя! Мало того что сам сбежал - звено увел?
- Еще неизвестно, кого будут судить. Вы атаковали своих бомбардировщиков!
Эти слова не просто ошеломили меня, они испугали той неожиданностью, от которой люди становятся заиками. На мгновение я представил, что он прав. Что тогда? Ведь перед атакой и я колебался. Что-то страшное, непоправимое надвинулось на меня. Ничего не может быть хуже, унизительнее и преступнее наших настойчивых и расчетливых действий по уничтожению своих самолетов. Перед глазами опять встала армада бомбардировщиков, до мельчайших подробностей припомнился ход боя. Противника в небе определяешь не только по контурам, но и по поведению. Эти бомбардировщики, побросав бомбы, поспешно начали разворачиваться на запад, а не пошли на нашу территорию. Значит, ошибки не было. Страх начал проходить.
- Почему по радио ничего не передал? - спросил я Алексея Карнаухова.
- Передатчик отказал.
- Почему не сделал попытки предупредить нас эволюциями самолета?
- Боялся, что мои ведомые начнут вам помогать, поэтому и увел их.
Как он логичен в суждениях. Что это - умелая маскировка трусости или глубочайшее заблуждение?
После разбора вылета, когда ни у кого не осталось сомнения, что мы вели бой с фашистскими самолетами, Карнаухов, расстроенный и подавленный, долго сокрушался и мучился, переживая допущенную ошибку. Но никто не выразил ему ни жалости, ни сочувствия.
Вскоре Алексей Карнаухов искупил свою вину, совершив таран в воздухе.
2.
На другой день жарко палило солнце. За три часа крутого подъема к вершине Ай-Петри я выдохся. Во время войны мне, знавшему только аэродром и фронтовое небо, не приходилось столь долго ходить, тем более в гору. Но признаться в усталости я не хотел. Стал только молчаливым и под видом вытряхивания мусора из тапочек то и дело останавливался. Зато у Амет-Хана не было видно никаких признаков усталости. Он шел по дороге детства и с увлечением вспоминал, как еще малышом вместе о отцом на коне скакал по этим горам и ущельям, а позднее со сверстниками устраивал здесь военные баталии, играя в чапаевцев.
- Больше не могу, - тяжело выдохнула моя жена и буквально рухнула на землю в тень кизилового куста. - Уморили вы меня, герои. Я же первый раз в горах.
Я тоже устала, прижимаясь к матери, сказала дочь.
- И правда, Амет-Хан, загнал ты нас. Давайте отдохнем! - я решительно опустился на землю.
- Ну не изувер ли! - выругал себя Амет-Хан. - Забыл, что вы не горцы.
- Ты на фронте уставал когда-нибудь от полетов? - спросил я.
- Нет, дорогой. Наоборот, я плохо себя чувствовал, когда долго не летал. Голова как-то начинала тупеть и мышцы вянуть. Даже спалось плохо.
- Посидите с нами, - предложила ему Валя.
- Минуточку, сейчас я вам наберу фруктов. Дикие. Они кислые, но в них много соку. Усталость сразу улетучится.
Вскоре он пришел с полными карманами груш и яблок. Мы не столько их ели, сколько высасывали сок: хотелось пить. Жена и дочка восторгались природой, ее щедростью, красотой и доступностью. Они впервые были в Крыму. Валя, глядя на Амет-Хана, спросила:
- Вы здесь все знаете, все вам знакомо, и вы какой-то бесстрашный. Это, наверное, у вас с детства?
- В детстве был глупеньким, не понимал опасности. - Он вскочил. - А знаете, где поумнел? Пойдемте покажу. Минут двадцать до вершины.
- Отдохнем еще, - взмолилась Валя. - Ну хоть минут пяток!
- Виноват, - Амет-Хан поднял руки и сам сел.
- Как это ты сумел сразу поумнеть? - спросил я.
- Да, сразу. За какой-то миг. Сейчас на макушке горы вы увидите то место, где я понял, что такое жизнь.
После отдыха мы забрались на Ай-Петри. Под нами лежало необозримое море, и казалось, что на горизонте оно выше нас.
- Вот это да! - Глаза Вали блестели восхищением. Белое платье развевалось на ветру. Она глядела на море, горы и небо. - Перед такой красотой и величием сама душа поет!
- Не у всех, - вмешался Амет-Хан. - Я вчера взобрался сюда с одним отдыхающим. Кандидат наук. Так в первую очередь он плюнул отсюда вниз.
Из-под обрыва Ай-Петри вылетел орел. Очевидно, он не ожидал встретить людей и переворотом скрылся вниз. Амет-Хан показал на него рукой:
- Вот кто из меня выбил ребячье бесстрашие.
Мы повернулись к нему.
- Не говори загадками, рассказывай, - попросил я.
- Идите сюда, - Амет-Хан приблизился к обрыву горы. Мы последовали за ним, но тут же попятились назад.
- Ой, да там пропасть! - Валя побледнела.
- Страшно? - спросил Амет-Хан. - Подойдите поближе и еще раз взгляните.
Я взял Валю за руку и подвел к обрыву. Чуть ниже вдоль обрыва тянулась неширокая каменная терраса.
- Вот она меня и спасла, - начал Амет-Хан.
…У него было радостное и беззаботное детство. Он рос, не ведая ни печали, ни страха. Природа и крепкое здоровье были переданы ему по наследству. Когда Аметхе минуло тринадцать, его увлечением стали прогулки на Ай-Петри, откуда он любовался просторами неба, моря и земли, Но однажды его детская безмятежность с глазу на глаз столкнулась со смертью.
День тогда был ясный, и только на Ай-Петри природа надела белую и круглую облачную шапку. Мальчику нестерпимо захотелось забраться под эту "шапку" и руками пощупать ее "мех". На этот раз он не шел, а летел - так быстро преодолел знакомую дорогу.
Сама макушка горы оказалась открытой, а облако, искрящееся солнцем, венцом стлалось у его ног. Он застыл в восторге от этого чуда. И тут с шипением и свистом из искрящегося облака вынырнул огромный орел, чуть не сбив его с ног. Амет-Хан, обладая быстрой реакцией, прыгнул за птицей, чуть не схватив ее за хвост, но сорвался и полетел в пропасть. К счастью, у горы оказалась терраса.
Впервые в жизни его сковал страх, который по-разному влияет на людей. Одного он парализует, другого мобилизует на борьбу. Амет-Хана страх заставил растеряться, но только на мгновение. Какой-то миг он не знал, что делать. Однако тут же сработала воля, мышцы его напряглись, он сумел подтянуться и поднялся на вершину горы.
- Дурак! По глупости мог и разбиться, - закончил рассказ Амет-Хан. - Не зря говорят: кто не был молод, тот не был глуп.
Он не привык говорить длинно. Его смуглое лицо раскраснелось, из-под фуражки текли капельки пота, но он на это не обращал внимания, продолжая начатый разговор.
- Да, я понял, что встретился со смертью и победил ее. И вы знаете, что я сделал?
- Затянул, наверное, какую-нибудь песенку, как часто бывало на фронте после тяжелого боя? - пошутил я.
- Правильно! "Легко на сердце…" Так вот после этого случая я и поумнел. Испытав страх, познал себя, и это помогало мне воевать.
- Страх помог воевать? - недоверчиво спросила Валя. Из книг она знала, что страх на войне во вред, что побеждают люди бесстрашные.
- Ничего не боятся только дети и идиоты, - отрубил Амет-Хан.
Валя вопросительно посмотрела на меня.
- Правильно, - подтвердил я. - Страх, как и голод, относится к инстинкту самосохранения. Это своего рода предупреждение об опасности. Кстати, у меня этот инстинкт сигналит, что нам пора назад, а то останемся без обеда.
3.
Кого из офицеров не волнует назначение на новую должность! Это не просто смена места жительства, работы и расставание с друзьями, но и проверка профессиональной подготовки, знаний, опыта и способностей…
Кабинет заместителя начальника Управления кадров ВВС. За письменным столом сидит плечистый генерал-майор авиации Александр Шацкий. Перед ним развернутая папка с моим личным делом. Сверху мой рапорт о переводе из Главного управления боевой подготовки ВВС в войска. Второй круглый стол свободный. Генерал пригласил меня сесть за этот круглый стол. Взгляд у него добрый, приветливый.
- Как отдохнули?
- Нормально, - я сразу вспомнил Алупку и теплое сентябрьское море, уточнил: - Отлично. Море. Горы.
- Это хорошо! - одобрил генерал. - А как семейные дела?
- Ждем наследника.
Генерал рассмеялся:
- Все-таки наследника, а не наследницу? Понимаю, сказывается характер истребителя. Я ведь тоже когда-то летал. А какой летчик не хочет передать свое дело сыну? - улыбнувшись, генерал вдруг спросил: - Вы в каких краях хотели бы служить?
Со мной впервые советовались по такому вопросу. До войны почетным местом службы считалась граница. Там всегда пахло порохом, и потому многие рвались туда. Однако посылали в такие места наиболее подготовленных. И я считал это правильным. Командованию виднее, кому и где служить. Поэтому на вопрос ответил вопросом:
- Когда и куда прикажете выезжать?
Генерал, словно не расслышав, продолжал:
- У вас за плечами три войны. Дважды Герой Советского Союза. Окончили академию. Награждены Высшим авиационным орденом Соединенных Штатов Америки. И нам, работникам кадров, не безразлично ваше желание. Да и вам, думаю, не все равно где служить.
- Но до сих пор эти вопросы решались без меня,
- Времена меняются. Кстати, почему вы не носите нашивки за ранения? У вас их три, если верно записано в личном деле?
- Ранение у настоящего истребителя - признак ротозейства.
- Как так? - удивился генерал.
- Летчик зазевался, а противник этим воспользовался. Чаще всего мы, истребители, терпели неудачи из-за невнимательности, слабой подготовки и недисциплинированности. Хороший летчик, как ловкий и сильный боксер, всегда имеет возможность уклониться от удара противника.
- Интересное мнение. Но нашивки будут напоминать о ранениях, а забытые раны, как говорят в народе, не болят. Однако продолжим разговор о вашей службе. Как вы смотрите, если мы вас все-таки оставим в Москве на должности старшего инспектора Главного управления боевой подготовки ВВС?
У меня, как и у большинства летчиков, не лежала душа к работе в штабах, а работу инспектора я считал штабной, поэтому попросил:
- Пошлите в строевую часть.
- А как жена посмотрит на выезд из Москвы?
- Думаю, согласится.
- Минуточку, - генерал взял из личного дела мою брошюру "Заметки об огневом мастерстве". - Узнали?
- Конечно.
- До школы летчиков вы учились в Комвузе на факультете журналистики, собирались работать в печати. Инспекторам приходится много писать, но и летают они немало. По всем статьям вы подходите для работы здесь, в Москве, Подумайте хорошенько, посоветуйтесь с женой…
4.
К новому месту службы я прилетел за два дня до Нового года. В Белоруссии погода стояла солнечная, теплая и на редкость бесснежная. Природа как бы специально в год Победы так долго не прикрывала землю снегом, чтобы люди навсегда запомнили последствия войны. Военный городок оказался небольшим, но знаменитым. В Отечественную войну 1812 года наполеоновские войска потерпели там первое серьезное поражение от русской армии. Русскими было взято в плен две с половиной тысячи французов.
Еще с воздуха я разглядел летную полосу, которая сияла в лучах заходящего солнца, словно радовалась прилету нового человека. Меня охватило какое-то особое волнение. Кто из военных не испытывал его, прибывая к новому месту службы! Здесь мне предстояло летать на новом для меня самолете. И сразу же после прибытия в городок я заспешил на летное поле. Металлическая взлетно-посадочная полоса, на окраине аэродрома крыло в крыло выстроились ровными линиями самолеты. Есть среди них и "яки", и "ла-вочкины".
Встретили меня два офицера. Рослый, с крупным без единой морщинки лицом Виктор Семенович Никитин и коренастый, небольшого роста Дмитрий Владимирович Спиридонов. Подполковник Никитин в новой шинели, ладно облегающей фигуру, спокойно, с достоинством, которое присуще людям, знающим свое дело, сочным басом представился начальником штаба полка. Капитан технической службы Спиридонов в замасленной куртке с меховым Воротников отрекомендовался:
- Старший инженер полка, - а как бы извиняясь за форму одежды, пояснил: - Прибыл с места вынужденной посадки, не успел переодеться.
После знакомства начальник штаба заметил:
- Мы думали, что вы прилетите после Нового года.
- Я так и собирался сделать, а потом решил начать знакомство с полком до Нового года и отпраздновать его вместе с офицерами,
- Правильно сделали, - одобрил Спиридонов. - У вас не только Новый год, а еще и две свадьбы. Да а новоселье полка на новом месте службы отметим.
- Мы перебазировались сюда из Германии, из-под Берлина, - пояснил Виктор Семенович. - Разместилась хорошо. Приехали семьи. Жилья хватило для всех. Вас ждет трехкомнатная квартира.
- Спасибо. Жена с дочкой приедут завтра, - сказал я и, оглядывая стоянку самолетов, поинтересовался: - А как же летать в такой тесноте?
- Полку отводится шесть летных дней в месяц. Мало, конечно. Но больше не выкроишь. В дивизии четыре полка, и все на одном аэродроме.
Спросил еще:
- Наш полк на "лавочкиных", а остальные на "яках". Это не мешает работе?
- Есть немножко, - пояснил Никитин. - В летных делах полк от штаба дивизии почти не получает помощи: там никто на "лавочкиных" не летает.
Нас ждала легковая машина. В дороге зашел разговор о предстоящем новогоднем ужине. Никитин радостно заметил:
- На торжествах будет майор Амет-Хан Султан. Дважды Герой Советского Союза.
- Не может быть! - удивился я. - Он ведь учится в академии.
- Сбежал. И документ привез, что по его просьбе отчислен с учебы и направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы.
- Странно…
- А еще страннее то, что документ он достал по знакомству. На нем печать какой-то авиационной базы. Это уже дошло до командующего. Генерал Хрюкин сам в свое время направил Амет-Хана на учебу и теперь прислал срочную телеграмму: немедленно откомандировать его обратно в Москву. Но он узнал, что вы приезжаете, и решил подождать. Надеется, что вы сумеете уговорить командующего. Хочет служить в полку. И прежняя его должность свободна.
Вот когда мне стало ясно, почему Амет-Хан в Алуште не был рад моему поздравлению с поступлением в академию и уклонился от разговора об этом. Теперь мне предстояло снова встретиться с ним. Не без волнения открыл дверь в кабинет командира полка. На диване, подложив руки под голову и глядя в потолок, лежал Амет-Хан. При моем появлении он с необычной для него суетливостью вскочил. Глядя на него, худого, бледного, я не без тревоги спросил:
- Ты что, дружище, болен? Садись. Поговорим с глазу на глаз. Скрывать ничего не надо. Никитин мне уже рассказал, как ты "дезертировал" из академии.
- Откуда он это узнал?! - запетушился "дезертир".
- Да разве такую "хитрость" в армии можно скрыть? Знает уже и командующий, приказал немедленно отправить тебя назад.
- Ну-у вот, - Амет-Хан сник в опустился на диван, но тут же снова взял себя в руки и твердо заявил: - Все равно учиться не буду.
- Но почему? - воскликнул я в услышал в ответ короткую исповедь.
…После первого месяца учебы на Амет-Хана нахлынула тоска по полетам. Началась бессонница, он потерял аппетит. Обратился к командованию с просьбой отправить его в родной полк, обещая учиться заочно. Не разрешили.
- Без полетов, как без кислорода на высоте, я теряю силу и разум, - рассказывал он. - За годы учебы подорву здоровье и уже не смогу летать. А очень хочу.
Я понимал, что он не шутит и не сгущает краски. По характеру он не мог работать, не вкладывая в дело всю свою внутреннюю энергию. Еще в детстве он подготовил себя для мужественной профессии летчика-истребителя. Потом были почти четыре года войны, где он с упоением шел дорогой борьбы. Она стала для него сущностью жизни. И вдруг будто потерял крылья! Командование считало, что он сумеет побороть тоску, как побеждал врага в боях, но все оказалось сложнее.
- Почему нельзя для летчиков создать такую академию, чтобы они две недели учились, а неделю летали? - спрашивал меня Амет-Хан. - Это держало бы нас в постоянной форме. А то ведь после учебы одних по состоянию здоровья списывают с летной работы, другие разучиваются летать. А я боюсь вообще дать дуба, - Амет-Хаи потряс обвисший китель. - Смотри, я его словно с чужого плеча снял. Прошу, ходатайствуй перед начальством, чтобы меня зачислили снова в полк. На любую должность. Хоть рядовым летчиком.
- Хорошо, - согласился я. - Сделаю все, что от меня зависит.
На другой день со станции Жабинка я привез жену, дочку и чемодан, в который вмещалось все наше имущество. Нам еще никогда не приходилось жить в таких шикарных условиях. Мы ютились в гостиницах, жили в коммуналках. Новая квартира казалась нам невиданной роскошью.