5.
Поздно вечером в летную столовую начали собираться офицеры и их жены на новогоднее свадебное торжество. В просторной комнате столы стояли в виде буквы "П". Закуски, приобретенные за счет пайков, и красивые торты были разложены с особым искусством, а жареные карпы, как почетный эскорт истребителей, окаймляли столы. Цветы, привезенные отпускниками с юга, делали их празднично-нарядными.
Все пришли в парадной форме. По медалям за оборону Одессы, Севастополя, Сталинграда, Кавказа, за взятие Берлина, Вены, Кенигсберга, Будапешта, за освобождение Варшавы и Праги можно было проследить боевой путь полка, а гвардейские знаки свидетельствовали, каким славным был этот путь. В полку воспитано 24 Героя Советского Союза, а Амет-Хан Султан, Алексей Алелюхин, Павел Головачев и Владимир Лавриненков удостоены этого звания дважды. Не было другого такого полка в ВВС, который за годы Великой Отечественной войны дал бы стране столько знаменитых асов.
Одесса! В 1941 году 73 дня она находилась в окружении. И наш истребительный полк, сформированный в этом городе 13 сентября 1939 года, тоже был в окружения и вместе с наземными войсками защищал город. Последним его летным полем стал городской футбольный стадион. За оборону Одессы двенадцать летчиков полка были удостоены звания Героя Советского Союза. Пятеро из иах удостоены этого звания посмертно.
Родной наш гвардейский полк! За время войны только в воздушных боях им уничтожено 506 фашистских самолетов, потеряно 54 летчика. В это число входит в командир полка Лев Львович Шестаков, погибший в марте 1944 года в небе Украины. В Хмельницком ему поставлен скромный памятник. А в Одессе 69-му истребительному полку, ставшему впоследствии 9-м гвардейским, в 1982 году сооружен величественный монумент.
Наши боевые подруги принарядилась, но редко на ком было новое платье. За время войны все поизносилось. Зато невесты, смастерившие свадебные наряды из списанного парашюта, сияли белизной.
В комиссии по организации вечера возник спор, где должно сидеть командование полка, а где женихи с невестами. Одни предлагали разместить командование в середине поперечного стола, а правее и левее посадить свадебные пары. Другие считали, что свадьба является своеобразным символом начала мирной эры, поэтому надо отдать предпочтение новобрачным. Победило "мирное" предложение.
Направляясь вместе с Никитиным и Спиридоновым в штаб полка, я твердо решил, что командование приму после Нового года, а за оставшиеся два дня должен присмотреться к людям, ознакомиться с порядками и традициями, а поэтому твердо сказал своим спутникам:
- Я на этом торжестве буду вашим гостем.
Главным распорядителем праздника стал Спиридонов. Место ему определили между свадебными парами. Остальные садились по своему желанию. И получилось так, что офицеры разместились поэскадрильно, а в эскадрильях - по специальностям. Молодые летчики, только пришедшие из училищ (их было двенадцать), тоже отделились от ветеранов Они робко разместились за длинным столом и, точно первоклассники, не спускали любопытных глаз с прославленных фронтовиков. Героев Советского Союза на вечере было четверо - майор Иван Королев, старшие лейтенанты Сергей Елизаров, Георгий Банков и Михаил Твеленев. Треть летного состава была необстрелянная молодежь. Мне невольно вспомнилось напутствие заместителя командующего воздушной армией: "Вы идете на все готовое. Полк прекрасный, со славной боевой историей. Смотрите не подкачайте".
Входя в курс дела, я понимал, что сложно будет поддержать былую честь и традиции, умножить былую славу части, поэтому кристальней вглядывался в лица ветеранов. "Такие не подведут, - думая я. - Если станет трудно, помогут. Эти опытные летчики не только подчинены мне, но и я им. Ведь полк - это единый организм, где работа одного зависит от успеха другого".
Рядом со мной на праздничном вечере, как я положено по воинскому ритуалу, сели начальник штаба Никитин к заместитель по политической части подполковник Николай Фунтов, которого я хорошо знал по Халхин-Голу, когда был комиссаром разведывательной истребительной эскадрильи, Николай тогда имел звание старшего политрука и летал рядовым летчиком. Часто мы летали с ним в паре.
Амет-Хан пристроился к Никитиным и был угрюм и молчалив. Он хорошо понимал, что по приказу командующего его отправят в академию и ему уже не видать родного полка. Звал он и то, что учиться, все равно не будет. Поэтому и сидел отшельником, не вступая ни с кем в разговор.
Мне не представили заместителя командира полка по летной подготовке, поэтому я поинтересовался, где же он.
- Уехал на учебу, - ответил Никитин. - Назначили майора Александра Алесюка, но он в отпуске, У меня невольно вырвалось:
- Алесюка! Я его знаю, мы познакомились в запасном полку в сорок четвертом, когда получали новые самолеты. Хороший мужик, командовал эскадрильей.
Мне больше не хотелось отвлекать Никитина служебными разговорами. Я окинул взглядом столы. Мое внимание привлек порядок размещения людей, и невольно подумалось о войне. Тогда тоже, в особенности после напряженного боевого дня, люди на праздничных ужинах группировались по "производственному" принципу и степени боевого мастерства: командование, асы, молодые летчики, техники. Видимо, основу личной дружбы составляет совместная работа. А как же с характерами, симпатиями и антипатиями? Очевидно, и здесь всему голова - дело. Оно сплачивает людей, типизирует не только характеры, но и внешний вид. У летчиков лица более нежные и загар с румянцем, мягкий. Они все улыбчивые, резковато-подвижные в свой рассказы непременно сопровождают выразительными жестами. Это нетрудно объяснить. В полете, и особенно в воздушном бою, самолет следует за мыслью, а иногда интуиция опережает и ее. Все в воздухе делается быстро, решительно, с полным напряжением воли и сил. Техники более спокойны и скупы на движения. Лица, продубленные аэродромными ветрами, с отблеском металла. А руки тружеников - крепкие, ухватистые и почти черные от постоянного соприкосновения с моторной гарью.
Настроение у всех было торжественно-приподнятое, но, как бывает в ожидании застолья, разговаривали тихо, сдержанно, словно опасались кого-то потревожить. Приглушенный гомон сразу стих, когда поднялся Спиридонов. Хотя он и небольшого роста, но его кряжистость и погоны на кителе, которые как бы раздвинули и без того широкие плечи, делали Дмитрия Владимировича похожим на сказочного богатыря.
- Дорогие друзья! - начал он суховатым от волнения голосом. - Мне выпала большая честь впервые после войны на родной земле провозгласить тост, - разминая голосовые связки, он чуть прокашлялся. - Уходящий год - год Победы. И эти свадьбы тоже особые - свадьбы победителей. Сколько людей на фронте мечтало о женитьбе! Откладывали. И вот наступило долгожданное время. - Спиридонов с серьезным видом и нарочитой властностью произнес: - Приказываю всем наполнить бокалы… Молодцы! Сработано, как на войне, смело и быстро. За уходящий год, за наших новобрачных! Пожелаем им вечной любви и вечного мира!
Раздался звон бокалов, оживленные разговоры слились в единый гул, и вскоре в этом гомоне прозвучал, как бывает на свадьбах, чей-то громкий голос: "Горько!" Его тут же подхватили другие.
Спиридонов предоставил слово жениху, старшему лейтенанту Сергею Елизарову. Высокий, тонкий. Лицо по-девичьи нежное, румяное. Волосы русые, густые. На груди Золотая Звезда Героя и шестнадцать орденов и медалей. Парню двадцать два года. Голос звонкий, чистый. Поблагодарив однополчан за внимание, Сергей обнял невесту, поцеловал ее и, вытянувшись в струнку, клятвенно заявил:
- Вот так в обнимочку и прошагаем всю жизнь с Зиночкой!
- Пара подобралась хорошая, - сказал я Фунтову, - А кто она?
- Москвичка. Только что закончила музыкальное училище. Вчера я слушал, как она играла на рояле и пела вместе с Сергеем. Хорошо у них получилось. Я договорился, что они сегодня на вечере выступят и покажут свое мастерство. Но… - Николай Федорович сделал паузу, - с женихом что-то не в порядке: хочет увольняться из армии.
Я не удивился этому сообщению. Из войны мы вышли не просто победителями, показав всему миру свою сплоченность и силу, но кое у кого после всего пережитого появилось демобилизационное настроение.
- Елизаров сказал мне, - пояснил Фунтов, - какой, мол, дурак после этой войны снова захочет воевать? Да я наш тамада тоже собирается уйти из армии.
- Разве Спиридонов плохой инженер?
- Инженер сильный, умный мужик и хороший рационализатор, - Фунтов сделал паузу. - Он мне так сказал: "Здесь, в армии, я меньше принесу пользы, чем на гражданке. В полку я себя изжил: из этих "лавочкиных" больше уже ничего не выжмешь, А там мне откроется дорога к творчеству, поэтому себя обкрадывать не хочу". Он тоже считает, что это последняя война.
Наш разговор перебили новые возгласы "Горько!", уже относящиеся ко второй паре новобрачных. После их чествования Спиридонов объявил:
- Теперь танцы… до Нового года!
Заиграл полковой трофейный аккордеон. Из командования полка Никитин, Фунтов и я почти не умели танцевать. Юные наши годы пришлись на то время, когда танцы считались мещанством, а позднее учиться танцевать не хватало времени. Мы к тому же не курили, сидеть нам одним было неловко, поэтому, чтобы не быть белыми воронами, мы тоже встали с намерением присоединиться к танцующим.
Потом была самодеятельность. Сергей Елизаров о Зиной спели и станцевали. Глядя на них, я подумал: может, действительно, Сергею лучше уйти из авиации, если у него душа больше лежит к сцене, чем к небу?
Вечер удался на славу. Улыбки, смех не только веселили и радовали людей, но и сближали, делали всех единой дружной семьей. А ведь в этом сближении, понимании друг друга и есть главная особенность всех праздников. К тому же все мы считали, что этот Новый год становится началом новой эры - эры мира. И праздник казался нам особенно светлым и значительным.
6.
На фронте каждый день для летчика начинался с тревожного ожидания. В мирное время - с новых надежд. Для меня первый день учебных полетов в должности командира полка начался и с тревоги и с надежды одновременно, а любимых "яках" я воевал в Великую Отечественную, тренировался в Москве, на "лавочкиных" никогда не летал, и для меня эта машина была новинкой. А новизна в любом деле тревожит.
Обычно при первом вылете на новом истребителе летчика тренируют на спарке - учебном двухместном самолете - и только после этого выпускают в самостоятельный полет на боевом. Но командир дивизии, доверяя мне, предоставил право самому решать, нужны мне провозные полеты или нет. Необоснованный риск я не любил и сам себе запланировал с инструктором тренировочные полеты на учебном "лавочкине". Однако самолет, на котором мы должны были лететь, вышел из строя. На второй исправной спарке летала молодежь. Есть ходячая побасенка: порядок кончается там, где начинается авиация. Она родилась в те времена, когда считалось, что профессия летчика - удел избранных, людей особого таланта. Жизнь доказала, что в авиации, где все основано на грамотном расчете и тренировках, порядок и дисциплина необходимы больше, чем где-нибудь еще. Поэтому мне не хотелось брать самолет у молодых ребят и нарушать их планы. И, откровенно говоря, боялся, что кто-то подумает: дважды Герой, командир полка, а сдрейфил подняться в небо без провозных полетов.
Профессиональная гордость и самолюбие у летчиков особенно развиты, Не зря говорят: он летает как бог. А кому в своем деле не хочется стать "богом"? Но где грань между самолюбием и правильной оценкой своих возможностей? Судьей в таком случае могут быть товарищи по работе и руководители. У меня непосредственный начальник - командир дивизии. Он предоставил мне право самому оценить свои возможности. И я полетел на боевой машине без тренировки. Естественно, подумал: "А вдруг что случится? Происшествие может произойти и не по моей вине. Потом доказывай, что ты тут ни при чем". Так некстати пришедшие мысли не дали мне все внимание сосредоточить на взлете. Я даже не учел ветер, дующий слева. По привычке, как и раньше на истребителях Яковлева, энергично дал газ, и тут же две могучие силы - ветер и реакция винта - повели моего "лавочкина" влево. Рулем поворота я хотел исправить опасное движение, но скорость была небольшая, и машина на движение рулей не реагировала. Ее вело, еще медленно, но вело.
…Человеческая память! Трагическое она никогда не забывает. 1939 год. Бои на Халхин-Голе. Тогда при взлете ветер тоже дул слева. И самолет повело влево. Разворот парировал рулями, но самолет налетел на кочку. Толчки передались на поврежденную поясницу. В глазах заискрилось, на какой-то миг пропал горизонт. Машина круто разворачивалась, не слушаясь рулей. Мотор ревел в полную силу и тянул меня к гибели. Чтобы спастись, нужно было немедленно убрать газ и прекратить взлет, но об этом я просто забыл. Самолет был разбит, а сам я отделался только травмами лица и головы.
Мысль о прошлой аварии словно ударила током. Я весь превратился во внимание, стараясь нейтрализовать опасные силы разворота. Призвав на помощь рули и тормоз, тут же всем телом почувствовал, что истребитель, как бы испугавшись этих новых сил, прекратил разворот. Правда, разбег происходил с отклонением от направления взлетной полосы, но Ла-7 уже набрал скорость и был послушен мне.
Все тревоги остались на земле. Я в небе! Небо! В такой момент нет ничего на свете милее и краше. Вот оно - чистое и прозрачное. Нормальный шум мотора и приглушенный стук при уборке шасси казались мне приятной музыкой. Я исправил допущенную при взлете ошибку. Но зачем убрал шасси? По плану должен сделать два полета по кругу, а при этом, как правило, шасси не убирают. Сказалась вспышка радости. На земле наверняка подумали, что я решил поберечь мотор, но я-то знал, что это получилось случайно. Да и на взлете у меня наклюнулась аварийная ситуация. А командир полка - главный учитель. С него берут пример молодые летчики, с него даже лепят свой характер.
Допущенные ошибки меня огорчили. Привычка. В ней большая сила. Не зря говорят: посеешь привычку - пожнешь характер. И на этот раз ошибки в полете произошли из-за того, что я привык к "якам", а "лавочкины" имеют свои особенности…
На земле меня встретил Николай Фунтов. Он, словно не видя моего плохого настроения, поздравил с вылетом на новом самолете и спросил:
- Ну как "лавочкин"?
- Великолепная машина!
- Да, - подтвердил Фунтов, - этот самолет превосходил немецкие истребители на всех высотах и по всем параметрам.
- А истребитель Яковлева, - уточнил я, - был хорош на средних высотах. Правда, позже появились "яки" с новыми моторами, но, к сожалению, поздно: война уже кончилась. Зато летчики любили "яки" за их простоту на взлете и посадке.
- Что верно, то верно, - согласился подполковник. - "Лавочкины" капризны на земле. Поэтому у нас больше летных происшествий, чем в тех полках, которые летают на "яках". Да и во время войны у нас из-за ошибок летчиков ломали машин больше, хотя летуны были как на подбор.
- А теперь много молодых, - вздохнул я. - В училищах они даже близко не видели "лавочкиных", их надо переучивать. Видел, как меня на взлете чуть было не развернуло?
- Видел. Но ты ловко исправил ошибку.
Фунтов прекрасный летчик и хороший политработник. Летает на "лавочкиных" давно, поэтому я спросил:
- А не поговорить ли мне с молодежью о своей ошибке? Ребята видели, как я вилял на пробеге. Это и им пойдет на пользу, и мне не во вред. Перед самолетом все равны.
- Правильно, - одобрил замполит. - Если бы летчик учился только на своих ошибках и промахах, толку было бы мало. А ты в воздухе показал высший класс. Особенно летчики были восхищены твоим пилотажем. После двойного иммельмана все так и ахнули. Ведь мы еще не видели, чтобы кто-нибудь его выполнял.
После беседы ко мне подошел младший лейтанант Кудрявцев и вытянулся в струнку:
- Меня, как неспособного к летному делу и не имеющего летного характера, хотят отчислить из авиации. Уже не допускают к полетам… - он захлебнулся от волнения, сделал паузу, потом тихо, доверительно продолжил: - А я хочу летать. И могу.
- А кто сделал заключение о вашей неспособности?
- Инспектор по технике пилотирования воздушной армии. Он со мной летал в зону.
- Инспектор опытный?
- Совсем старый, - неожиданно выпалил Кудрявцев.
"Скорее всего, летчик двадцатых годов, - подумал я про инспектора. - Многие из них все еще думают, что им талант летать дан самой природой. Какая чепуха! Все характеры и способности - летные, слесарные, токарные - рождаются в первую очередь в труде. Труд - мать всех характеров". Я внимательно, с профессиональным интересом осмотрел Кудрявцева. Среднего роста. Спортивного склада. Доброе, красивое, смуглое лицо с высоким, широким лбом, на который из-под шлемофона свисает прядь черных волос. А глаза - я их отметил особо - ярко-голубые. Такие люди обычно впечатлительны и легко ранимы. Для них неопределенность в жизни или угроза отчисления из авиации равна тяжелому ранению и требует немедленного лечения. К счастью для Кудрявцева, он еще не потерял уверенности в себе.
Чтобы вызвать летчика на откровенный разговор, я отошел с ним в сторонку и спросил:
- Как вас звать, товарищ Кудрявцев?
- Евгением.
- А как у вас, Женя, со здоровьем?
- Хорошо. Врачи записали: "Годен к полетам без ограничений".
- В училище летали нормально?
- Нормально. От товарищей не отставал.
- Общее образование какое?
- Десятилетку закончил с отличием. В Сормове.
- Выходит, мы земляки? Я тоже из Горьковской области. В Горьком учился в Комвузе.
- Неужели? - обрадованно удивился Кудрявцев.
- Вам сколько лет?
- Двадцать.
В двадцать лет уволить из авиации - значит сломать человеку всю жизнь, нанести душевную травму.
- Расскажите подробно, кто и как вас учил в полку на учебном "лавочкине", какие были замечания? - попросил я.
Из рассказа, а точнее, из исповеди Кудрявцева стало ясно, что его не учили летать, а проверяли, хотя он к этому не был готов, не адаптировался в новых условиях. В школе он обучался на "яке", приобрел элементарные навыки управления этой машиной. В строевой части летчика надо было не просто проверять на новом самолете, а заново учить летать.
- А сколько времени вы не летаете?
- Два месяца и четыре дня. С сегодняшним будет уже два месяца и пять дней.
"У человека каждый день на счету, - отметил я про себя, - Значит, он любит летное дело. Зачем же ему подрезать крылья?"
- Вы каждый летный день приезжаете на аэродром?
- Обязательно.
- И всегда в летном обмундировании?
- Да как-то неудобно выделяться. К тому же я знаю… - Кудрявцев замялся, но, взглянув мне в глаза, признался: - Если пронаблюдать пять полетов товарищей, можно считать, что один сделал сам. К тому же рядом с аэродромом живет знакомая девушка. Если она увидит меня среди летчиков в нелетной форме, как я ей это объясню?
- Любовь?
- Любовь, товарищ майор.
- Это хорошо, - сказал я и подвел итог разговору: - Ознакомлюсь с вашей летной книжкой и личным делом, поговорю с командирами и приму решение. Надеюсь, летать вы будете.