6
Командование встревожилось налетом на наш аэродром. Расследовать происшедшее прибыл командир корпуса генерал-майор авиации Д. П. Галунов. Стоя у командного пункта и поглядывая на пару "яков", летающую над аэродромом, он слушал доклад Василяки. В это время километров десять западнее нас проходил какой-то неизвестный самолет. Патрульная пара истребителей, висевшая над нами, была нацелена на него. Только исчез ее шум, как послышался другой. Все тревожно подняли головы. На малой высоте подходил самолет ЛИ-2. Василяка с готовностью пояснил командиру корпуса:
- Это из двенадцатого гвардейского дальней авиации. Они сюда возят боеприпасы и горючее. Машины из наземных войск уже ждут их. Дороги раскисли. Вот самолеты и возят.
ЛИ-2 спокойно планирует на посадку. Нагруженная машина снижалась на газу. Весь аэродром, как бывает в таких случаях, смотрит на гостя. И тут к хрипловатому приглушенному голосу самолета стало вплетаться какое-то шипящее посвистывание. И вдруг словно гром и молния заполнили все кругом.
Мы с Лазаревым как стояли у КП, так тут и упали, прижавшись к земляной насыпи. На аэродром свалилось десятка, два "мессершмиттов" и "фоккеров".
Я с надеждой смотрю, где же наша пара патрулирующих "яков". Только она может выручить нас, но ее и след простыл.
Василяка, не обращая внимания на огненный смерч, кинулся к микрофону, чтобы возвратить патрульных истребителей, но радиостанция окуталась дымом, и от нее летели ошметки. Она была разбита. Командир полка тут же упал. Что с ним? С Лазаревым ползем к нему.
Мой взгляд останавливается на прилетевшем ЛИ-2. Относительно наших "яков" - это гигант, мишень для противника. Ее-то уж враг не упустит. А летчики транспортного самолета, занятые посадкой, и не подозревают об опасности. Они убеждены, что на аэродроме боевого истребительного полка ничего с ними не случится.
Первая четверка "мессершмиттов" всю свою силу огня направила на транспортный самолет. Только он успел коснуться колесами земли, как окутался черным дымом. Катился полетному полю уже не самолет, а огромный горящий факел.
До Василяки я не дополз. Он вскочил и одним махом оказался рядом. Он не был ранен, и мы, прижимаясь к земле, возвратились к землянке. Но вражеские истребители пикировали круто, и пологая насыпь КП не могла нас надежно укрыть от ливня снарядов и пуль. Выбрав момент, мы бросились на КП. Не успел я захлопнуть за собой дверь, как два бронебойных снаряда пронзили ее, пробив полу моего реглана. Не везет мне на аэродроме, подумал я, плотно прижавшись к полу землянки. При каждой штурмовке меня царапает.
Мы снова, прижатые к земле, беспомощно ждали конца страшной пытки. Минут через пять, когда она кончилась, над аэродромом появилась патрульная пара, наших истребителей. Вслед за ней из разведки возвратились Иван Тимошенко и Саша Сирадзе. На летном поле зияли воронки от бомб и догорал ЛИ-2. Полыхали пожары на самолетных стоянках. Летчики покружились-покружились и, не решившись садиться, ушли на ближайший аэродром.
В результате этого удара было уничтожено и повреждено больше половины самолетов. В полку есть и убитые и раненые. Такое несчастья полк не переживал и в самые тяжелые дни 1941 - 42 годов. Враг с каждым днем становился все осторожнее и хитрее. Путь на Берлин не легко дается.
Только успели опомниться: после удара и привести в порядок летное поле, как узнали о новой опасности: рвущаяся из окружения 1-я танковая армия противника, угрожающе приблизилась ЕС нашему аэродрому. Гул битвы уже доходил до нас, Командир полка, услышав канонаду, повернулся к наш Лазаревым и показал рукой на раненого техника по фотослужбе Лернера, которого врач и сестра перекладывали с санитарных носилок на грузовую машину:
- А ну, поможем!
Иосиф Абрамович Лернер из Одессы. Фотограф. Хотя ему пошел тридцать первый год, но он по-детски робок и стеснителен. Это никак не вязалось с его солидностью и внушительной физической силой. Фотографу в полку нечего было делать, Правда, если бы имелись фотоматериалы и на самолетах стояли фотокинопулеметы, работы было бы с избытком, но ничего этого не имелось. Мы часто над ним подтрунивали: "Кому война, а тебе, Иосиф, курорт".II вот на "курорте" его тяжелю ранило. На фронте все живут под одним небом.
Лернер лежал без единого звука. В черных больших, глазах ни страха, ни мучений. Он как будто считал себя виноватым в своем ранении. Глядя на него, я только сейчас, перед расставанием, может быть навсегда, понял, каким он был прекрасным, добрым, трудолюбивым человеком. От него никто не слыхал грубого и бестактного слова. Он в полку не имел работы по своей специальности, и его совали во все дыры, где только не хватало людей. А на фронте людей всегда не хватает, И он безропотно трудился в штабе, нес ночные дежурства на КП, организовывал караульную службу, выпускал стенные газеты… Днем и ночью крутился как белка в колесе. И никто как-то не замечал его стараний. Даже, чего греха таить, многие считали его бездельником и называли "человек куда пошлют". Лернер стучался во многие двери: хотел получить другую специальность, но везде получал решительный отказ: нет замены. И действительно, специалистов по фотослужбе для истребительной авиации тогда нигде не готовили,
Лазарев - первый насмешник в полку, видимо чувствуя свою вину перед раненым товарищем, сочувственно с ним заговорил, показывая на раздробленнную снарядом ногу:
- Садануло здорово. Но вылечат, не отнимут. Теперь медицина научилась делать даже новые ноги.
- Нехорошо получилось, - как-то виновато отозвался Иосиф Абрамович. - Себя покалечил и вам принес беспокойство…
Небо снова наполнилось шумом моторов. К аэродрому приближались три наших транспортных самолета. Они теперь шли под прикрытием звена истребителей.
Исправных самолетов в полку осталось так мало, что мы уже сами не имели сил надежно прикрыть свой аэродром. А фашисты могли снова нагрянуть. Приближающийся опасный гул наземного сражения совсем поставил нас в пиковое положение. День проходил в тревоге. Под вечер получили успокоительное сообщение: наземный противник полку не угрожает и, чтобы мы могли без помех ремонтировать поврежденные машины, завтра с утра нас будут прикрывать другие полки корпуса.
Обнадеженные, мы не спеша уехали ночевать в село.
После ужина мы с Сачковым пришли к себе в комнату. К нам сразу вошел хозяин дома, крестьянин лет под пятьдесят, у которого мы жили, и пригласил поужинать вместе с ним. Я вопросительно взглянул на Мишу. Тот жестом показал, что сыт до отказа. Хозяин, уловив наше колебание, забеспокоился:
- Очень прошу. Я хочу с вами поговорить по очень важному делу… ужин жена уже приготовила.
В избе две комнаты. В одной жили мы, в другой - хозяева. Пожилая женщина накрыла стол у нас.
- Вот поросеночка сегодня закололи, - пояснила она на смешанном русской и украинском, ставя большую плошку жаркого на дубовый самодельный некрашеный стол. По щекам у нее обильно текли слезы. Чувствовалось, что у хозяев горе. Мы не решались ни о чем спрашивать. Молчали, ожидая, что они расскажут сами.
Жена вышла. Хозяин молча налил три чайных чашки самогона и, тяжело вздохнув, поднял свою:
- Выпьем за успехи родной Красной Армии, - и, не закусывая, продолжил : - У меня перед самой войной добровольно ушел в армии единственный сын. С тех пор о нем ничего не знаю, - и, вынув из кармана брюк бумажку, передал мне.
Это была повестка, отпечатанная на машинке. В ней хозяину предписывалось немедленно покончить с красными постояльцами и прибыть, на какую-то дорогу, где его встретят верные друзья украинского народа. За невыполнение данного распоряжения - смертная казнь. И в конце - призыв: "Да здравствует свободная и независимая от большевистской России Украина!"
Что посоветовать хозяину, чем помочь, - мы не знали. Задумались. Он спросил:
- Правда ли, что на днях здесь снова будут немцы ?
На это мы решительно сказали - нет. Крестьянин долго думал, потом медленно и с досадой заговорил:
- Но кто нас, таких, как я, охранит от бандитов? Здесь их много. С оружием. Вы ведь воюете не с бандитами? Да и как с ними воевать? Они живут и в лесах, и среди нас, крестьян, и в городах. Местной власти пока нет. Угрозу они выполнят. Вы завтра уедете на аэродром и заберете с собой часового…
Мы понимали: крестьянин прав. Авиационные части не имеют возможности защищать местное население от распоясавшихся бандеровцев.. А наземные войска - на фронте. Сейчас фашисты тенят наших, вырываясь из окружения. Специальных же отрядов для борьбы с этими бандами пока нет. Мы могли только пообещать хозяину и на день оставлять у него дома часового, охраняющего нас ночью.
- Значит, он будет сторожить только меня и мою хату, - опечаленно рассуждал хозяин. - А за водой, в амбар за хлебом, за сеном я буду ходить тоже с часовым? Не лучше ли мне, пока все утрясется, уйти из села? Продуктов я уже припас. Поросеночка заколол.
Беседа затянулась. Нам было известно, что украинские буржуазные националисты действуют заодно с фашистами. Они заранее, еще при оккупации, создали вооруженные отряды для борьбы с Советской властью. Сейчас для них наступило подходящее время. Играя на национальных чувствах народа, применяя шантаж, угрозы и террор, они привлекают на свою сторону население. Что ответить на прямой вопрос крестьянина? Часовой? Разве это мера? Если у каждого крестьянского дома выставлять часовых, полк и летать не сможет. Сказать: уходи, скрывайся - язык не поворачивается. Самое реальное, что мы могли, - усилить охрану села.
- Так, значит, советуете мне никуда не уходить? - Хозяин как бы делал окончательный вывод из нашего разговора.
- Да, подождите, - сказал я. - С нами вам нечего бояться.
- Подождать… - На лице крестьянина печаль и раздумье. - Ждать, пока взойдет солнце, роса глаза может выесть… В Тремблове, говорят, сегодня уже двоих убили. И среди бела дня…
Крестьянин долго сидел в задумчивости. Потом не спеша встал, поблагодарил нас за внимание и со слезами на глазах начал прощаться:
- Сосед меня уже ждет, - и, окинув взглядом комнату, посоветовал: - Ставни на окнах на ночь нужно закрывать, двери запирать. В нашем селе под вечер появились какие-то незнакомые люди. Часовой - девушка. Ее бесшумно могут снять, - и, помолчав, добавил: - Береженого и бог бережет.
7
Разбудил меня резкий свет. Солнце сквозь щелочку в ставнях, словно лезвием кинжала, разрезало темноту комнаты и уперлось своим острием в нашу постель на топчане. Уже день? Почему нас не разбудили?
Сачков тоже проснулся и торопливо потянулся под подушку за пистолетом. Я спрыгнул с топчана и распахнул створки окна. Солнце залило комнату. На улице никого. И часового нет. Обычно он находился перед окном. Тонкий слой пушистого снега, выпавшего за ночь, запорошил оголившуюся было за вчерашний день землю. Виднелось множество свежих следов машин и конных повозок. Что это значит?
Томясь неизвестностью, мы молча оделись. В хозяйской комнате - ни души. Ни над одной избой не вьется утренний печной дымок. В селе никаких признаков жизни. Собачьего лая, петушиного крика и то не слышно. Мы поняли: случилось то-то скверное. Вспомнились вчерашние слова хозяина; в селе появились незнакомые люди. Бандеровцы? Нападение на аэродром? Прорыв противника?..
- А где же часовой? - не выдержал я.
Следы его вьются вокруг дома. На снегу никаких признаков борьбы. Однако среди следов часового (он был обут в валенки с галошами) есть и другой след. Значит, к часовому кто-то подходил. Другого мы ничего не могли определить.
- Куда возьмем курс?
- Куда? - На лице Сачкова досада. - Почему же нас не разбудили? - И решительно махнул рукой: - Пойдем в столовую. Не будем нарушать установленный порядок.
- А если и там никого?
Из проулка с западной окраины села вывернулась извозчичья коляска с бубенчиками. Давно мы не видели таких. Впереди сидят двое мужчин. Сзади из-за домашнего скарба выглядывают перепуганная женщина и два детских личика. Мы пошли навстречу. На вопрос: "Откуда?" - сидевший за кучера мужчина хлестнул кнутом по крупу гнедого и отрывисто бросил:
- От немцев. Они прорвали фронт.
Уставший, взмыленный конь чуть прибавил шагу, но не побежал. Вслед этой коляске по проселочной дороге с запада на восток проехали еще несколько конных экипажей.
- Ну как, нарушим установленный порядок? - спросил я Сачкова.
Миша, плотно сжав губы, посмотрел на удаляющиеся повозки и, взглянув на голубое, свежее небо, по которому спокойно плыли редкие завитушки белых облаков, с тоской проговорил:
- Да-а, только бы летать да летать. А мы?.. - И добавил: - Сейчас надо подзаправиться, а потом видно будет. Начнем день, как всегда, с завтрака.
Не так уж мы проголодались, чтобы рваться в столовую. Но рядом с ней размещались склады аэродромного батальона, и мы надеялись, что там должны быть люди. Если никого нет и склады опустели - не важны наши дела.
Столовая находилась в большой крестьянской избе. У ее двора стояла запряженная лошадь. Подпруги у нее были ослаблены, и она невозмутимо ела сено, наваленное прямо на землю. На широкой - телеге - ящики с мясной тушенкой и сгущенным молоком. Консервы были наши, и мы безо всякой опаски распахнули дверь. В столовой сидели две девушки-официантки и повар. Они удивились и, как мне показалось, даже испугались, увидев нас.
- Почему вы не улетели? - в один голос спросили они.
От девушек мы узнали, что ночью весь гарнизон был поднят по тревоге. С рассветом летчики на исправных машинах улетели на новый аэродром, а остальные пешком смылись. Девушки гак и сказали "смылись".
- А почему не на машинах? - спросил Сачков.
- Их не хватило, чтобы увезти склады. Много имущества еще осталось.
- А на аэродроме кто?
- Не знаем. Может, даже и немцы.
- А вы чего ждете?
- Так приказано… Здесь осталась небольшая комендатура. Ждем распоряжения.
Позавтракав, мы поспешили на аэродром. Он находился километрах в пяти от Зубова. Село лежало в речной долине. За околицей поднялись на возвышенность, и оба настороженно остановились. Навстречу нам со стороны аэродрома двигались толпы людей и конные повозки. Было видно, что это не войска, а гражданское население.
- Значит, действительно фронт прорван, - заключил Михаил.
Мы внимательно вглядываясь в юго-западную даль и прислушивались. Горизонт дымился, и ухо улавливало еле-еле слышимый гул битвы. На аэродроме, захлестнутом людским потоком, виднелось с десяток самолётов.
- Пойдем, - предложил я Сачкову. - Не может быть, чтобы там никого наших не осталось.
Минут через десять мы встретились с гражданскими, бредущими на Зубово. Они два с половиной года томились в фашистской неволе. Март принес им свободу. Не успели как следует отдышаться - снова угроза порабощения. Ни снег, ни грязь - ничто не могло их удержать. Как застала их опасность, гак они и хлынули на восток от приближающейся фашистской армии. Многие босые, в нательных рубашках. Женщины, дети… Беженцы, гонимые войной, - страшное зрелище.
Этим несчастным людям не могли мы смотреть в глаза. Мы только прибавили шаг,
Старший инженер полка Черноиванов нашему появлению на аэродроме удивила не меньше, чем девушки из столовой.
Но когда Семен Васильевич услышал, что нас по тревоге никто не разбудил, у него невольно испуганно вырвалось:
- А если бы фашистам удалось ворваться в село? Как же Василяка-то про вас забыл? Два командира эскадрильи…
- Зато мы хорошо отделу ли, - не желая сейчас разбираться в этом, мягко говоря, недоразумении, как бы шутя, перебил я инженера - Лучше расскажи, что тут произошло, пока мы мертвецки спали.
Мы узнали, что противник встречными ударами с внутреннего и внешнего фронтов разорвал нашу оборону. Теперь 1-я танковая армия врага выходит из окружения. Ночью отдельным струйкам войск противника удалось просочиться близко к нашему аэродрому. Полку и батальону обслуживания было приказано немедленно перебазироваться на площадку вблизи деревни Окоп, что километрах в ста от Тарнополя на северо-восток. Оставшиеся неисправные самолеты ремонтировать, но если враг прорвется к аэродрому, сжечь. Для этой цели и был оставлен инженер полка с группой механиков.
- Но теперь как будто бед миновала, - Черноиванов кивнул головой на запад, - бой уже отодвинулся отсюда.
Авиационный инженер! Это человек высокой культуры. Знаток техники и изобретатель, организатор всей жизни на аэродроме. Без инженера не взлетит ни один самолет. Наша надежда сейчас только на инженера, на его смекалку.
- А из этих калек, - я показал на оставшиеся на аэродроме самолеты, - нельзя что-нибудь собрать летучее, а то сто пятьдесят километров в, такую распутицу - прогулочка не из приятных.
- К сожалению, пока помочь ничем не могу. - Темное, продубленное-лицо Семена Васильевича застыло в задумчивости. В черных глазах сосредоточенность. Черная шапка, черный реглан, черные валенки… Инженер в своей неподвижности походил на какое-то черное изваяние. И вдруг это черное изваяние заискрилось добротой и обнадеживающе улыбнулось.
- Подождите. Может, что сегодня и удастся скомбинировать. Из десятка самолетов - два попытаемся собрать.
Мимо аэродрома брели измученные беженцы. Все они в один голос заявили, что немецкие танки вот-вот будут здесь, и советовали нам поскорее уходить. Мы понимали : у страха глаза велики. Пошли на КП, надеясь, что телефон работает и нам удастся связаться с каким-нибудь штабом и узнать обстановку на фронте.
Землянка забита полураздетыми женщинами и детьми. Топится печка. Жарко. На столе лежат трое ребятишек, укутанных в самолетные чехлы. Печку обступили продрогшие дети. Один мальчик кричит от боли в окоченевших ногах. Мать берет его на руки и, усевшись на пол, растирает ему ступни, ласково уговаривая:
- Вот сейчас все и пройдет. Не плачь…
- А куда пройдет? - Вопрос ребенка саднит душу.
Связь не работает. Бандеровцы снова вывели ее из строя.
К середине дня поток беженцев с запада на восток прекратился. Наблюдатель, стоявший у КП в кузове вездехода, выделенного инженеру полка, чтобы было на чем уехать в случае прорыва противника к аэродрому, с тревогой доложил:
- На горизонте появились войска.
Я взял у наблюдателя бинокль. Действительно, юго-западнее аэродрома маячили какие-то войска. Требовалось уточнить. Я воспользовался вездеходом.
Проехав е километр, мы с шофером наткнулись на троих убитых наших солдат. В неглубоком свежем окопе двое лежали с противотанковыми ружьями, а один с ручным автоматом. В окопе много гильз от бронебойных патронов и автомата. Впереди виднеются два обгоревших танка с черными крестами, подбитый бронетранспортер и десятка два фашистских трупов. Выйдя из машины, мы с обнаженными головами долго молча стоим, отдавая последнюю честь погибшим советским бойцам.
Смерть одним только своим потусторонним видом всегда угнетает и давит человека. Теперь, глядя на этих мертвых советских рядовых, я не испытывал никакого тягостного чувства.
Смерть? Нет! Перед тми не смерть, а бессмертие. Перед нами герои. Они погибли, но собой заслонили аэродром, нас, Родину.
Но кто же эти герои? Никаких документов мы у них не нашли. Неужели такие люди так и останутся неизвестными?
Мимо аэродрома, меся грязь, прямо по полям шли к фронту колонна за колонной наша пехота и артиллерия. Теперь обстановка прояснилась, и дальше ехать нам не было смысла.