У этого пациента Бостуика явно была депрессия, но так как у него и у его врача были прямо противоположные задачи, состояние его лишь ухудшалось. Пациент хотел, чтобы семяизвержения не прерывались, тогда как врач стремился вообще их прекратить. С этой целью Бостуик ввел длинный металлический инструмент, известный как зонд-расширитель, в канал пениса своего пациента - чтобы расширить канал, провести обследование и ввести в него лекарство. Чаще всего таким лекарством был раствор серной кислоты или азотнокислое серебро (ляпис), притом что этими химикатами куда лучше проявлять фотографии. Бостуик намеревался прижечь отдел мочеиспускательного канала около простаты, что он, скорее всего, и сделал. Но вынув спринцовку из пениса после первого сеанса лечения, Бостуик увидел, что с нее капают кровь и гной. Пока врач вытирал наконечник, пациент потерял сознание и упал на пол, ударившись головой о кованое ограждение камина. Дождавшись, когда пациент придет в себя, Бостуик ввел спринцовку в канал еще на пятнадцать минут.
Впрочем, боль была не единственным побочным эффектом при лечении сперматореи. Новую науку разъедало женоненавистничество. Если сперму следует сохранять, а женщины вызывают ее извержение, значит, женщины опасны. Это предостережение содержалось в книге, которая так и называлась "Супружеский грех". А написал ее в 1870 году доктор Огастес К. Гарднер, один из первых популярных экспертов Америки в области секса. При правильных половых сношениях, писал доктор Гарднер, происходит минимальное извержение семени. По этой причине он призывал жен во время полового акта лежать неподвижно. В 1866 году доктор Дж. Мэрион Симс, будущий президент Американской медицинской ассоциации (перед зданием Нью-Йоркской медицинской академии сегодня стоит его панегирическая статуя), сумел численно оценить вред, наносимый здоровью оргазмическим пенисом. Средний объем семяизвержения, писал он, составляет "около одной драхмы и десяти минимов" (4,5 миллилитра), что, согласно расчетам Тиссо, равнозначно потере пяти унций крови. Симс брал свои образцы из влагалищ замужних женщин, однако слова его были обращены к неженатым мужчинам, злоупотреблявшим онанизмом; считалось, что объем семяизвержения у них больше, чем у женатых мужчин. Один из врачей был так обеспокоен здоровьем этих несчастных, буквально убивавших себя этим делом, что озвучил свою тревогу в одном медицинском журнале в поэтической форме:
Мы тщетно ищем истоки человеческого горя,
Которые были бы смертельнее и безжалостнее
Для заблудшего, чем это жалкое деяние,
Чем сей треклятый вред здоровью.Огонь небес Онана мигом поразил,
Был проклят злоумышленник, проваливаясь в ад.
Был краток промежуток между пагубным деянием
И страшным наказанием за самоосквернение.Как и тогда, сегодня предающийся греху
Пусть не эфирной силой будет поражен.
Но с тем же результатом и, увы, неумолимо
Он также будет убиен, хотя и постепенно.
Эти неуклюжие вирши не получили, однако, благосклонной оценки настоящих литераторов Америки. Марк Твен издевался над медицинским осуждением мастурбации в докладе "Некоторые мысли о науке онанизма", с которым он выступил в 1879 году в ходе своего второго визита в Европу. Пародируя склонность медиков, объявивших крестовый поход против мастурбации, цитировать великих людей прошлого, Марк Твен создал несколько собственных вариантов подобных изречений.
В своих "Записках о галльской войне" Цезарь писал: "Для одинокого это подруга; для покинутого - друг-приятель; для старика и импотента - благодетель; все, у кого нет ни пенса, делаются богаты, имея под рукой такую царскую забаву… Порой я даже предпочитаю это педерастии".
Поборники "чистоты и непорочности" также были мишенью остроумия Марка Твена, который высмеивал их мрачные описания последствий "одиночного греха". "В самом деле, - говорил Марк Твен, - признаки чрезмерного потакания греховным слабостям нетрудно разглядеть".
Вот они: склонность к тому, чтобы есть, пить, курить, встречаться и кутить с друзьями, шутить, смеяться и рассказывать неприличные истории - и главное - неистребимое желание писать картины.
Старые Мастера вроде Микеланджело и Рембрандта вдохновлялись на творчество именно так, заявил Марк Твен. "Ха, Старые Мастера, - фыркнул он, - да это же просто аббревиатура, сокращенное обозначение все того же занятия".
Для Твена "наука" удержания спермы была еще одним примером буржуазного ханжества; любитель протыкать дутые авторитеты пером своей сатиры просто не мог пропустить такую мишень. Однако, высмеяв это явление, писатель двинулся дальше - на поиск новых тем. А вот двум другим титанам американской литературы XIX века насмешек было недостаточно: борьба с крестовым походом против "самоистязания" стала главной задачей их творчества, а всю силу своего таланта они направили на воспевание образа эрегированного пениса и его конечного продукта. Причем, в отличие от Марка Твена, они не пытались обернуть все шуткой.
В главе XCIV романа "Моби Дик", озаглавленной "Пожатие руки", Герман Мелвилл с восторгом описывал один из этапов добычи китов, который называется "отжатием спермацета". В то самое время, когда американские врачи клеймили семяизвержение как страшное зло, Измаил описывал свои ощущения от контакта со спермацетом - воскоподобным белым веществом в китовом жире, которое используется для изготовления косметических изделий и свечей, - и переживание это было почти религиозным.
"Нам следовало разминать эти комки, чтобы они снова превратились в жидкость", - рассказывает Измаил.
Что за сладкое, что за ароматное занятие! Неудивительно, что в прежние времена спермацет славился как лучшее косметическое средство… И сидя там, на палубе, непринужденно скрестив ноги… наслаждаясь теперь тем, как спокойны надо мною синие небеса и как легко и неслышно скользит вперед судно под чуть вздутыми парусами; купая руки мои между этих мягких, нежных комьев сгустившейся ткани, только что сотканной из пахучей влаги; чувствуя, как они расходятся у меня под пальцами, испуская при этом маслянистый сок, точно созревшие гроздья винограда, брызжущие вином, - вдыхая этот чистейший аромат, воистину подобный запаху вешних фиалок, клянусь вам… я забыл о нашей ужасной клятве… Разминай! мни! жми! все утро напролет; и я разминал комья спермацета, покуда уж сам, кажется, не растворился в нем; я разминал его, покуда какое-то странное безумие не овладело мною; оказалось, что я, сам того не сознавая, жму руки своих товарищей, принимая их пальцы за мягкие шарики спермацета. Такое теплое, самозабвенное, дружеское, нежное чувство породило во мне это занятие, что я слал беспрестанно пожимать им руки, с любовью заглядывая им в глаза; словно хотел сказать: о возлюбленные мои братья! К чему нам всякие взаимные обиды, к чему дурное расположение и зависть? Оставим их; давайте все пожмем руки друг другу; нет, давайте сами станем, как один сжатый ком. Давайте выдавим души свои в общий сосуд чистейшего спермацета доброты.
В этом экстатическом повествовании нет ни одного упоминания Ахава, чья ужасающая способность собирать свою волю в кулак - то самое качество, которое всячески превозносили Сильвестер Грэхэм, Джон Келлогг, Гомер Бостуик и прочие поборники удерживания спермы, - приведет к безумной гонке, после которой в живых останутся лишь двое; Измаил и огромный белый кашалот.
Совершенно очевидно, что взаимоотношения человека с собственным пенисом и его самым важным продуктом не представлялись Мелвиллу в 1851 году чем-то опасным. Напротив, они виделись ему священными. Позже Измаил будет вспоминать об этом вечере как об опыте обретения и утраты рая. "О, если б я мог разминать спермацет вечно!" - восклицает он, но не столько с радостью, сколько с сожалением о том, что это невозможно. После чего, используя сюрреалистические образы, открывающиеся новообращенным верующим, Измаил заявляет о своем понимании случившегося - при этом он звучит как человек, впервые в жизни ощутивший присутствие Бога, даже если при весьма своеобразных обстоятельствах, недоступных пониманию окружающих. "В сновидениях и грезах ночи я видел длинные ряды ангелов в раю, - говорит Измаил. - Они стояли, опустив руки в сосуды со спермацетом".
Этот странный образ наверняка был близок Уолту Уитмену, опубликовавшему первое издание "Листьев травы" через четыре года после выхода романа Мелвилла. В "Песне о себе" - знаковой поэме Уитмена - отсылки к мастурбации не менее выпуклые, но при этом еще более личные.
Если и чтить одно больше другого, так пусть это будет мое тело и любая частица его…
Ты, моя густая кровь! молочные, струистые, бледные волокна моего бытия!..
Корень болотного аира! пугливый кулик! гнездо, где двойные бережно хранимые яйца! пусть это будете вы!
"Корень болотного аира" - это лишь одно из любимых иносказаний Уитмена на тему пениса. Были и другие - "жезл любви", "сокровенное жало" и "корень мужской". Как писал литературный критик Гарольд Аспиз, Уитмен был величайшим "сперматическим поэтом" Америки, которому удавалось сочетать образ "заряженного порождающим началом героя с глубоко прочувствованными мыслями о сути спермы как продукта перегонки плоти и разума". Келлогг и Грэхэм наверняка бы согласились со второй частью этого суждения. Однако для Уитмена могущество жизни и искусства достигалось отнюдь не за счет удержания семени. И он ясно выразил это в строках своего стихотворения "Я сам по себе" (из цикла "Дети Адама").
Прекрасные сгустки, осколки, небрежный список - один за другим, только мне стоит их вызвать или только подумать о них, -
Истинные стихи (просто образы, облики, то, что мы называем стихами).
Стихи затаенности, ночи, людей, таких же, как я.
Поэма, застенчиво скрытая, которая вечно во мне и вечно в любом
(Знаю раз навсегда, признаюсь откровенно, всюду есть люди, такие как я, всюду скрыты наши крепкие мужественные стихи)…
Прозрачная скользкая жидкость внутри молодого мужчины.
Тревожное разъедание, мучительное, смущающее…
Молодой мужчина, просыпающийся среди ночи, горячей рукой старается подавить то, что овладевает им.
Волшебная ночь влюбленных, странные полувлекущие муки, виденья, угар.
Пульс, биенье в ладонях и трепет сцепленных пальцев, молодой мужчина, весь распаленный, пылающий от стыда и досады;
Так набрасывается на меня море моей любви, когда я лежу, жаждущий и обнаженный…
Стоит ли после этих строк удивляться словам одного критика, который заявил, что "Листья травы" пропахли вонью спермы?
Одни читатели "поняли" Уитмена, другие - нет. Ральф Уолдо Эмерсон, чье эссе, призывавшее американских поэтов прославлять крепнущее государство, послужило отправной точкой для создания "Листьев травы", хвалил Уитмена за его "свободные и смелые мысли". Что неудивительно, учитывая, как был выражен этот призыв.
Крайне важно, чтобы обо всем таком высказывались вслух…. чтобы мысль исторгалась из тела как Логос, или Слово. Не сомневайся, о Поэт, но стой на своем. Скажи: - Все, что во мне, исторгнется наружу".
Однако что для одного критика - эстетическая эякуляция, для другого - бескультурный выброс. "Как если бы звери заговорили", - написал о "Листьях травы" Генри Дэвид Торо. А в газете "Нью-Йорк геральд" Уитмена корили за "отвратный приапизм", намекая - разумеется, без тени благожелательности - на греко-римского бога плодородия и размножения с его гигантским фаллосом. Кое-что из критических высказываний было куда ближе к истине, чем могли предположить их авторы. Ведь уитменовская хвала пенису была новоязыческой, особенно в плане своей приапически-грубой и неприлизанной формы. В пресыщенном роскошью имперском Риме Приап был не просто воплощением секса - он олицетворял собой простоту и возврат к естеству. Животная настойчивость пениса не пугала Уитмена. Напротив, он посвятил всю свою жизнь "воспеванию фаллоса" и "тела электрического". Уитмена вдохновлял человек, не порабощенный пенисом, но воодушевленный им.
Такова была идея поэтики Уитмена, которая считается самой влиятельной в современной американской литературе. "В моих стихах натянут каждый нерв, чтобы возбуждать, напрягать, расширять и восторгать", - писал Уитмен. Те же цели преследует и современный уролог, специализирующийся на проблемах с эрекцией. Уитмен и Мелвилл отвергли показную рациональность новой науки о сперме ради более духовного видения. Однако ни тот, ни другой не выступали за возврат к христианским взглядам. Их восприятие детородного органа коренилось в романтизме и натуралистическом языческом прошлом, чуждым ненависти к пенису.
Мы преклоняемся сегодня перед Уитменом и Мелвиллом, тогда как Гомер Бостуик, Джон Тодд и прочие сторонники удержания семени давным-давно забыты. Похоже, что взгляды романтиков в конечном счете "победили". Но когда они еще только создавали свои произведения, то были явно в меньшинстве. "Руководство для студентов" Джона Тодда разошлось в тысячах экземпляров - его тираж был куда больше, чем у мелвилловского "Моби Дика". Мелвилл умер, всеми забытый, в глубокой нищете. Опубликовав за одиннадцать лет десять книг, он в итоге остался должен своим издателям. Последние девятнадцать лет своей жизни Мелвилл работал по шесть дней в неделю простым таможенным агентом в Нижнем Манхэттене. Последнее великое произведение Мелвилла "Билли Бадд", герой которого, напоминающий Христа, умирает с эрекцией, после того как его вздергивают на грота-рее, было найдено в жестяной хлебнице и опубликовано в 1924 году, через тридцать лет после смерти писателя.
Все издания уитменовских "Листьев травы" коммерчески провалились. У поэта были горячие поклонники, однако, как и Мелвилл, он жил в стесненных обстоятельствах, особенно после удара, когда он оказался полностью зависим от друзей. Зато "рациональное" движение за удержание спермы наступало по всем фронтам. Джон Келлогг, Сильвестер Грэхэм и их наследники разбогатели на еде, призванной подавлять желание мастурбировать (даже если покупатели о том не ведали). В 1848 году директор психиатрической больницы в Вустере, штат Массачусетс, заявил законодательному собранию штата, что треть его пациентов "вконец обезумели от самоосквернения". А еще через два года Благотворительная больница в Луизиане сообщила, что двое пациентов умерли от этого недуга.
В поисках спасительного средства от этой напасти врачи наводняли журналы статьями, чьи названия говорят сами за себя: "Механический ограничитель мастурбации", "Инфибуляция и долг медиков", "Мастурбация как причина безумия" и, пожалуй, самая жуткая из всех - "Излечение безумия посредством кастрации". Ее автор, некий Дж. X. Маршалл, описывал в ней своего пациента, в прошлом уважаемого врача, который страдал навязчивой мастурбацией и провел семь лет в сумасшедшем доме, однако "несчастному" ничто не помогало. И тогда доктор решил удалить у пациента яички. Вскоре "его было не узнать", писал Маршалл. После операции пациент сделался "спокойным" и "послушным" и даже смог "возобновить свою медицинскую практику". Читатели журнала наперебой поздравляли доктора Маршалла с таким терапевтическим триумфом. Понятно, что наука об удержании спермы с ее верой в то, что сексуальное поведение нуждается в коррекции, что "естественный" пенис опасен и для его лечения "все средства хороши", на тот момент возобладала.
Меж тем все эти странные представления о пенисе имели далекоидущие последствия, так как ведущие державы Запада в то время начали колонизировать Африку, наводняя ее своими представлениями о культурном превосходстве белой расы, своими сексуальными проблемами, условностями, мерками, ножами и методами лечения. Наука и расизм шагали нога в ногу, все больше углубляясь в джунгли в поисках материальных и духовных сокровищ. И вскоре в большинстве медицинских музеев Европы появились заспиртованные образцы "эфиопского пениса" в склянке.
III. Измерительный прибор
Путешествовать обычно отправляются ради новых впечатлений. Именно за этим англичанин Ричард Джобсон, охотник за сокровищами и любитель цитировать Библию, отправился в Западную Африку, где он провел 18 месяцев, исследуя реку, которую сегодня называют Гамбией. В 1623 году он описал свои приключения в путевых заметках с длинным и высокопарным названием "Торговля золотом, или Открытие реки Гамбра и торговля золотом с эфиопцами. А также: коммерческие сделки с великим черным негоциантом по имени Баккор Сано, его рассказы о крытых золотом домах и прочие странные наблюдения во благо нашей собственной страны; записано в ходе путешествия, случившегося в 1620 и 1621 годах, Ричард Джобсон, джентльмен". Глаза этого джентльмена чуть не вылезли из его англосаксонских орбит, когда его лодку покусал гиппопотам, хотя не меньшее впечатление на мистера Джобсона произвел вид термитника выше большинства домов в тогдашнем Лондоне. Но еще больше округлились его глаза при виде другого поразительного зрелища местной природы. "Черные хозяева этой страны", писал Джобсон о неграх из племени мандинго, которые повстречались ему на обеих сторонах реки, были "одарены такими огромными членами", что они казались для них самих "весьма обременительными".
Если Джобсон и преувеличивал увиденное - а он и вправду преувеличивал все, что видел, - то в этом он был не одинок. Как только португальские корабли впервые пристали к западному берегу африканского континента в начале XV века, путевые записки европейцев запестрели сообщениями о сверхъестественных мужских достоинствах жителей Африки. Англичане не сразу добрались до африканских земель южнее Сахары, однако их отчеты об увиденном, сделанные через несколько десятилетий после португальцев, были самыми впечатляющими. В книге "Африка; точное описание земель, где живут негры", опубликованной в 1670 году, соотечественник Джобсона Джон Оджилби восхищался "крупными родопродолжателями" местных жителей. Изумлялся им и известный исследователь XIX века Ричард Бёртон (1821–1890), который лично измерил один из этих "родопродолжателей" и выяснил, что длиной он был шесть дюймов (то есть 15 сантиметров) - и это а состоянии покоя. А вот французский военный хирург Жакоб Сюто, которому довелось немало путешествовать по долгу службы, даже выстроил члены туземцев по ранжиру, что дало ему право утверждать, будто Бёртону попался образчик очень скромного размера. - Ни у одной ветви человеческого рода мужские органы не развиты больше, чем у африканских негров", - писал доктор Сюто.