По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи?
Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть чёткая цель, задачи и план.
Здесь я этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём иные закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне диким – как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать
Диалог с психологом:
– Мне казалось, что наша задача – заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
– Конечно, нам так легче.
– Твоя ошибка в том, что это не ребёнок делает, а ты. Ты делаешь через него…
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это меня воодушевило, и на следующих занятиях я только и делала, что делала.
Я считала, что если я покатала ребёнка на качелях, дала ему в руки куклу или его руками сложила пирамидку, я оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. Всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала, а усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не оставалось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске "дел" и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая – выжидательная. Ты не включаешься в незнакомую деятельность, пока не поймёшь её смысла. Когда поймёшь – включишься в работу полноценно.
Вторая – найти более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать
Одна мама:
– Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?
Чем дольше я "делала", тем меньше эта "деятельность" меня удовлетворяла.
Я начала понимать, что прохожу мимо главного, что моя работа механична.
Теперь, даже если я находила себе "дело", страх не отпускал.
Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь потянуло вглубь. Но я не спешила идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач.
Но оставаться на поверхности было ещё тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я не умела. Оказавшись в середине такого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке использовала проверенное средство против дискомфорта: "деятельность".
Например, начинала качать ребёнка на качелях. Дискомфорт усиливался. Я бросала одно "дело" и шла искать другое. В конце концов моё поведение на занятии превращалось в "полевое" .
Тогда я не замечала разницы между моим бездействием и кажущимся бездействием психолога.
"При достаточном осознании и опыте работы можно говорить о создании такого терапевтического альянса, когда появляется бытие с клиентом. Состояние бытия связано с созданием кажущейся неактивности. Если терапевт активен, то он ведет ребёнка за собой, не давая ему свободы, но это должно, как минимум, совпадать с его готовностью следовать".
До готовности к созданию "такого терапевтического альянса, когда…" мне было очень далеко. Моё бездействие просто было оборотной стороной моих "действий".
5. Видеть и слышать
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама того не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием "видеть и слышать".
Чтобы увидеть и услышать аутичных детей, этих жителей "другого мира", мне пришлось войти в этот "другой мир" и действовать на свой страх и риск.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с аутичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать.
Подражать их стереотипным движениям, странной вокализации, ходить за ними по комнате, копировать выражение лиц, играть в их непонятные игры.
Следовать за ними. Побыть ведомой.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка-аутиста, ощутить себя им. И не просто хотелось – это было необходимо. Общение на моей волне не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир во всей его красоте и страхе. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
Попасть в мир "другой стороны" (аутичного ребёнка) – важное условие для налаживания отношений.
Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах – аутичном и обычном. Если я буду только в обычном мире, то не смогу понять ребёнка, и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в аутичном мире, то не смогу проводить ребёнка в обычный мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь.
Вопрос – как?
6. Чувствовать и реагировать
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми – это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причём чувствовать с опережением, иначе отреагировать можно и не успеть.
Суть этого процесса – как я его понимаю – в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего аутичного мира и посылать в ответ сигналы из мира обычного.
Форма сигнала может быть какая угодно, например словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы пытаетесь во что бы то ни стало отбить его подачи, слишком слабые или в сетку. И сделать это несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог отбить ваши.
Для того чтобы игра состоялась, вам нужно:
1. хорошо играть в настольный теннис;
2. уметь войти в положение партнёра, понять его трудности;
3. хотеть играть.
Это возможно, только если вы научились находиться в двух мирах одновременно и ещё немножко над.
Именно на этом уровне возможен "такой терапевтический альянс, когда появляется "бытие с клиентом" и поле "мы".
Мне сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её ещё не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле "мы" должно возникнуть при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится ещё как минимум несколько лет работы.
Но в любом случае, от безличного уровня "деятельности" я перехожу на уровень взаимодействия, когда одинаково важны все участники общения – и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
Я начала работать с аутистами, преследуя чёткую цель: "научиться новому и при этом кому-то помочь". И я была уверена, что этот "кто-то", кому надо помочь – кто угодно, только не я сама.
Так мать аутичного ребёнка говорит: "помогайте моему сыну, а не мне", не догадываясь, что от её психологического состояния напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы.
Между тем проблемы постепенно проявились сами – вот они:
– полевое поведение, использование людей в качестве "инструментов";
– страхи, стереотипные формы поведения, агрессия;
– неумение гибко реагировать на изменения среды; и это далеко не все.
Долгое время я шла по тому же пути, по которому идёт ребё-нок-аутист в процессе терапии, – от полного неумения строить отношения к созданию контакта.
Что это значит?
Это значит, что процесс терапии не может быть односторонним.
Вы не можете помочь ребёнку и при этом не помочь себе.
Это не значит, что психолог использует свою работу для решения личных проблем.
Просто атмосфера, или поле, которое в равной степени создаётся и психологом, и ребёнком, оказывает действие на обоих участников контакта.
Невозможно изменить ребёнка, не меняясь.
Ещё раз: я не хочу сказать, что вы должны измениться, чтобы помочь ему.
Я хочу сказать, что, помогая аутичному ребёнку, вы изменитесь в любом случае, хотите вы того или нет.
* * *
Дорогой Лёва!
Сегодня в Фонде встретила я Марка. "Помнишь меня?" – спрашиваю.
Первая смена уезжает, вторая – вселяется. Мы страшно не выспались в ночном автобусе.
Десять часов утра, фанерный домик, веранда, вещи грудой на полу, деревянный стол, освещенный солнцем. За столом сидит Алина, загоревшая до черноты, и ест простоквашу из огромной красной миски.
Напротив неё маленький Марк водит ложкой по тарелке.
Алина ест долго, за это время Марк успевает рассказать мне, что у него есть брат-двойняшка по имени Игнат.
"Понимаешь, сначала мама назвала нас Фома и Лука, а потом переименовала".
Тогда меня сослали в "дом Полины" – временно.
В настоящий деревенский дом, наполовину бревенчатый, с пристройкой.
Вся остальная "база" – голубые и синие домики с чердаком, верандой и двухэтажными лежанками из досок.
А "дом Полины" – местная ссылка. Туда селят детей с родителями или временно оказавшихся без места. Старожилы не любят там жить, потому что терапия, то есть напряжение, охватывающее все пять синих домиков, до "дома Полины" не доходит, а если и доходит, то растворяется в полумраке сеней.
"Жила-была тут такая Полина. Она торговала водкой, а потом уехала и продала дом Фонду".
Ничего она не уехала, я вам скажу. Мы прожили в её доме неполных два дня, и её присутствие было явным и постоянным.
Под потолком большой комнаты висел пучок сухих трав, а на подоконнике я обнаружила книгу "Мудрые рецепты народной педагогики" с изображением старушки в платке – уж не Полины ли? – на обложке. Дом состоял из тёмных углов и порогов, странных инструментов в сенях, потрескивания полдня за окном и вида на деревню.
* * *
Дорогой Лёва!
Должен ли педагог любить детей? Слова "любить" и "должен" – несочетаемые. Педагог должен детей уважать. И быть готовым к тому, что он может полюбить ребёнка. Иногда от этого никуда не деться. Это как если роешь ямку в песке на пляже – роешь, роешь, и докапываешься до воды – до моря. Глубокое погружение в мир другого человека очень часто кончается тем, что ты упираешься в любовь. Что с этим делать – уже другой вопрос. Любовь – такая вещь, что получив её, очень трудно от неё отказаться. Когда вместе с ребёнком приходишь к любви, кажется, что всё, некуда идти дальше, потому что любовь, как море, она огромная. Но педагог – это такой несчастный человек, который не может позволить себе мыслить подобными категориями. У него программа, план, цели и задачи. Приходится, несмотря на любовь, работать дальше.
* * *
Дорогой Лёва!
Знаешь, почему я пишу про особых, "необучаемых", деток из клетки, сложных, тяжелых?
Я думаю, каждому нужно побыть внизу, в самом чудовищном классе, раз в жизни сделать что-то хуже всех.
Мне кажется, многие люди не понимают важных вещей потому, что никогда не были в самой слабой подгруппе жизни.
Сегодня был удачный день: Егор опрокинул на меня таз с водой и смеялся целый час.
Хоть кто-то будет моим утешением на старости лет… Мне хорошо. Я сама из слабой подгруппы. Преклоняюсь перед теми, кто спускается сверху, чтобы протянуть руку.
* * *
Дорогой Лёва!
Было последнее в году занятие понедельничной группы. Из пяти человек пришли только Шура и Игорь ("Машенька, тебе "К"!" – "Что значит "К"?" – "Кирдык тебе!"). Час и двадцать минут мы делали ширму, фон для картонной ёлки, красили ёлку, потом закидали её серпантином. Потом мы сделали новогодние светильники из банок, конфетных обёрток и свечей. Осталось десять минут до Нового года. Мы поставили светильники под ёлку, зажгли свечи и выключили свет. Сели втроём на пол. Слева от меня Шура вопросительно дул на свечу (кто знает Шуру, тот поймёт), от чего пламя так же вопросительно колебалось. Справа Игорь говорил про разбойников. А я сидела между ними, чувствуя себя защищенной от всякого зла.
Чего желаю и тебе.
P.S. Была в детдоме.
Заския говорит, обнимая ребёнка:
– Он очень плохо чувствует своё тело. Две причины: ДЦП. И детский дом.
* * *
Дорогой Лёва!
Так вот, мы сидим на крыльце почты, Гриша, Оля и Шурка, я слежу за тем, чтобы Гриша не щипал Шурку, подо мною тёплые доски. Мимо проходят коровы, у первой на шее бубенец. Лают деревенские собаки, все похожие друг на дружку, блеют овцы. Шурка вскакивает и пытается проникнуть в дверь почты, я его ловлю, хватаю и кружу, он радостно визжит.
У Шуры вообще-то тридцать три диагноза, среди них аутизм, компенсированная гидроцефалия, гемофилия и тугоухость. Он ничего не говорит и почти не пользуется жестами, только бытовыми: "спать", "есть", "пить". Когда ему что-то надо, он выкидывает вперед руку наподобие нацистского приветствия "Хайль Гитлер". С виду это совершенно здоровый восьмилетний ребёнок с роскошными тёмными ресницами. Шура знает некоторые дактильные знаки и в хорошем настроении может произносить гласные. Беда в том, что никто не знает, как его надо учить.
Как-то мы с ним ходили в деревню – относили бидон из-под молока. Моросил дождик, в одной руке у меня позвякивал бидон, в другой была Шуркина рука.
Время от времени мы уставали идти и бежали. Мне с ним было очень хорошо.
* * *
Дорогой Лёва!
Вчера битых сорок минут надевала Леночке ортопедические сапожки под насмешливыми (так мне тогда казалось) взглядами санитарки и воспитательницы. На самом деле, думаю, им было всё равно. Надевать что-нибудь замысловатое – это моя беда. Леночке надо бы согнуть ногу, а она не сгибает, лежит, щёлкает зубами. За нашей спиной Владик через каждые полминуты спрашивает: "уже всё?" И Юля, печально: "Может быть, лучше меня возьмёшь позаниматься?"
Каждый раз чувствую себя последним предателем от этого "а завтра придёшь?"
* * *
Дорогой Лёва!
Егор сегодня улыбался мне в первый раз за два месяца. Хоть что-то хорошее со мной происходит.
Почему я выбрала эту профессию?
Будто я стою в центре, а вокруг плещутся волны эмоций: боль родителей больного ребёнка, детдомовская тоска, страх будущего, удивлённые восклицания посторонних.
От глухих – глубже, к аутистам, там всё жестче: "Тяжелые дети", детдом. Чтобы волны были сильнее. Тогда чувствуешь себя живой. Тогда чувствуешь, что вокруг тебя – люди.
Нет сочувствия.
Всё – норма, всё принимается почти сразу как должное. Никогда не плачу.
Хотя сейчас начинает пробиваться что-то… Это хорошо и страшно одновременно. Хочется любить. Страшно, что прозре-ешь внезапно. Неизвестно, что такой поток может смести на своём пути.
Это реальность. И моя связь с ней.
P.S.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
Засыпает детский дом:
Провода над корпусами,
Корпуса под небесами
И канавы подо льдом.Бомм, бомм, бомм, бомм,
Если ты прижмёшься лбом
К ледяной оконной раме,
Горы, горы за горами
Развернутся, как альбом.Бомм, бомм, бомм, бомм,
В чистом поле голубом
Светит месяц в форме рога,
На холме лежит дорога,
На дороге пыль столбом.Бомм, бомм, бомм, бомм,
Что я знаю о любом
Часе ночи госпитальной?
Ничего. Да будет тайной.Бомм, бомм, бомм, бомм,
и не спрашивай – по ком.
* * *
Дорогой Лёва!
К колодцу ведет тропинка – мимо последнего домика, мимо бани, по мокрым доскам. Сруб колодца бревенчатый, как у деревенских домов, ворота нету, ведро привязано к палке. Зачерпываешь воду, ждёшь, когда ведро отяжелеет и пойдёт ко дну, упираешь палку о край сруба и вытаскиваешь ведро.
Потом, расплёскивая воду, наливаешь её в свои вёдра и идёшь обратно. Обычно я не уходила сразу, а садилась на краешек колодца и смотрела вниз, на своё отражение и тёмную зацветшую воду. Или на озеро. Вёдра тяжёлые, мне не хотелось сразу хватать их и тащить, всё равно по дороге приходилось отдыхать.
Какие есть чудесные слова: Светлица.
Или – колодезь.