* * *
Дорогой Лёва!
Гул шагов во дворах, ожидания, пробки, -
Опоздаю на час. Передашь? Передам.
Мы построили город из картонной коробки,
Неизвестный, но Паша сказал – Амстердам.Мы построили улицы в тесном пространстве,
За стеной, затихая, звонил телефон,
Из открыток и клея, гуаши и странствий
Мы для нашего города сделали фон.Вот и стены закончены. Я торжествую.
– Маша, красная краска! Я сделал костёр!
Из чего бы построить теперь мостовую?
– Мостовую – из губок, – сказал волонтёр.Мы достали мелки и раскрасили шпили,
– Маша, где пластилин? – Мне не дали мелка!
Из солёного теста деревья слепили,
А потом, как Антон предложил, облака.Это было во время родительской группы,
Во дворе водосточные звякали трубы
И сверкали тяжёлые струи дождя,
Грохотали, с небес устремлялись лавиной.Мы построили город за час с половиной,
И забыли его на столе, уходя.
* * *
Дорогой Лёва!
Пишу опять с онежской почты, двенадцатое июля, вторник.
– Саша, почему ты вчера ушел на озеро и никого не предупредил? Как маленький!
– Я не маленький. Я большой. Большой. Мне девятнадцать лет. Я большой.
– В следующий раз предупреди, пожалуйста.
– Хорошо. Аня. Я тебя предупреждаю: я иду на озеро. Я иду на озеро. Я тебя предупреждаю.
– Саша, в походе ты можешь не чистить зубы. Пожалуйста, не чисти их сегодня.
– Хорошо. Сегодня я не буду чистить зубы.
Саша почти всё умеет сам: сам следит за собой, сам готовит себе завтрак. У него замечательные руки, осенью он пойдёт в производственное училище. Больше всего на свете Саша боится что-нибудь сделать неправильно, поэтому любую просьбу выполняет с необыкновенной точностью.
– Саша, твоя мама курит?
– Курит.
– А Катя Фёдорова?
– Курит.
– А ты?
– А я ношу воду, читаю, пишу, гребу на байдарке…
– Саша, что ты будешь делать?
– Буду с тобой разговаривать.
– О чем?
– О том, что я чувствую.
– И что ты чувствуешь?
– Доброту чувствую, радость чувствую, ум чувствую.
– А веселье чувствуешь?
– …Веселье чувствую.
"Люди бывают добрые, светлые, хорошие, обязательные, прекрасные, ответственные, честные, трудолюбивые, обаятельные, великодушные, щедрые, милые, старательные, привлекательные…"
Аня:
– Саша, почему ты за мной ходишь? Саша:
– Потому что я тебя люблю. Сашина мама:
– Это он первый раз в любви признался. Раньше говорил: ты мне нравишься, а так – в первый раз сказал. Бедный мой зайчик…
* * *
Дорогой Лёва!
Родители "особых" детей. Почему меня к ним тянет? Я не считаю их героями, отмеченными Господней благодатью. Дело в том, что однажды они встали перед выбором: принять или не принимать своего ребёнка и его странный, неожиданный, пугающий и непонятный мир. Я не буду оценивать этот выбор, но сделав его, человек не может остаться таким, каким был раньше. Выбор оставляет на нём свой отпечаток.
* * *
Дорогой Лёва! Алёшина бабушка:
– Не могу, не могу, он меня не слышит, он упрямый, он не понимает, я говорю как в бездонную бочку, ему всё как об стенку горох. Не смотрит в глаза, всё, что любил, любить перестал, вырывается, не отзывается на имя, ушел в отказ, сил больше нет, может, зря это всё, всё равно нет смысла, я устала.
– Н.В., но вы же молодец, вы всё равно действуете, вы его любите. И всё, что вы говорите и делаете, – оно не пропадает, остаётся с ним, в его душе и памяти. Сейчас оно спит. А потом будет новый качественный скачок. Главное – не сдавайтесь.
– Я понимаю, мне легко говорить. Я час позанималась, ушла – вы остались. Но всё-таки поверьте мне. Даже если он не отвечает, как будто не слышит, продолжайте. Пусть он знает: что бы у него в душе ни происходило, вы всё равно с ним. Рядом. Ведь он тоже устал. Пережидайте темноту вместе.
– Н.В., вы не знаете, что у него внутри происходит. Может, своя безнадежность. Не дайте ему уйти одному. Побудьте с ним. Побудьте с этим.
* * *
Дорогой Лёва!
Я думаю об удивительной простоте, с которой в мире особых людей разрешаются все основные вопросы. Моим детям плевать на условности. Им всё равно, как я одета и насколько успешна. По-настоящему им важно только то, что я чувствую. И здесь их обмануть невозможно.
В мире особого человека, где имеют значение только чувства, а наносное, условное отпадает, возникает сильнейшее ощущение неподдельности всего, что происходит. После соприкосновения с этим неразбавленным миром не хочется выходить в обычную жизнь. Начинается душевный авитаминоз: всё кажется ненастоящим.
Та любовь, с которой мы соприкасаемся, общаясь с "особыми" людьми, это не любовь, которую они излучают. Это наша собственная любовь. Мы её в себе находим, точно так же, как мы можем найти в себе всё остальное: как будто такое лекарство принимаем – выпиваем полную чашку неразбавленной жизни, и это очень сильно проясняет наш взгляд.
То, что я говорю об "особом" мире, относится, по моему мнению, к миру вообще. Мне очень не хочется говорить "особые дети то, особые дети это", "они чувствуют так, их родители чувствуют так". То, что мы видим, общаясь с особыми детьми, – есть и в нас, только у них это в концентрированном виде. Потому что если мы можем спрятаться за что-то внешнее, за какие-то слова, то особый мир этого не допускает. Для него самое главное – то, что ты чувствуешь. Обмануть его невозможно.
* * *
Дорогой Лёва!
Обещала рассказать, кто такая Даша.
Даша немного похожа на Уну. Почти не двигается. Ноги навсегда согнуты под неестественным углом. Ладони крепко сжаты в кулаки.
Кормят Дашу через трубку.
Правда, она видит. Но что можно увидеть, неделями лёжа на спине, кроме потолка? Подсядешь к ней – она хрипло смеётся и пытается приподнять голову.
– У Даши есть какие-нибудь штаны? Чтобы взять её из кровати хоть минут на пять. А то она лежит и лежит.
– Доля у неё такая – лежать.
И про Юлю:
– А зачем тебе эти картинки?
– Это я буду с Леной так заниматься.
– Я тоже сегодня в школе была.
– А что ты там делала?
Юля сидит на кровати. Коротко стрижена. Ноги прикрыты одеялом. Она ими пользоваться не может.
– Сегодня вечером праздник. Ты пойдёшь?
– Нет, Юля, мне надо в институт.
– Институт? А что это – институт? Пытаюсь объяснить.
– Ты когда сюда приедешь? Завтра?
– Нет, Юль, на следующей неделе.
– А завтра ты что делаешь? Пойдёшь туда, где большие девочки учатся?
– Да, а потом с мальчиком заниматься.
– А чем ты с ним будешь заниматься?
– Учить писать, читать.
– А-а, он учится читать…
– Ты умеешь?
– Нет. Мне тоже надо учиться читать, – говорит она со взрослой интонацией.
– Юля, сколько тебе лет?
– Не помню, – отвечает она с той же интонацией. – Десять или одиннадцать, не помню.
* * *
Здравствуй, Лёва!
Люди, ждущие поезда.
Утро, толкучка у кассы,
стой спокойно, платформу шагами не мерь.
Я стою и смотрю:
там апрель, на земле полустёртые классы,
кто-то с радостной силой толкает тяжёлую дверь,Но сейчас непонятно, где встать, за кого уцепиться,
Продержаться до станции? Спрыгнуть на полном ходу?
Ожидание встречи у сердца, как тёплая птица,
Я смыкаю ладони и жду.Вот кофейный напиток в эмалевой кружке,
в белой раме высоких деревьев верхушки,Смотрит Лена в окно на стремительный снег,
Спит Алёша, звенит погремушкой Олег.
Закрываю глаза – исчезает зима,
Гаснет,
Тает во рту леденцом.
Деревянная почта на склоне холма,
В золотистом сиянии тонут дома,
Одуванчик растёт под крыльцом.Начинается вечер, и город похож
На своё отраженье в реке,
А потом ты идёшь, и идёшь, и идёшь
По колено в густом молоке -
Ровный свет в ночнике,
Огоньки вдалеке, на асфальте танцующий дождь.Время сказок ночных, время сказочного одиночества:
"Вот он едет, и едет, и звёзды сияют, сквозя
между тёмными ветками…"
время, когда тебе хочется
взять – и просто исчезнуть. Но просто исчезнуть нельзя.Рождество перед нами – окошко в лесу,
Но стемнело, и свечка дрожит на весу,
я её прикрываю рукой.
Верь и радуйся, путник, и будешь согрет,
Потому что тропинки из чащи на свет,
кроме радости, – нет никакой.
* * *
Дорогой Лёва!
Думала, с Егором у нас всё хорошо. Наладили контакт, не прошло и года. Мальчик заниматься начал.
А вчера был очень плохой день. Егору недавно сделали операцию. Для укрепления ножных мышц. Не буду вдаваться в подробности. Операция лёгкая, но после неё три недели нельзя стоять. И ходить, понятное дело. Приходится заниматься сидя.
Заниматься сидя Егор ненавидит.
Вот он веселится. Я прихожу. Перекашивается и стучит головой о ручку своего кресла-коляски. Делать ничего не хочет. Вообще.
На лице ненависть. Разучился всему.
Мне-то больше всего хотелось дать ему как следует по попе. От обиды. Пришлось сдерживаться.
Рассказала об этом Тане, Шуриной маме, а она хитро улыбнулась и говорит:
– А это потому, что ты решила, будто всё точно знаешь.
– Что "всё"?
– Как с ним быть, знаешь. А не надо этого знать. Тем более точно.
* * *
Дорогой Лёва!
После спектакля я убежала.
Вслед что-то кричали, но я не слышала. Бежала, пока не кончилось дыхание. Остановившись и переведя дух, я увидела, что стою на своём любимом месте: там, где асфальтовая дорога круто поднимается к деревне. Я села на тёплый асфальт и стала смотреть на далёкую серую полоску Онежского озера. Я не могла сейчас никого видеть.
Это было удивительное лето. В домике мы жили вдесятером: я, Шурик, большой Антон, маленький Антон с мамой Светой, Марианна с сыном Серёжей, Оксана, а на чердаке – Алёша с дедушкой.
Каждое утро мы с Шуриком ходили на колодец. Шли по заросшей тропинке и шатким доскам, пластмассовые вёдра стукались друг о друга. Я откидывала деревянную крышку колодца и заглядывала внутрь. Вода стояла низко. Я говорила Шурику азбукой глухих: "это колодец".
"Ко…" – начинал он складывать пальцы, и вопросительно глядя на меня, – "…лодец".
Помятое железное ведро было привязано к деревянному шесту. Я с трудом поднимала шест и давала Шуре придержать его конец. Ведро падало в воду и с минуту плавало на поверхности, а потом, черпанув бортом, уходило на дно. Мы вдвоём тянули за шест и вытаскивали ведро. Я говорила: "это вода".
Шурик вылавливал из воды гнилые щепки, отколовшиеся от стен колодца. Потом мы переливали воду в наши вёдра и несли их домой. Вода качалась и выплёскивалась на босые ноги.
Когда мне хотелось побыть одной, я шла или в деревню, к почте, отправить письмо, или на озеро, к рыбачьим сараям, собирать обкатанные стёкла для детской мастерской. Занятия в мастерских были вечером, в шесть часов, на них ходили почти все дети.
Ближе к ночи мы сидели на веранде. В гости приходила Лена, мама Паши, а Ирит, мама Старшего и Младшего, заглядывала в дверь и говорила: "Сейчас уложу ребят и приду".
Первую неделю смены лил дождь. Старший сын Ирит, босой, облепленный грязью, с сияющими глазами, забегал на веранду, тянулся к верхней полке и шептал: "сгущёнка… сгущёнка…" Судя по лицу, он был счастлив.
Вечером ему было трудно заснуть.
Но вот наконец все дети спят, а мы сидим вокруг стола.
– У меня была такая идея, – неуверенно говорю я, – поставить спектакль. Не с детьми, а с родителями.
Идея появилась давно, ещё зимой. Мне тогда пришли в голову две вещи: рассказ Рэя Брэдбери "И всё-таки наш" и сказка Сельмы Лагерлёф "Подменыш". Я привезла с собой оба произведения, и мы с родителями их прочитали. Сюжет рассказа "И всё-таки наш": у одной семьи, совершенно обычной, в результате неполадки в родильной машине (дело происходит в будущем) ребёнок родился в другое измерение и в нашем измерении выглядел, как голубая пирамидка. Он был совершенно нормальным, здоровым ребёнком, только жил в другом измерении. Все звуки и краски нашего мира менялись и искажались, проникая в его мир, поэтому люди для него были кубами, параллелепипедами и другими фигурами. Родители, конечно, страшно опечалились, но доктор им сказал: "Ничего страшного, мы найдём способ переправить ребёнка в наше измерение, дайте только срок". Родители стали ждать. Им было очень тяжело, потому что ребёнка своего они не понимали. Он начал говорить, но для них его речь звучала, как птичий свист. Они не могли никого пригласить в дом, скрывали ребёнка от глаз соседей. Им было очень плохо. Они чувствовали, что потеряли его. А потом доктор им сказал: "Вы знаете, у меня пока нет возможности вернуть ребёнка в наше измерение, зато я могу переправить вас к нему. Тогда для вас он снова будет выглядеть, как обычный ребёнок. Вы увидите его, а он вас такими, какие вы есть на самом деле. Правда, всем остальным людям вы будете казаться шарами, кубами, параллелепипедами, ваша речь – свистом, вам придётся окружить дом высоким забором, потому что люди вряд ли примут ваш странный новый облик". Родители шагнули в другое измерение и вместо голубой пирамидки увидели чудесного малыша.
Мы прочитали рассказ, и реакция родителей меня удивила. Мне казалось, что конец рассказа – светлый и оптимистичный, решение героев перейти в другое измерение – единственный возможный выход. Но родители сказали: "Какой ужас, мы ни за что не будем ставить спектакль по этому рассказу. Мы не хотим, чтобы так было. Не хотим жить за высоким забором".
Тогда мы стали читать сказку "Подменыш". Родители согласились её ставить, что тоже было для меня неожиданностью: мне казалось, что эта история гораздо более тяжелая, чем рассказ про пирамидку. Это ещё раз доказывает, как мне мало видно со своего места.
В сказке троллиха крадёт у людей ребёнка, а вместо него оставляет своего троллёнка. Родители обнаруживают подмену: отец требует, чтобы троллёнка оставили в лесу – "станем мы возиться с троллевым отродьем!", но мать не может бросить детёныша "одного в пустой, безлюдной пустоши".
Мы репетируем ночью, на открытой деревянной веранде, заменяющей сцену. Наши первые зрители – онежские комары, напоминающие, что искусство требует свежей крови.
Есть способ вернуть своего родного ребёнка: можно избить троллёнка толстой палкой, тогда троллиха прибежит и бросит вам малыша, а своего заберёт. Но говорят, что дети, возвращённые таким путём, живут после этого недолго. Мать понимает, что это не для неё, да и не может она позволить избить беззащитного детёныша.
В сказке у матери нет имени, но мы назвали её Мартой. Марту играет Ирит. Во время репетиции она ходит "проверить ребят" – не проснулись ли.
Марта принимает решение заботиться о троллёнке, хотя он не вызывает у неё никаких чувств, кроме отвращения и страха. Он не ест человеческую еду, а только мышей и лягушек. Не разговаривает на человеческом языке, всё ломает и портит, никого не любит. Соседи решают, что женщина сошла с ума, и перестают с ней знаться.
Троллёнка играю я. На мне чёрный мусорный пакет, предмет шуток Марианны, волосы взлохмачены, лицо измазано углём.
Спектакль идёт под музыку Грига. Света попросила у директора лагеря синтезатор, но он звучит так тихо, что в зрительном зале его почти не слышно. Зато нам слышно хорошо. Музыка Грига у меня теперь всегда будет ассоциироваться с нашим спектаклем.
Муж Марты не понимает, зачем его жене понадобилось возиться с троллем. Он считает, что она не хочет вернуть своего родного ребёнка. Он даже пытается сбросить троллёнка в пропасть, чтобы потом выдать это за несчастный случай, но Марта в последнюю минуту подхватывает подменыша.
Троллёнок растёт и с каждым днём становится всё невыносимей. В конце концов он поджигает дом Марты и её мужа и сам чуть не сгорает в огне, но приёмная мать бросается в горящий дом и спасает троллёнка. Муж не выдерживает и уходит от жены: "Тебя я покидаю неохотно, но с троллем жить больше не могу".
И только тогда, когда Марта жертвует ради троллёнка тем, что для неё дороже жизни – любовью мужа, – тролли теряют власть над её родным сыном и возвращают его домой.
Обе истории – о любви, о понимании, о другом мире. История про пирамидку о том, как войти к ребёнку в другой мир, а "Подменыш" о том, как вернуть ребёнка из другого мира.