Похожие чувства испытывала и моя собеседница А.К.: "В пионерскую организацию вступала, видимо, без чувств. Ничего не помню вообще. Видимо, в моем детстве это была уже обычная формализованная практика. А вот с комсомолом все было интереснее. В школе меня в комсомол не приняли – поведение не нравилось. Я училась там до 8 класса, и моя классная руководительница хотела насолить мне как можно больше: я была своевольна, непочтительна, вроде ничего противоправного не делала, но она очень меня не любила. Мы с ней жили в одном доме, пятиэтажном, брежневском, я в первом подъезде, а она в последнем. Мимо ее окон я ходила в музыкальную школу, отнюдь не в школьной форме. Однажды нашему классу запретили за какие-то провинности провести восьмимартовскую вечеринку в школьном здании, а ребята уже все купили. У меня как раз уехали родители, и мы с сестрой пустили всех к себе. Представьте себе: открытые окна (в марте в Новороссийске уже жарко), музыка на весь двор, одноклассники на подоконниках – и под окнами училка, которая ничего не может сделать… В общем, недостойна я оказалась этой замечательной организации. Перед выпуском из 8 класса училка вызвала мою мать и сочувственно ей сказала, что не может дать мне хорошую характеристику. Эта старая дура думала, что все до сих пор как при Сталине: с плохими характеристиками только в ПТУ. А я поступала в музучилище с консерваторской программой, в 15 лет давала сольные концерты (родители делали из меня пианистку) на разных площадках города, на вступительных экзаменах мне сказали, что можно было бы сразу в консерваторию, не будь мне только 15 лет… На первом курсе приняли в комсомол всех, кто не вступил в школе. Была на нашем курсе одна девочка, которая не вступила в школе и вообще не хотела вступать по идейным соображениям, уже не помню каким: то ли чувствовала себя недостойной Зои Космодемьянской и молодогвардейцев, то ли ей не нравилось, что принимают всех чосом – суть ее протеста была в том, что в комсомол должны вступать самые лучшие, а не все подряд… Ей просто и цинично объяснили, что без этого нельзя: у них распоряжение принять всех, кто в школе не вступил" (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).
Укреплению коммунистических идеалов у детей 10-14 лет было посвящено большое социолого-психологическое исследование, опубликованное в 1961 году, – "О некоторых особенностях и функции идеалов в школьном возрасте" (в сборнике "Вопросы психологии личности школьника" – М.: Издательство Академии педагогических наук, 1961).
От 10 до 14 – именно тот период, когда дети уже разглядели страх и уклончивость родителей. Когда начали думать и додумываться. Когда твердо усвоили избирательный запрет и приучились не задавать вопросов. Когда наивное желание повязать пионерский галстук сменилось тоскливым нежеланием вступать в комсомол. Но в исследовании принимается за аксиому, что коммунистические идеалы у детей есть. Была поставлена задача – проследить динамику их развития. Для этого ученикам задали сочинение на тему "Кто твой идеал? С кого ты хочешь брать пример?". Что ж, ученики написали. Один мальчик хотел брать пример с папы. Одна девочка – со старшей сестры. А все остальные – сплошь с юных коммунистических героев. "Большинство детей в одном из четвертых классов указали в качестве своего идеала Павлика Морозова" (с. 102). Чем старше были дети, тем больше героев перечисляли: они хотели брать пример со всех сразу – с Лизы Чайкиной и Зои Космодемьянской, с Павлика Морозова и Павла Корчагина, с Володи Дубинина и Олега Кошевого. Ну, старшее поколение помнит сакральный список. В статье указано, что "со всех сразу" – это и есть динамика развития: появляются, мол, идеалы обобщенного характера, которые формируют отношение к миру, воспитывают коммунистическую направленность личности.
Что на самом деле думали исследователи – неизвестно. Я не могу поверить, что они в это верили. Они сами были родители, они сами учили своих детей правильно высказываться в условиях официального хронотопа. В статье среди выводов проскользнуло осторожное замечание: "Необходимо отметить, что круг лиц, выбираемых детьми в качестве своих идеалов, несколько однообразен (он связан главным образом с именами участников Великой Отечественной войны). В значительной мере упрек за это следует сделать в адрес нашей литературы для детей и подростков, содержащей ограниченный круг образов, способных влиять на формирование идеалов детей" (с. 118). Тут же боязливое уточнение: нужно дополнить круг – образами героев труда: "Для воспитания большую роль могли бы сыграть книги, ярко изображающие жизнь и деятельность тружеников целины, строек Сибири, шахт Донбасса, людей, повседневно совершающих трудовые подвиги" (с. 118).
И никто из мальчишек не написал, что хочет быть похожим на мушкетера. А ведь для военного и послевоенного поколения романы Дюма были чтением обожаемым и жизнеруководительным. Почему – об этом можно дискутировать. Свидетельств достаточно. Мама рассказывала мне, что у нее в классе на драгоценную книгу очередь стояла. Тримушкетера! Мама тоже записалась, хотя не понимала названия: "тримушки" "тёра". Что за тримушки и почему о них так интересно? Дождавшись своей очереди, роман "проглотила" и страшно полюбила. Как и все в классе. Кстати, и мне разрешила прочесть его лет в двенадцать, хотя мое чтение контролировали строго, и никакая другая книга с адюльтерными коллизиями мне в руки не попала бы.
В повести Веры Пановой "Кружилиха" молодежь от жажды поскорей прочесть разъяла книгу на три части: "У Тольки сегодня большой день: пришла его очередь на "Графа Монте-Кристо". Принес эту книжку в бригаду Алешка Малыгин. Откуда достал такую – не сказал. Он сказал, что если начнешь эту книгу читать, то уже не будешь ни спать, ни есть, пока не дочитаешь до конца, и что писатель, который сочинил это, прямо-таки невозможный гений. <…> Перенумеровали части красным карандашом, упаковали каждую заботливо и вручили трем счастливцам, которым выпал жребий читать в первую очередь. И вот на целый месяц заболела бригада! В книге не хватало многих листков, и некоторые читатели не могли уловить связи событий, но другие все поняли и с жаром давали объяснения непонимающим; а те слушали благоговейно…" (Вера Панова. Кружилиха. – М.-Л.: ГИХЛ, 1948. с. 184-185).
Одиннадцатилетний Михаил Герман читал роман Дюма в уральской деревне, в эвакуации: "Незабвенные (на всю жизнь любимые) "Три мушкетера" <…> Тогда мне удалось прочесть эту книжку всего раз – волшебный роман истаял. Но как я его запомнил! И как пересказывал потом ребятам эту лучшую в мире книгу, как играли мы в мушкетеров, как фехтовали шпагами из молодых елочек. <…> Меня выбрали Атосом. Более высокого признания я в жизни не получал. И самая яростная мечта была (когда кончится война) – перечитывать, наконец-то вволю, "Трех мушкетеров" и есть яблоки (фруктов в эвакуации не бывало). Таким представлялся мне ленинградский рай" (с. 96). Мальчик вернулся с мамой в Ленинград, и его мечта сбылась: "Мы жили бездомно и в нищете, но какие-то книжки появились с первых дней. Помню ощущение резкого счастья, когда вновь, после трехлетнего перерыва, взял в руки "Трех мушкетеров" (с. 125).
Думаю, что все те школьники, которые дружно доложили в сочинениях, что мечтают брать пример с Павлика Морозова, на самом деле считали образцом Атоса, д’Артаньяна и Монте-Кристо.
Глава 4. Советская власть нам все дала, Вот я курицу зажарю, жаловаться грех
Да ведь я ведь и не жалюсь.
Что я, лучше всех?
Даже совестно нет силы. Вот поди ж ты на.
Целу курицу сгубила на меня страна!
Д.А.Пригов
Жизнь и труд, мечту и счастье – все нам партия дала.
Тема пионерского сбора
Идейно допустимых "хочу" в жизни советских детей было два. Первое – в ответ на вопросы "Кем ты хочешь быть? С кого ты хочешь брать пример?". Второе – в заявлении: "хочу быть в первых рядах строителей коммунизма". Все остальные "хочу" и "не хочу" репрессировались. Советская власть нам все дала! Хотеть нечего, не хотеть – нельзя.
У Виктора Драгунского есть жестокий, социологический точный рассказ "Арбузный переулок". Он именно об этом: о воспитании у ребенка чувства вины и страха за то, что "тебе все дали".
Маленький Дениска не хочет есть молочную лапшу. Денискин папа обвиняет его в барстве – "Заелся!" и в наглых запросах – "Фон-барону подайте марципаны на серебряном подносе!". Угрожает оставить вовсе без ужина. А потом долго рассказывает душераздирающую историю о том, как сам голодал и замерзал в военной Москве. Потрясенный и виноватый сын дрожит от жалости и жути. "Всю лапшу выхлебал и ложку облизал". Конечно, писатель подразумевает и "лапшу" агитпропа тоже.
Желания были подозрительны и сомнительны в принципе: тебе дали все – чего еще ты можешь хотеть? Эта идеологическая установка действовала не только в воспитании детей, но и в жизни их родителей. Нарушения назывались вещизмом, мещанством, извращенными потребностями. Или еще страшней – "клеветой на материальные условия жизни в Советском Союзе". Или совсем страшно – "идейной неустойчивостью", "вредными проявлениями", "настроениями политической демагогии, критиканства, пессимизма" (Аналитическая справка КГБ СССР о характере и причинах негативных проявлений среди учащейся и студенческой молодежи. – В кн.: Олег Хлобустов. Парадокс Андропова. – М.: Яуза, Эксмо, 2014. с. 522).
§1. Духовный рацион
Петр Вайль и Александр Генис в книге "60-е. Мир советского человека" приводят сатирическое, из фельетона в журнале "Крокодил", разоблачение желаний мещанина, который воображает, будто советская власть дала ему не все: "Единственное, в чем он мог упрекнуть советскую власть, – это в том, что она не могла сию же минуту обеспечить Вохмякова особняком с зимней оранжереей и плавательным бассейном" (60-е. Мир советского человека. – М.: АСТ, 2013. с. 400).
Тот же самый особняк, уже на полном серьезе, фигурирует в учебнике "Обществоведение" как пример извращенных потребностей, которых не будет при коммунизме. Я даже предполагаю, что именно из "Крокодила" он и приплыл в учебник: авторский коллектив сочинял на даче свой шедевр как раз тогда (или вскоре), когда появился этот номер журнала – №35 за 1961 год.
Агитпроп утверждал: протестуют и недовольны только отщепенцы, горсть ничтожных людей, большей частью молодых и безнравственных, которые хотят либо несусветного – особняков с оранжереей, либо непотребного – кабаков со стриптизом. "Кабаков со стриптизом не будет! Иная у нас мораль, иной взгляд на эту "деталь цивилизации"". Так сказано в статье, которая вошла в историю культуры – со славой Герострата. Она появилась в газете "Вечерний Новосибирск" 18 апреля 1968 года, называлась "Песня – это оружие", была подписана – "Николай Мейсак, член Союза журналистов СССР, участник обороны Москвы". Я буду ее цитировать по книге: Александр Галич. Избранные стихотворения. – М.: АПН, 1989. В этой книге текст помещен в "Приложении" на страницах 217-227.
Статья предъявляла грозные идейные обвинения Галичу и "уничтожала" фестиваль бардовской песни, который прошел в новосибирском Академгородке в марте 1968-го. Для Галича, и для бардов, и для организаторов фестиваля, и для общественной жизни Академгородка последствия были самые прискорбные. Для всей страны тоже: этой статьей началась идеологическая кампания, которая еще прежде вторжения в Чехословакию похоронила надежды на социализм с человеческим лицом и обозначила единственно допустимые отныне "идейные рамки".
Текст несомненно убеждает в групповом авторстве. Мейсак не был свидетелем того, о чем писал, ему специально предоставили магнитофонные записи. В статье подробно повествуется, как после окончания фестиваля "один знакомый" включил магнитофон, как слушатель был потрясен и возмущен, как решил высказаться. Но в соседних абзацах автор об этом забывает и смотрит из концертного зала: "Кто же это раскланивается на сцене? Он заметно отличается от молодых: ему вроде б пятьдесят. С чего б без пяти минут дедушке выступать вместе с мальчишками?". Автор видит, как несознательные одиночки бросают на сцену цветы, а сознательные массы уходят из зала. Хотя в действительности никто не уходил. Автор даже уверяет, будто заметил у бардов грязные ногти: "Очень уж неприятно глядеть на певца, чьи пальцы окаймлены траурной полоской". В разных местах текста повторяются идентичные фрагменты – наверное, статью готовили в спешке. Думаю, что журналисту велели, он написал, а потом его текст доработали, не озаботившись или не успев согласовать куски. Мейсака не спросишь, его давно нет в живых.
Разумеется, в те годы я об этой статье и не слышала. Гораздо позже, изучив текст, мигом узнала "духовный рацион" своего детства. Именно так, именно этим детей "накачивали" – на уроках, на ленинских зачетах, на комсомольских собраниях.
Советский народ – авангард человечества, прокладывающий путь к коммунизму. Задача искусства – славить его. "Как было б здорово: появились молодые народные певцы наших дней, что песнями своими славят родную страну, народ, который столько выстрадал за свою долгую историю и сегодня грудью пробивает путь человечеству в лучшее будущее".
Советская власть нам все дала. Протестуют только крамольники, отщепенцы, заевшиеся иждивенцы. "Против чего возражаете, парни? Против того, что перед вами богатейший выбор белых булок, о которых пока лишь мечтать могут две трети человечества? Против того, что для вас, молодых, построен великолепный Академический городок, стоящий 300 миллионов? Против того, что страна по-матерински заботится о вас, отдавая вам все лучшее, что она может дать сегодня? Против того, что для физического и духовного развития молодежи народ ничего не жалеет и делает все, что в его возможностях в наше сложнейшее время? А иные мальчики, видите ли, не умываются и не стригутся в знак протеста, что у нас нет кабаков со стриптизом". И потом, еще раз: "Родина поит тебя и кормит, защищает от врагов и дает тебе крылья".
До революции было убожество, сегодня настало величие. "Отцы ваши титаническим напряжением сил, сознательно идя на лишения, ломая трудности, вырвали Россию из вековой отсталости. Превратили "убогую и бессильную матушку Русь" в одно из двух сильнейших государств мира".
Наша страна – осажденная крепость. "Что скажет певец о клокочущем мире, который сбрасывает с себя цепи рабства, о мире, где в смертельной схватке борются две идеологии, два отношения к человеку, два класса – класс тружеников и класс паразитов? Кажется, что прозвучит песня-призыв, песня-раздумье, славящая Родину нашу, которая всей мощью своей сдерживает черные силы, рвущиеся к ядерному пожару". И еще раз: "Посмотрите на клокочущий мир, где враги свободы и демократии стреляют в коммунистов, где идет непримиримая битва двух идеологий"
Недостатков у нас нет. А если отдельные есть, то виноваты в них вы, каждый из вас. "А почему вас не волнует, что некоторые влюбленные дарят девчатам цветы, сорванные ночью в сквере Героев революции? Вот бы бардам обрушить свой гражданский гнев на "рыцарей", ворующих цветы у мертвых! А какой материал для барда хотя бы в этой картинке: три плечистых хлопца, покуривая, ругают райисполком за то, что во дворе скользко. А поодаль тетя Дуня-дворничиха тяжелым ломиком долбит лед. Взять бы хлопчикам да помочь ей! Да поразмяться! Показать силу богатырскую, отточенную в бесплатном спортивном зале. На бесплатных стадионах! Это ли не тема для барда? Если он – настоящий гражданин своего советского Отечества и вместе с народом делит его боли и радости, мечты и надежды"
Все должны шагать в ногу и думать одинаково. Иначе – подлость. ""Бард" Галич поучает, тренькая на гитаре: "Если все шагают в ногу, мост обрушиваецца! Пусть каждый шагает, как хочет!". Галич пытается научить вас подлости. "Пусть каждый шагает, как хочет" – и вы бросаете во вражеском тылу раненого друга. "Пусть каждый шагает, как хочет" – и вы предаете любимую женщину. "Пусть каждый шагает, как хочет" – и вы перестает сверять свой шаг с шагом народа"
Сакральные слова нельзя произносить по своей воле. "Вот "Баллада о прибавочной стоимости" – исповедь подлеца и приспособленца: "Пил в субботу и пью в воскресение, час посплю и опять в окосение. Пью за родину и за неродину". Святые слова "за Родину!" произносятся от лица омерзительного пьянчуги! С этими словами Зоя шла на фашистский эшафот. Не забыли Зою? С этими словами ваши отцы ходили в атаки. Как бы они посмотрели на того, кто произносит эти слова под отрыжку пьяного бездельника? И на вас, аплодирующих?"
Местоимение "я" нельзя произносить вообще. "Какое-то кривлянье, поразительная нескромность. Вот юноша томно произносит: "Я не могу петь. Я не могу. На меня еще никогда не смотрели в бинокль…"" И еще раз: "Жеманные фразы, начинающиеся с буквы "Я": "Я признаюсь", "Я очень люблю сочинять", "Я уже пел""
Девушкам нельзя ходить в кафе. "Что-то не знавала русская женщина таких развлечений. И Татьяна Ларина, и Зоя Космодемьянская, которые вошли в историю образцами женственности, чистоты и силы женского сердца, поморщились бы, заглянув в иное молодежное кафе"
Искать, получать и предоставлять информацию нельзя.""Бард" утверждает, что он заполняет некоторый информационный вакуум. Что он объясняет молодежи то, что ей не говорят. Нет уж. Увольте от такой "информации". И не трогайте молодых! Поведение Галича не смелость, а гражданская безответственность. Он же прекрасно понимает, какие семена бросает в юные души"
Любое отклонение от этих идей запрещено. В статье запрет соединяется с доносом. "Дело дошло до того, что кандидат исторических наук Ю. Д. Карпов иллюстрирует лекции "Социология и музыка" песнями Галича. Не совестно, Юрий Дмитриевич? Ведь вы все-таки кандидат исторических наук. И должны помнить слова Ленина о том, что всякое ослабление позиции идеологии коммунистической немедленно используется. Уж вам-то по долгу положено воспитывать молодежь в духе коммунистической идеологии, а не пропагандировать в качестве высокого искусства мусор"
Образцовая статья, грозно-установочная. Что на самом деле думали ее авторы, неизвестно. Пропагандисты отлично знали, как меняются по команде сверху святые слова, с которыми герои шли в атаку и на эшафот. Отлично понимали, что Академгородок построен вовсе не для молодежи. Не заблуждались и насчет богатейшего выбора белых булок. А вот понимали они или нет, какие в стране беды и пороки, – это загадка. Неужели они думали, что самая тревожная наша проблема – мальчишка, ворующий цветы с клумбы? Мое предположение: да. Но не в прямом смысле, а в расширительном. Мальчишка – знак, эмблема того, что на самом деле думали власти. Люди у нас плохие – вот что они думали. За словами "советский народ – авангард человечества" скрывалось убеждение, что каждый человек – плохой человек, особенно молодой.