Разумеется, люди были давно и крепко отучены указывать режиму на его лганье и провалы. Но в данном случае кроме привычной осторожности действовало и полное равнодушие к коммунизму, всеобщее и несомненное. Никто его не ждал и о нем не думал, он был поживой для анекдотов.
Партия аккуратно не заметила, что ее Программа не выполнена, и не потрудилась ничего объяснить народу (было такое выражение).
В июне 1983 года Андропов на том самом Пленуме, где он якобы сокрушался, что мы не знаем страны, в которой живем, широковещательно заявил, что "Программа партии в целом правильно характеризует закономерности мирового общественного развития, цели и основные задачи борьбы партии и советского народа за коммунизм. Ее принципиальные положения подтверждены жизнью. Многое из того, что записано в Программе, уже выполнено" (Ю. В. Андропов. Ленинизм – неисчерпаемый источник революционной энергии. – М.: Политиздат, 1984. с. 473). Так что партия ни в чем не ошиблась. В Программе были разве что "элементы забегания вперед" (с. 473). С помощью такого наивного (или наглого) лганья Андропов велел бороться "за умы и сердца миллиардов людей на планете <…> донести в доходчивой и убедительной форме правду о социалистическом обществе <…> разоблачать лживую, подрывную империалистическую пропаганду" (с. 472). "Нам нужна хорошо продуманная единая система контрпропаганды" – объявил гэбэшный генсек (с. 472).
Миллионы людей в системе политучебы и все студенты поголовно были обязаны это изучать и "сдавать". Могла ли система контрпропаганды ослабить действие безудержного партийного вранья? Нет, конечно.
Вот брошюра Евгения Ножина "Контрпропаганда в системе деятельности КПСС" (М.: Знание, 1984). Это методическое пособие "для партийного и идеологического актива" – для своих. В 1984 году генсек уже был новый, поэтому идею создания единой системы контрпропаганды брошюра приписывает (с. 3) не Андропову, а Черненко (был и такой). Брошюра объясняет, как разоблачать "идеологические диверсии – тщательно спланированные и скоординированные пропагандистские кампании" (с. 10). Обратим внимание: в советском новоязе "тщательно спланированными", "скоординированными", "загодя подготовленными" могли быть только действия западных спецслужб: акции, провокации, идеологические диверсии. В таком духе. Эти определения были сугубо осудительными. Нельзя было сказать и никогда не говорилось – загодя подготовленная и тщательно спланированная… уборочная страда. Или: тщательно скоординированное… строительство микрорайона. А ведь Советский Союз гордился планированием, планом, плановым хозяйством. "Плановая социалистическая система завоевала огромный авторитет во всем мире" (так было написано в энциклопедии – в "красной", 1973 года, том 19). При всем том слова "спланированный, скоординированный, преднамеренный, тщательно, заранее, загодя" применялись только к враждебным действиям.
Из брошюры мы узнаем, что клеветническими измышлениями отравляют эфир 40 западных радиостанций, а "правду о мире" несет наше радио – "на 150 стран, на 78 языках, 250 часов в сутки" (с. 26). Подробно сказано, что оно "несет" и о чем. О прекрасных "темпах роста нашего хозяйства" (с. 36) и об ужасных темпах роста "инфляции, преступности, наркомании, расизма и неонацизма" (с. 36) в Соединенных Штатах, где 44 миллиона живут впроголодь, 34 миллиона не умеют читать, 26 миллионов не умеют писать, 52 миллиона не умеют считать (с. 43). Сочинитель брошюры почему-то не задумался, как это может быть, чтоб читать не умели 34 миллиона, а писать – всего 26? Ведь из этого следует, что треть малограмотных умеет писать при неумении читать. По уму надо было врать наоборот. Но советская пропаганда и контрпропаганда, никогда не сталкиваясь с неправильными вопросами, не слышала собственных глупостей. По мнению сочинителя, пропагандистов ждут правильные вопросы: "кто такие диссиденты?" – "горстка злопыхателей, отщепенцев и предателей" (с. 44-45), "кто такой Солженицын?" – "апологет мирового господства американского империализма" (с. 47) и т. д.
Вот книженция для широкого круга партийцев – "Контрпропаганда: вопросы теории и практики" (Киев: Политиздат, 1985). Авторы – крупные партийные чины и казенные социологические профессора – воспевают "животворность марксистско-ленинского учения о руководящей роли партии" (с. 169). Уверяют, что "Коммунистическая партия Советского Союза дала решительный отпор попыткам врагов подвергнуть сомнению коренные положения о руководящей роли партии как объективной закономерности развития социалистического общества" (с. 197). Разоблачают "провокационную ложь" вражеских голосов "по поводу так называемого кризиса советской экономики" (с. 94), "о будто бы имеющем место "кризисе" советской экономики" (с. 169). Хотя кризис советской экономики каждый видел своими глазами, а разоблачение сводилось к словам "будто бы", "якобы" и "так называемый".
Вот пособие для учителей – "Идейно-политическое воспитание старшеклассников" Альберта Волкова и Виталия Пирогова (М.: Педагогика, 1985). В разделе "Контрпропагандистская работа старшеклассников" приведены тексты для разыгрывания по ролям юными политинформаторами: одни задают острые вопросы, другие дают на них ответы, не подлежащие обсуждению. На вопрос, например, об эмиграции в Израиль следует ответ, что уезжают обманутые люди, которые там опускаются на дно жизни и рвутся обратно: "многие уже вырвались из Израиля и осаждают советское посольство в Австрии" (с. 76). Уточнить, сколько народа уехало, а сколько вырвалось и осаждает, авторы не потрудились (= не решились). На вопрос, верят ли советские люди партийной печати, ответ гордый: "За десятки лет существования газеты "Правда", созданной еще Лениным, не было случая, чтобы изложенные в ней факты не подтвердились" (с. 88). Хотя ученики могли бы пальцем указать на множество таких "случаев" в каждом номере.
Для советского агитпропа молодое поколение было потеряно.
Даже если подростки и студенты не читали в самиздате статью Абрама Терца о социалистическом реализме, они и сами понимали, во что воплотился коммунистический идеал, только не смогли бы так чеканно высказать: "Чтобы навсегда исчезли тюрьмы, мы понастроили новые тюрьмы. Чтобы пали границы между государствами, мы окружили себя китайской стеной. Чтобы труд в будущем стал отдыхом и удовольствием, мы ввели каторжные работы. Чтобы не пролилось больше ни единой капли крови, мы убивали, убивали и убивали" (Цена метафоры, с. 432).
Глава 8. Почему зарубежные педагоги не хотели у нас учиться?
В начале жизни школу помню я.
Александр Пушкин
Если я побегу, он все равно поймает меня, вернет в класс, и будет еще хуже.
Александр Блок
"По своему сознанию и поведению воспитанники советской школы должны стать коммунистами" – так начинается учебное пособие В. И. Пирогова "Формирование личности старшеклассника советской школы в процессе общественно-политической деятельности" (Л.: ЛГПИ им. Герцена, 1980, с. 3). Что ж, по крайней мере честно. Без пышных фраз о гармоническом и всестороннем развитии или о том, что надо обогатить свою память знаниями, которые выработало человечество. "Связь с жизнью, с практикой коммунистического строительства, партийность воспитания и обучения – основные принципы советской педагогики" – продолжает Пирогов.
Проблема состояла в том, что провозглашенные принципы между собой не сочетались. Жизнь – это жизнь, это объективность. А практика коммунистического строительства – это фикция, идеологический конструкт, который во всем противоречил объективности. Поэтому партийность воспитания – это попытка подменить жизнь фикцией.
Что же это значило – должны стать коммунистами? Я бы так и сформулировала: должны подменить реальность своей жизни внушенной идеологической фикцией. В. И. Пирогов, как и все педагоги-пропагандисты, формулировал иначе: выпускники должны одобрять, поддерживать и пропагандировать "решения КПСС, Советского правительства, ВЛКСМ, идеи марксизма-ленинизма, непримиримо относиться к малейшим проявлениям буржуазной идеологии и морали" (с. 59). Что такое малейшие проявления? Наверное, неосторожное слово. Что такое непримиримое отношение? Наверное, донос.
Но самую зловещую формулировку дал педагог-гуманист Василий Сухомлинский: "Мы стремимся, чтобы коммунистические идеи стали для каждого подростка священными и нерушимыми, чтобы они, говоря словами Карла Маркса, превратились в узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца" (В. И. Сухомлинский. Собрание сочинений в 3 томах. т. 1. – М.: Педагогика, 1979. с. 327). То есть педагог понимал коммунистическое сознание по типу религиозного или даже обсессивного: ребенок должен усвоить коммунистические идеи как некое табу – "нельзя вырваться, не разорвав сердца". Если рациональные социально-политические убеждения гражданина могут эволюционировать под воздействием объективных обстоятельств, то коммунистические убеждения сакральны, а тем самым это не убеждения, а нечто иное. Внеразумное, не подлежащее критике, замешанное на страхе разорвать сердце.
Впрочем, у самих пропагандистов сердце отнюдь не разорвалось от краха коммунистических идеалов. Мигом развернувшись, они пропагандируют и в наши дни. Профессор Вячеслав Макаев – тот самый, который четверть века воспитывал школьников на образе Ленина и ленинских заветах, – сегодня осуждает "установку коммунистических идеологов формировать незыблемые убеждения" (В. В. Макаев. Педагогика для студентов непедагогических вузов. – Пятигорск. 2012, с. 389). Он решил, что "придерживаться убеждений, которые стали противоречить жизни, глупо" (с. 389) – и принялся воспитывать духовные скрепы. Если вместо слова "жизнь" поставить слова "идеология и начальство", это выразит его позицию куда точнее.
§1. Знания versus коммунизм
Статус разума и знания, как и статус истины, был в советской идеологии и практике загадочными двойственным. Человеческий разум вызывал, разумеется, преклонение, ибо он открыл законы построения коммунизма. Но дело в том, что этот разум принадлежал только Марксу, Энгельсу, Ленину и находящемуся у власти генсеку. А всему остальному человечеству и всей социальной науке – "оставалось лишь право на комментарий, популяризацию и… восторг". Так – печально и язвительно – характеризует ситуацию Борис Грушин (Четыре жизни России, т. 1, с. 42). Все некоммунистические гении прошлого и настоящего были в лучшем случае недоумками, а в худшем – врагами. Им всем на это строго указывали. Уж не знаю, простодушно или цинично. Вот забавный пример: "Безусловно, для самого Томаса Манна и для мировой литературы было бы лучше, если бы он обладал пролетарским мировоззрением" (Иностранная литература, 1962, №3, с. 191). Но он им не обладал и тем самым причинил вред мировой литературе – сделал хуже. А члены союза совписателей им обладали по определению – значит, сделали лучше.
Лозунг "Учиться, учиться и учиться!" знали все советские школьники, но знали и то, что в своем полном виде он призывает "учиться коммунизму". А это совершенно разные вещи. Учиться – это приобретать знания о мире, а учиться коммунизму – это приобретать фикцию, "узы, из которых нельзя вырваться".
Уже в наши дни С. В. Абышев воспроизводит советскую иллюзию о безграничном просторе для приобретения знаний: "Аскетический советский потребитель отличался бедностью в потреблении благ, которая компенсировалась возможностью учиться, для которой были созданы все условия" (С. В. Абышев. Советская цивилизация: структура, черты, этапы развития. – Нижний Новгород: ВГИПУ, 2011, с. 80). Возможность учиться – нет и нет. Особенно гуманитариям: знания лежали в спецхране. Учиться коммунизму – да. Вот для этого все условия были созданы и подкреплены принуждением. От системы политучебы трудно было увернуться. Александр Ваксер подсчитал, что в Ленинграде в конце семидесятых годов "всеми формами политического и экономического образования… было охвачено 1.8 млн человек, т. е. приблизительно половина населения" (Ленинград послевоенный, с. 367).
Агрессивный напор коммунистических фикций, подменявших знание и понимание, доходил до невероятных нелепостей: "В работе учителей химии над ленинским наследием выделить три направления <…> перечень произведений и документов Ленина по курсу физики" (В. В. Макаев. Изучение наследия В. И. Ленина и воспитание учащихся в советской школе – М.: АПН, 1978, с. 30). Или даже так: "В острой борьбе двух идеологий хореография не может оставаться в стороне. Наш советский балет служит делу социального прогресса, делу воспитания людей в духе коммунистической идеологии. В этом основа и залог его побед" (Ростислав Захаров. Записки балетмейстера. – М.: Искусство, 1976, с. 39).
И средняя и высшая школа советского времени вынуждала школьников и студентов "учиться коммунизму". Предметы социального и гуманитарного цикла либо целиком и полностью, либо в огромной степени посвящались не истории, не литературе, не обществоведению, а "коммунизму". Учащиеся вместо знаний получали то, что подменяло знания, – ритуально-фикциональные установки, заведомо не соответствующие объективной реальности. Эти установки не выдержали бы критики пытливого разума, поэтому советская школа накладывала строгиеограничения на мысль учеников. Обучение строилось по архаическому принципу: ultima ratio – Ipse dixit. Высший довод – Сам сказал. Roma locuta – causa finitа. Маркс-Ленин-Сталин-Брежнев высказались – вопрос закрыт. Историк педагогики Роберт Шакиров для описания этого абсурда использует абсурдную катахрезу: "Жизнь за стенами школы развивалась по своим законам, а школа по-прежнему была зашорена в прокрустово ложе единственно правильного учения, бесконечно повторяя, что сказал очередной Ильич" (Шакиров Р. В. Школа и общество, – Казань: б.и., 1997, с. 94). Зашорена в прокрустово ложе!.. Подвергать сакральные установки гласному сомнению, сличать их с реальностью запрещалось. Думать полагалось на уроках физики и математики, на уроках литературы и обществоведения думать было нельзя.
Что представляла собой и насколько усваивалась картина мира, которую внушала школа, – вопрос дискуссионный.
Культуролог-антрополог Александра Веселова сдержанно одобряет внушаемые детям представления о реальности, полагая, что усваивалась они легко и полностью: "При всей своей идеологической схематичности и упрощенности эта система была по-своему логична и последовательна. Она строилась вокруг нескольких центральных оппозиций (народ – царь, крестьяне – помещики, пролетариат – буржуазия, до революции – после революции и т. д.), постепенно, но настойчиво внушаемых ребенку. Информация и способ ее подачи соответствовали его возрасту и уровню развития; при этом знания, полученные на уроках, не противоречили сведениям, поступающим из художественной литературы и СМИ, а наоборот, подкреплялись ими. Если же до школьника доходили альтернативные исторические свидетельства, то они неизменно маркировались как антисоветские, запрещенные и в качестве таковых закреплялись в памяти. То есть с самого раннего детства советские граждане осваивали тот культурный язык, на котором говорили старшие. Точнее, в характерной для любой тоталитарной системы ситуации культурного двуязычия все члены общества овладевали двумя "языками". К старшим классам хороший ученик, усвоивший ключевые слова и ожидаемые от него основные логические ходы, мог без труда охарактеризовать любую эпоху, и подобная характеристика не вступала в противоречие с написанным в учебнике, газете или романе. Тем самым поддерживалось внешнее единство социума" (А. Ю. Веселова. Советская история глазами старшеклассников. – Отечественные записки, 2004, №5. https://goo.gl/OkreTc).
Постсоветский идеолог Сергей Кара-Мурза в книге "Советская цивилизация" (М.: Эксмо. Алгоритм, 2011) воспевает целостную систему советской школы, пытаясь реанимировать пропагандистскую иллюзию "лучшего в мире советского образования". Он утверждает, что единая программа "обеспечивала юношам равенство стартовых возможностей" (с. 655), "даже в конце 80-х годов наш выпускник школы как обладатель целостной системы знаний был на голову выше своего западного сверстника" (с. 660). Вопрос о том, соответствовала ли целостная система объективной реальности, даже не ставится. Старшее поколение помнит, как обладатели этой целостной системы "заряжали воду" перед экраном телевизора, где некто проделывал пассы.
Академик РАН Феликс Михайлов со страстью отвергал – впрочем, уже в послесоветское время- псевдознания исторического материализма: ""Краткий курс", вытеснивший философский Разум не только со страниц партийной печати, но и из учебников, диссертаций, научных публикаций. <…> Программы по марксистско-ленинской философии до самого последнего времени строили по форме их логики как подобострастная расшифровка их содержания со все новыми и новыми злободневными иллюстрациями. <…> Ко всему этому многие из нас с детства привыкали – к стандартным портретам бессмертных вождей и бессмысленным лозунгам на всех площадях и улицах, к выборам без выбора, к бессодержательным прениям по пустым проблемам, к административным восторгам власти, к удручающей наглядной глупости и невежеству ее идеологов…" (Драма советской философии. Книга-диалог. – М.: б.и., 1997, с. 118).
Социолог Борис Фирсов полагает, что массами были усвоены насквозь ложные представления о действительности: "Идеология, а следом за ней (и вместе с ней) социальные науки, искусство, культура, школа внесли в массовое сознание ложную картину общества и человека" (Борис Фирсов. Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы. История, теория, практика. – СПБ.: Европейский Дом. 2008, с. 283).