"Cominciai a comprendere i termini ma solo i termini, credo intorno ai 9 anni, in quell periodo sicuramente gia’ li conoscevo ma non conoscevo bene le ideologie, quelle a13 anni. Ero molto piccolo quando venne sequestrato Aldo Moro, ricordo in particular modo un momentonel quale ero a casa di mia nonna e di mia zia, ad Avezzanno. Parliamo ancora delle veccie tv in bianco e nero, per alcuni secondi parlando mostrarono il volto di Moro e mia nonna disse: "eccolo la’, poveretto". Hitler a livello televisivo era molto citato ma in modo oltretutto confuso e superficiale. Quando I film inserivano dei tedeschi era per la Guerra, dunque… un giorno con mio padre ed alcuni amici di famiglia andammo in un posto dove si trovavano alcuni carri armati e comunque apparati military, io ero convinto di trovarmi in Germania. Di Mussolini parlava male mia madre in modo genericо. Lenin e Stalin credo di averli sentiti nominare molto tardi, forse solo 13 studiando storia con la scuola. Brezhnev me lo citi ora Tu" (Gabriele L-M., электронное письмо от 16.06.2015. Личный архив автора).
Социолог-политолог Юрий Аксютин анкетировал в 1998 и 1999 году представителей старшего поколения, задавая два последовательных вопроса: "верили ли вы в построение коммунизма?" и "верили ли вы в построение коммунизма в 1980 году?". Многочисленные ответы приведены в книге "Хрущевская оттепель и общественные настроения в СССР 1953-1964 гг." (М.: РОССПЭН, 2010. Изд.2-е). Из ответов несомненно следует, что в реальном живом общении взрослых людей коммунизма не было точно так же, как его не было в общении детей. Зрелые люди начала 60-годов, независимо от веры или неверия в коммунизм, держали свои мысли при себе и не знали, что думают окружающие.
"Все верили и мы тоже" (с. 413). "Никто этому не верил" (с. 419). "Все будут довольны и счастливы, будем хорошо питаться и пользоваться городскими товарами" (с. 413). "Никто не понимал, что такое коммунизм. Но верили, что жизнь станет лучше, тем более что она действительно улучшалась, колхозники получили паспорта, и мои братья смогли уехать в Москву на заработки" (с. 413). "С нашим народом нельзя коммунизм построить, надо перевоспитать сначала" (с. 414). "С нашим народом построить коммунизм нельзя" (с. 418). "Никогда не будет в нашем обществе равенства и благоденствия" (с. 414) "К этим обещаниям мы привыкли и на эту говорильню не обращали внимания. Брехня! – вот как это воспринималось" (с. 414). "Эти утверждения были как анекдот, как злая шутка, им никто не верил и всерьез не относился" (с. 414). "Программа всеми принималась на ура" (с. 415). "Программа была встречена с огромной радостью. Появилось впереди что-то огромное и ценное, к чему все стремились" (с. 416). "В это мог поверить только глупый" (с. 418). "Ведь нам обещали приятное, почему же не поверить?" (с. 417). "Тогда ничего хорошего не ждали, все постепенно дорожало" (с. 418). "Кажется, не было человека, который не смеялся бы над этим" (с. 418). "В душе знали, что этого не будет, но помалкивали" (с. 418).
Разумеется, взрослые помалкивали и при детях. Вслух и при детях о коммунизме можно было высказать только одно сомнение: "с нашим народом коммунизм не построишь". Идеал коммунизма и программу партии это сомнение не затрагивало, всю вину оно перекладывало на "плохой" народ. Идеал прекрасный, лучше не бывает, партия ведет нас правильно, беда в том, что мы подкачали, мы плохие. "Были бы мы хорошие люди, можно было бы и коммунизм построить" – сама слышала, и не раз, но не от родителей.
Гласное и публичное сомнение в коммунизме было делом подсудным. Архивные материалы о "беспорядках" в Краснодаре, исследованные Владимиром Козловым (Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе: 1953 – начало 1980-х гг. З-е изд. – М.: РОССПЭН, 2010), доказывают это жуткой историей. Комсомолец Виктор Божанов, закончивший десятилетку и собиравшийся поступать в институт, оказался на улице Красной, где бушевала толпа, совершенно случайно: он шел с девушкой в кино. Благополучный юноша, вчерашний школьник кинулся в толпу, мгновенно забыв кино и подружку. Материалы дела свидетельствуют, что комсомолец был виновен дважды: "Он призывал добиваться повышения заработной платы и даже "высказывал неверие в построение коммунизма"" (с. 299-300). Вот что, оказывается, было в мыслях и на сердце у комсомольца, и никто об этом не догадывался. Несчастного юношу судили и приговорили к пятнадцати годам.
§2. Коммунизм учебников
Вместе с программой партии, пообещавшей светлое будущее через двадцать лет, был сочинен учебник "Обществоведение" для выпускных классов средней школы и средних специальных учебных заведений. Это был текст об идеалах коммунизма, о неизбежности коммунизма, о "развернутом строительстве" коммунизма под руководством коммунистической партии. Суть учебника оставалась неизменной, менялись только подробности: вместо прежних генсеков появлялись новые и тихонько испарялись слишком громкие обещания. Обеспечить, например, к 1980 году отдельной благоустроенной квартирой каждую советскую семью, включая семьи молодоженов, или увеличить производительность труда в промышленности в четыре с половиной раза, а в сельском хозяйстве – в шесть раз.
Учебник – не политинформация, которую можно не слушать, читая книжку под партой. Обществоведение – строка в аттестате. Детям все это приходилось заучивать. Про то, что у нас вся власть принадлежит трудящимся, а "на той стороне расколовшегося в 1917 году мира человеку труда настойчиво внушают, что он пигмей" (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1983 с. 247). Про общий кризис капитализма, подавляющего рабочее движение: "антинародные законы позволяют правительствам запрещать забастовки" (Обществоведение – М.: Политиздат, 1972, с. 107). Авторы прекрасно знали, что у нас в Новочеркасске попытку забастовать расстреляли и задавили танками.
Конечно, это был не учебник, а помрачение мозгов. Пропагандисты твердили, что коммунизм неизбежен: марксизм-ленинизм познал исторические и экономические законы, поэтому советский народ под руководством партии прокладывает путь всему человечеству. У нас уже сейчас все равны. У нас уже сейчас самая лучшая демократия. Свобода слова у нас ограничена только запретом на пропаганду насилия, безнравственности, человеконенавистничества. А еще у нас запрещено "преследование за критику" (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1983. с. 212). У нас уже сейчас все прекрасно, а при коммунизме будет еще лучше. При коммунизме можно будет заботиться о красоте одежды – "ведь само по себе желание красиво одеваться вполне оправданно, особенно в молодом возрасте". При коммунизме не будет извращенных потребностей: "Человеку коммунистического общества не придет в голову дикая мысль требовать особняк в 100 комнат, когда ему достаточно трехкомнатной квартиры". Глупости про одежду и особняк появились уже в первом издании (Обществоведение. – М.: Госполитиздат, 1962. с. 277) и дошли до последнего (Обществоведение. – М.: Политиздат, 1987. с. 195). В переводах учебник выходил вплоть до 1989 года – в Риге и Ташкенте, в Каунасе и Фрунзе, в Ереване и Киеве.
Евгений Бунимович, учившийся во Второй московской математической школе, впервые открыл этот учебник перед выпускным экзаменом и был потрясен: "Мы боялись даже не за себя, а за школу, честно приходили на все консультации перед экзаменом. Тщетно. Запомнить и воспроизвести ворох верноподданного бреда не получалось. Не тому нас учили" (Школа жизни. – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015, с. 477-478)
Что думали авторы, сочиняя лганье пополам с глупостями, неизвестно. Кстати, трудились они на даче, в свое время подаренной Сталиным Горькому. Об этом уже в новом веке с гордостью сообщил Георгий Шахназаров, руководитель авторского коллектива, и с гордостью же высказался о результате трудов. "Учебник был сдан в срок, он выдержал 24 издания общим тиражом 40 миллионов, был переведен на десятки языков и удостоен Государственной премии СССР. Наш учебник не мог, разумеется, избежать разрыва между теорией и жизнью, который отличал идеологию советского периода. Но он не был и рождественской сказкой для юношества, давал известное представление о тех реалиях, с какими выпускникам школы придется столкнуться. Пожалуй, вернее всего назвать это сочинение полу-утопией. Ну а что касается содержащегося в нем заряда политической культуры, то авторам стыдиться нечего. Мы старались, как могли, помочь воспитанию гражданина, умеющего самостоятельно мыслить и по возможности бесконфликтно стыковать личный интерес с долгом перед обществом. Некий гибрид спартанца с афинянином. Словом, советского человека" (Георгий Шахназаров. С вождями и без. – М.: Вагриус, 2001. с. 92). Подобные высказывания в комментариях не нуждаются: это позор.
В учебнике не было заряда политической культуры – был заряд архаической мифологии. В десятом классе я почитала книгу, над которой прямо ахнула и переписала ее в тетрадку -подробно законспектировала: "Категории средневековой культуры" Арона Яковлевича Гуревича (М., 1972). Мама принесла из библиотеки? Не помню. Моих ресурсов хватило на такие мысли: "совсем несоветская" и "у нас так же". "Мир человеческий – усадьбу, крестьянский двор, имеющий полную аналогию и вместе с тем возвышающую санкцию в Асгарде, усадьбе богов асов, – со всех сторон обступает неизведанный темный мир страхов и опасностей" (с. 43). Мир человеческий = наша страна, "социализм", санкционированный "коммунизмом". А вокруг – страшный лес, мир нечеловеческий. Этим зарядом учебник стрелял в голову детей. Год за годом. С 1962-го по 1989. Время своей единственной жизни, которое дети потратили на это помрачение, – оно не вернется. Миллионы минут и часов.
"Каков будет твой личный вклад в строительство коммунизма?", "В чем решающие преимущества социалистической системы хозяйствования перед капиталистической?", "Какие факторы определяют возрастание руководящий роли партии в современных условиях?" – вопросы из учебника. Так детям велели мыслить. Про факторы возрастания спрашивал даже учебник 87-го года.
Дети вынуждены были повторять: "Коммунисты обладают равными правами без каких-либо исключений", "Счастье, которое несет людям коммунизм", "Коммунизм веками был призрачной мечтой угнетенных. Теперь его созидание становится явью". В учебнике 1987-го года про явь коммунизма – пожалуйста, страница 249. Оставалось непонятным, сохранится ли при коммунизме коммунистическая партия и будет ли возрастать ее роль, но такого вопроса, никто, конечно, не задавал.
Александр Бикбов, исследуя пропагандистские понятия и образы в книге "Грамматика порядка", доказывает, что "официальная риторика советского периода была очень подвижной" (Грамматика порядка: Историческая социология понятий, которые меняют нашу жизнь" – М.: Издательский дом ВШЭ, 2014. с. 171). Приходится отметить, что эта подвижность не затрагивала школьный курс обществоведения: долбежка одних и тех же мертвых слов продолжалось десятилетиями. И как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова.
Как относились школьники и студенты к идеологическим предметам, мы помним по себе. Типичный случай – полное отторжение: сдать и выбросить из головы. Нетипичные – наивное доверие с разочарованием в итоге либо "путь в обход" – самостоятельное, протестное изучение "основоположников".
"Всю эту лабуду я воспринимал как докуку, от которой нужно подешевле отделаться" (А. М. Интервью 1. Личный архив автора).
"При элементарной хитрости это все можно было легко обойти. Забавный эпизод. Еще до окончания института я попал на срочную в армию. Мне уже было почти 25 лет, у меня уже была семья, дочь. Времени у меня было море, пить я не пил, гулять было негде, я много читал. Как-то еще со школьных времен вспомнил я острую дискуссию по "Материализму и эмпириокритицизму". Но это – не на уроках, боже сохрани. У нас были свои "конторы", где мы собирались. Я стоял тогда на позиции, что это "рябой кобылы сон". Ну и полез я в теорию, набрал томов Ленина, Энгельса, стал вести параллельные конспекты и прочее. Буквально через неделю на меня вышел наш "контрик" (офицер контрразведки) и стал издалека выспрашивать: все ли дома в порядке, здоров ли, как служба. И чего это тебя потянуло на "основоположников"? Ну, я ему ответил, что учусь в институте, и мне потом это все надо будет сдавать. Боже, как он обрадовался! Все так просто, никакой "политики", а то он уже решил, что я или от нас заслан, или к нам. Кто-то ж лягнул, что я Ленина читаю! Это до добра не доведет!" (П. Г. Интервью 2. Личный архив автора).
"Мощная идеологическая накачка началась только в 8 классе, когда историю у нас начала вести директор школы. Она говорила: "В моей жизни было только два дня: день моего рождения, как биологического существа, и день вступления в ряды коммунистической партии. Так же должно быть и у вас" (она комсомол имела в виду). Историю и строение партии я знал хорошо, потому что был умный, а кроме того директрису боялся, но эта ее упертая однозначность вызывала внутренний протест, и не только у меня одного. Однажды она похвасталась нам, что видела на улице девушку с американским флагом на сумке и "сообщила, куда надо" – после чего мы решили, что держаться от нее надо подальше. Но это был не протест, а желание избежать неприятностей. Я даже думаю, что, муштруя нас, она хотела нам добра, готовила к жизни, которая, по ее вере, не переменится никогда" (А. Г. Интервью.3 Личный архив автора).
"Воспринимала как фикцию, как-то сдавала, но как – не помню" (А. Б. Интервью 4. Личный архив автора).
"Школьные и институтские курсы общественных дисциплин казались неизбежным злом. Перетерпеть. Выучить. Забыть. Свою единственную четверку я получил на первом курсе по истории КПСС – перепутал какие-то там съезды" (Р. А. Интервью 5. Личный архив автора).
"В школе, в старших классах, я уже прекрасно понимала, что там есть значительная доля неправды. А в Московском университете ее никто особо и не скрывал: лекторы так и говорили, что "это, может, и не совсем так"" (Л. И. Интервью 7.Личный архив автора).
"Очень нравились предметы "Обществоведение", "История партии". Не могла понять страничку про возрастание роли партии. Без критиканства. Просто не понимала. Лекции и семинары по общественным наукам в институте обожала. Никогда не приходилось говорить то, что не думала, ни на экзаменах, ни на семинарах" (О. К. Интервью 8. Личный архив автора).
"Работы классиков марксизма я знал не хуже преподавателей. Поэтому мне не составляло труда дать "правильные ответы" на любые вопросы в билете. Мне даже не приходилось осознанно кривить душой, так как марксизм (особенно в его ленинской "диалектической" интерпретации) позволяет вывернуть наизнанку любой тезис. При этом, не забудьте, в глубинную и первородную мудрость ленинских идей я верил горячо и искренне, и преподавателю было проще поставить мне очередную "пятерку", чем вступать в дискуссию со студентом, которые огреет его десятком цитат" (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).
"Воспринимал с презрением и вынужден был учить этот бред. Благо в медицинском институте только на первом курсе пришлось серьезно подходить к этим урокам. Потом шла профанация. А научный коммунизм уже сдавал в эпоху ускорения" (Л. С. Интервью 10. Личный архив автора).
"Приходили мысли о тошнотворности всей этой тематики, когда учителя и преподаватели музучилища вели себя не в соответствии с общечеловеческими ценностями, которые я впитала из книг – я с раннего детства очень много читала… Одна, например, партийная концертмейстерша, лет 35-40, ходила в соседнее с нашим здание церкви и смотрела, кто из учащихся туда заходит. Заходили, разумеется, из любопытства, возраст наших учащихся был 15-19 лет. Двух девочек за это (и последующее столкновение с мадам Потуроевой), говорят, исключили. Преподаватель английского в музучилище, Тамара Ивановна Анищенко, тоже лет 40, заставляла нас произносить все регалии Брежнева по-английски на оценку, это было вроде экзамена: "General Secretary of the CPSU Central Commity…" и еще две рулады надо было произнести без запинки. Оценки ставились только две: не икнул – пять, икнул – два. Она же заставляла каждого в начале урока произносить по-английски приготовленную дома "политинформацию" – что-нибудь из свежей газеты "Правда", которую обязала нас читать за завтраком. Это был мой враг номер один: язык я знала так хорошо, что она не могла не ставить мне пятерки, но ненавидела за скепсис и насмешливость – люто. Все это привело к тому, что я решила в вуз не поступать – кто-то показал мне учебник научного коммунизма. Поступать в консерваторию меня никто не смог заставить, хотя я окончила училище с красным дипломом и получила направление в вуз – тогда у нас это было так, музыканты в вузы поступали с разрешения (с направлением)" (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).
С авторами "Обществоведения" все ясно. Они наглядно доказали, как выгодно помрачать умы и лгать на службе у государственной идеологии. При коммунистической власти пропагандистам первого эшелона достались всевозможные блага – почет, уважение, влиятельность, тиражи, деньги, известность. При после-коммунистической… то же самое.
Мы все учились по учебнику "Обществоведение". Даже сейчас мне стыдно, что я заучивала и повторяла это. Авторы же в лице Шахназарова сообщили, что им стыдиться нечего.
Пропагандисты второго эшелона тоже отлично устроились. В 1981 году вышел сборник "Коммунистическое воспитание учащихся на уроках истории, обществоведения и основ советского государства и права" (М.: Просвещение). Тираж хоть и не миллионный, но очень солидный – 128 000. Составителем сборника был Михаил Студеникин, старший научный сотрудник НИИ школ. Он написал установочное введение в духе типичного запредельного безумия. "Огромное значение для дела построения коммунизма имеет воспитание личности в духе коммунистических идеалов" (с. 8). ""Богатейший материал для воспитания у школьников преданности делу коммунистической партии дает изучение произведений Л. И. Брежнева "Малая земля", "Возрождение", "Целина"" (c. 25). "Готовность школьников к борьбе за идеалы коммунизма, проявление коммунистической убежденности в повседневной деятельности и поведении" (с. 15). Особо выделенной строкой Студеникин требовал вести "учет и анализ случаев неадекватных коммунистическому мировоззрению высказываний" (с. 15).
"Учет и анализ высказываний" – это называется и по-другому. На человеческом языке – слежкой и стукачеством. На языке аналитических справок КГБ – выявлением проявлений: "Советская молодежь активно участвует в коммунистическом строительстве, претворении в жизнь решений партии. Однако отдельные молодые люди, испытывая воздействие буржуазной идеологии, допускают идеологически вредные проявления. <…> Высказывание клеветнических, демагогических, ревизионистских и других политически вредных суждений как форма проявлений и в количественном выражении, и по числу причастных лиц является наиболее распространенной. В среде учащейся молодежи за три года было совершено 3324 проявления…" (Аналитическая справка КГБ СССР о характере и причинах негативных проявлений среди учащейся и студенческой молодежи. – В кн.: Олег Хлобустов. Парадокс Андропова. – М.: Яуза, Эксмо, 2014. с. 518, 520, 522). Обратим внимание на косноязычные саморазоблачительные формулировки "допускать проявления", "высказывание суждений как форма проявлений".