- Вот вы когда-нибудь пробовали ухаживать за нашими сомнамбулами? Ну, конечно, нет, ведь это утомляет! Переворачивать их, правильно складывать руки, оберегать от пролежней, переставлять с головы на ноги, закрывать капсулу и переходить к следующему - и так до бесконечности! Меня уже и так тошнит от человеческих тел, что я готова навеки дать обет безбрачия!
- Ну, зачем уж так сразу, - возразил Лазарус.
В их разговор вмешалась Элинор Джонсон:
- А я рада, что мы снова на корабле. Эти противные джокайра - фу!
Нэнси пожала плечами.
- Ты необъективна, Элинор. Джоки - по-своему неплохие ребята. Конечно, они не такие, как мы, но ведь то же самое можно сказать и о собаках. Ты ведь ничего не имеешь против собак?
- Вот именно, - отозвался Лазарус. - Они и есть собаки.
- Что-то я не понимаю…
- Я не хочу сказать, что они полностью похожи на собак - внешне у них и близко нет ничего общего, они сродни нам и даже в чем-то превзошли нас, но все равно это домашние ручные собачки. Эти существа, которых они зовут "Богами", на самом деле - их хозяева, просто владельцы. Нас нельзя приручить, поэтому хозяева и выгнали нас.
Либби тем временем силился понять, каким образом владельцы джокайра применили массовый телекинез.
- Интересно мне знать, - задумчиво промолвил он, - на что бы все это было похоже, если бы они смогли приручить нас. Они научили бы нас многим превосходным вещам.
- Забудь об этом, - резко оборвал его Лазарус. - Людям не подобает быть чьей-либо собственностью.
- А что же подобает человеку?
- Человек должен сам решать, что ему делать и зачем! - Лазарус встал. - Я, пожалуй, пойду.
Либби тоже было поднялся, но Нэнси остановила его.
- Не уходите, мне нужно вас кое о чем спросить. Какой год сейчас идет там, на Земле?
Либби уже начал было что-то считать, но осекся.
- На этот вопрос я ответить не могу. Это все равно, что спросить: "А много - это сколько?"
- Наверно, я не совсем точно сформулировала вопрос, - призналась Нэнси. - Я не очень-то хорошо разбираюсь в физике, но все же знаю, что время - относительно, а одновременность - это понятие, применимое только к двум точкам, которые находятся недалеко друг от друга в одной и той же системе координат. Но все равно, я хотела бы кое-что узнать. Мы двигались намного быстрее и прошли гораздо большие расстояния, чем кто-либо до нас. Так вот, не отстают ли наши часы от времени в других измерениях или что-то в этом роде?
У Либби на лице появилось такое выражение, с каким обычно опытные физики слушают дилетантские рассуждения о точных науках, да еще и высказанные примитивным языком.
- Вы упомянули о явлении, известном как контракция Лоренца-Фитцджеральда. Но, простите меня, говорить о нем обычными словами - это просто бессмыслица.
- Но почему же?
- Потому что… Гм, потому что языковые средства не в состоянии это явление описать. Формулы, используемые для описания эффекта, обычно называемого контракцией, предполагают, что наблюдатель является одной из составляющих этого феномена. Но при словесном описании получается, что мы стоим где-нибудь в стороне и наблюдаем, что же происходит. Математические формулировки отрицают даже саму возможность такого постороннего наблюдения. Всякий наблюдатель принадлежит своей собственной мировой системе и не может выйти за ее рамки, чтобы вести постороннее наблюдение.
- А если предположить, что сможет? Скажем, если бы у нас сейчас была возможность наблюдать за Землей?
- Ну вот, так я и знал, - сокрушенно заметил Либби. - Я постарался объяснить словами, но все, чего добился, так это внес новую неразбериху. Не существует способа измерения абсолютного времени, когда два события происходят в разных континуумах. Можно измерить лишь промежуток.
- А что же такое тогда промежуток? Столько-то пространства и столько-то времени?
- Да нет же! Промежуток - это… промежуток. Я могу записать это в виде формул и показать, как мы ими пользуемся, но словами этого не передашь. Вот, например, Нэнси: вы смогли бы описать словами партитуру оркестровки симфонии?
- Нет. Впрочем, если постараться, то это сделать можно, однако потребуется в тысячу раз больше времени.
- И музыканты все равно не смогут играть до тех пор, пока вы не переложите ее на нотное письмо. Вот это я и имел в виду, - продолжал Либби, - когда говорил, что простой язык тут не подходит. Однажды я уже попал впросак в подобной ситуации, когда пытался рассказать о действии привода, основанного на световом давлении. Меня спросили, почему - ведь действие привода зависит от потери инерции, а мы здесь, на корабле, этого не почувствовали. Ответа, который бы можно было сформулировать словами, нет. Инерция - это не просто какое-то слово; это математическое понятие, употребляемое в математически определенных средах. Я не смог ничего сказать.
Нэнси, хотя и выглядела озадаченной, продолжала настаивать на своем.
- И все равно в моем вопросе есть смысл, пусть он даже не так сформулирован. Вы ведь не можете послать меня, будто трехлетнюю девочку, поиграть в песочнице и не лезть во взрослые дела. Предположим, если мы развернемся и полетим обратно тем же маршрутом, каким мы прибыли сюда, прямо к Земле - точно так же, только в обратном направлении и удвоив время нахождения корабля в пути - какой год будет на Земле, когда мы вернемся?
- Это будет… Дайте подумать… - В мозгу Либби почти автоматически заработал механизм вычислений с учетом ускорений, интервалов, дифформного движения. Он пытался найти ответ во мраке математических дебрей, как вдруг вся проблема как бы распалась на куски и перестала существовать. Внезапно Энди понял, что у задачи может быть бесчисленное множество решений.
Но ведь это невозможно! В реальной жизни, а не в фантастическом мире математики, такая ситуация была бы абсурдной. На вопрос Нэнси должен существовать один ответ - единственно верный.
Может быть, логические построения теории относительности - всего лишь нелепость? Или же это означает, что физически будет невозможно пройти на обратном пути такие же межзвездные расстояния?
- Мне еще нужно над этим подумать, - сказал Либби и быстро ретировался, не дав Нэнси даже возразить.
Но и уединившись, он все же не смог найти ответ на поставленный вопрос, что, однако, не свидетельствовало об утрате им математических способностей. Либби знал, что может математически описать любую данность, чего бы она ни касалась. Трудность состояла в том, что данных у него было слишком мало. До тех пор, пока какой-нибудь наблюдатель не пройдет межзвездные дистанции на скорости, приближающейся к скорости света, и не вернется обратно на планету, с которой он стартовал, ответа не может быть. Математика сама по себе не несет смысловой нагрузки и не дает готовых ответов.
Либби обнаружил, что думает не о задаче, а о том, цветут ли сады в его родном Озарксе, слышен ли запах дыма в осеннем лесу, и затем вспомнил, что такой вопрос не имел смысла изначально и его невозможно было решить по тем правилам, которыми он пользовался. Он дал увлечь себя порыву ностальгии, почти такому же, который он испытывал в юности, когда был членом Корпуса космического строительства и впервые улетел в длительную космическую командировку.
Чувство неуверенности и сомнений, затерянности и ностальгии охватило весь космолет. В начале своего пути Кланы имели перед собой цель, которая помогала им держаться вместе и стойко переносить трудности. Однако сейчас они летели в никуда, лишь отмечая, как уныло проходят дни. Долгие годы их жизни превратились теперь в бессмысленное бремя.
Айра Говард, на чьи средства был основан Фонд Говарда, родился в 1825-м и умер в 1873-м году от старости. Он торговал бакалейными товарами среди золотоискателей Сан-Франциско; в период Гражданской войны стал оптовым маркитантом, удвоив свое богатство в трагический период Реконструкции.
Больше всего на свете Говард боялся смерти. Он нанял лучших врачей своего времени для того, чтобы они продлили ему жизнь, и все же старость настигла его тогда, когда большинство людей еще были полны сил и энергии. В своем завещании он распорядился направить накопленные им средства для "продления человеческой жизни". Администраторы треста не нашли иного способа, кроме одного - подыскать людей, продолжительность жизни которых в силу врожденной предрасположенности была велика, и предложить им объединиться для продления рода. Их метод предвосхитил работы Бербанка; возможно, они знали о выдающихся исследованиях Грегора Менделя.
Мэри Сперлинг отложила книгу на самом интересном месте, когда увидела, что в комнату вошел Лазарус. Он взял книгу и повернул, чтобы посмотреть заглавие.
- Что ты читаешь, сестрица? "Екклезиаст"? Гм, я не думал, что ты веришь в Бога. - Он прочел вслух: "А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждался добром, не все ли пойдет в одно место?". - Как-то очень все грустно, Мэри. Не можешь ли ты найти чего-нибудь повеселее даже здесь, у Проповедника? - Он пробежал глазами дальше по тексту. - Вот, например, это: "Кто находится между живыми, тому еще есть надежда…". М-да, не очень весело… Вот, кажется, нашел: "И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность - суета". Это я принимаю; ни за какие богатства я бы не хотел снова быть молодым.
- А я бы хотела…
- Мэри, что тебя гложет? Ты сидишь здесь и читаешь самую печальную книгу из всей Библии, ведь в ней нет ничего, кроме смерти и похорон. Что с тобой?
Мэри устало провела рукой по глазам.
- Я старею, Лазарус. О чем же мне еще думать?
- Да брось, ты в полном расцвете сил!
Мэри с упреком посмотрела на него. Она ведь знала, что он говорит неправду - зеркало говорило ей об этом: седеющие волосы, морщины на лице, эта постоянная усталость… Но ведь Лазарус старше ее - хотя она узнала из результатов исследований, которые она столько лет помогала проводить, что Лазарус не должен был дожить до своих лет. Когда он родился, программа в своей реализации дошла лишь до третьего поколения, а этого слишком мало, чтобы устранить негативное воздействие факторов недолговечности. Скорее, тут все дело в довольно удачном сочетании генов. И вот он стоял теперь перед ней, живой и здоровый.
- Лазарус, - произнесла она, - сколько ты еще рассчитываешь прожить?
- Я? Что за вопрос… Я не задумывался об этом с тех пор, когда задал этот же вопрос одному парню - конечно же, не о его возрасте, а о своем. Ты когда-нибудь слышала о докторе Хуго Пинеро?
- Пинеро… Что-то припоминаю… Ах, да: "Пинеро-шарлатан".
- Мэри, он не был шарлатаном. Он действительно мог это делать. Хуго умел предсказывать точное время смерти человека.
- Но ведь… Впрочем, рассказывай дальше. Что же он тебе поведал?
- Минуточку. Я хочу, чтобы ты поняла: он не был обманщиком. Его предсказания были верными, и если бы он не умер, компании по страхованию жизни в конце концов обанкротились бы. Это было еще до твоего рождения, но я тогда жил и знаю. Во всяком случае, Пинеро взял мои данные и результат обескуражил его. Тогда он повторно провел анализы, после чего вернул мне деньги.
- Что он сказал?
- Я не смог из него выдавить ни слова. Он смотрел то на меня, то на свой прибор, и только хмурился и чесал затылок. Поэтому я не могу ответить на твой вопрос.
- Но что ты сам об этом думаешь, Лазарус? Ведь ты же понимаешь, что это не может продолжаться вечно…
- Мэри, - ответил Лонг как можно мягче, - меня не тревожит смерть. Я просто не думаю о ней, вот и все.
Они некоторое время помолчали. Наконец Мэри сказала:
- Лазарус, я не хочу умирать. Но какова же цель нашей долгой жизни? Ведь с годами мы не очень-то мудреем. А может быть, мы просто бесцельно слоняемся по жизни и цепляемся за нее, хотя наше время уже ушло? Возможно, мы должны умереть и снова родиться?
- Не знаю, - ответил Лазарус, - и не имею возможности узнать. Черт побери, я не вижу причин для волнений. Да и тебе вряд ли стоит это делать. Я могу предложить все дальше и дальше цепляться за жизнь и узнавать что-нибудь новое для себя. Возможно, в конце жизни мы поймем смысл бытия, а может, для нас это и не предусмотрено. Во всяком случае, я доволен, что могу жить и наслаждаться жизнью. Мэри, дорогая, да выбрось ты все это из головы!
Корабль вновь погрузился в ту же монотонность существования, которая угнетала всех во время первого перелета. Большинство долгожителей погрузились в "охлажденный сон", остальные ухаживали за ними, обслуживали космолет, вели свое гидропонное хозяйство. Среди усыпленных оказался и Слейтон Форд; "охлажденный сон" был испытанным средством лечения острого психоза.
Полет к звезде РК3722 по корабельному времени длился семь месяцев и три дня. Как оказалось, экипаж корабля мог воздействовать на окончание полета точно так же, как и на его начало, подчиняясь лишь неведомым силам. За несколько часов до прибытия на экране вновь появились четкие изображения звезд, и скорость космолета снизилась до показателей обычных межпланетных полетов. При этом снижения скорости никто даже не почувствовал: неведомые силы, казалось, распределили всю нагрузку равномерно. "Новый рубеж" вышел на орбиту покрытой обильной зеленью планеты, обращавшейся на расстоянии нескольких сотен миллионов миль от своего светила. Вскоре Либби доложил капитану Кингу о том, что корабль вышел на стабильную парковочную орбиту.
Капитан осторожно попробовал включить приборы, которые бездействовали с момента их непредвиденного вылета. Космолет вздрогнул; его прежний невидимый пилот отпустил свою хватку.
Либби подумал о том, что полет был спланирован для них, но это не должно означать, что долгожители обязаны теперь здесь оставаться. Он и раньше подозревал, что "Боги" несчастных джокайра рассматривали среду как нечто статичное; насильная депортация землян была свершившимся фактом, но подсознательно Энди чувствовал, что они уже вышли из заранее заданной космической траектории и теперь корабль вновь принадлежит им.
Либби постарался втолковать свои мысли Лазарусу и Кингу, но не сильно в этом преуспел. Ему не хватало ни данных, ни времени для того, чтобы математически описать это явление, и в результате никто ничего не понял.
Ни у Кинга, ни у Лазаруса не было времени для проведения подобных дискуссий. И тем более после того, как они увидели на одном из внутренних мониторов корабля встревоженное лицо Барстоу.
- Капитан! - обратился он. - Вы не могли бы подойти в кормовую часть к люку номер семь? У нас посетители!
Барстоу преувеличивал: визитер был только один. Это существо напомнило Лазарусу ребенка, одетого в костюм крольчонка для участия в карнавале. Малыш был больше похож на земного мальчика, чем джокайра, хотя наверняка не принадлежал к классу млекопитающих. Он был полуголый: его детское тельце прикрывали красивые, отливающие золотом полоски меха. Его глаза излучали радость и ум.
Однако Кинг был слишком сконфужен, чтобы заметить такую деталь. В его голове зазвучал мелодичный голос: "…я знаю, что вы руководитель этой группы… добро пожаловать в наш мир… мы уже ждем вас… наш /незнакомое слово/ рассказал о вашем прибытии…"
Контролируемая телепатия!
Эти создания были так добры, так цивилизованны, так свободны от зла, подозрительности, что могли позволить себе делиться с другими своими мыслями - и даже больше того: эти существа были столь приветливы и щедры, что предложили людям обосноваться на своей планете. Именно для этого и прибыл сюда посыльный.
Кинг подумал, что все весьма похоже на шкатулку с сюрпризом, предложенную джокайра; он пытался догадаться, какая еще ловушка их ждет впереди.
Посыльный, казалось, прочел его мысль. "…Загляните в наши сердца… мы не таим в них злобы против вас… мы так же, как и вы, любим жизнь, и мы ценим ваше внутреннее "я"…"
- Мы благодарим вас, - официальным тоном вслух ответил Кинг. - Нам нужно посоветоваться. - Он повернулся к Барстоу, а, оглянувшись, через секунду уже никого не увидел. Посетитель исчез.
- Куда он делся? - изумился Кинг, глядя на Лазаруса.
- Это ты меня спрашиваешь?
- Но ведь ты смотрел прямо в иллюминатор!
- Я проверял контрольную аппаратуру. Приборы показали, что к кораблю не причалила даже космошлюпка, и я решил проверить, исправны ли они. Все работает нормально! Но как он мог проникнуть в корабль? Где его судно?
- А как он смог испариться?
- Уж во всяком случае, мимо меня он не пролетал!
- Заккур, ведь он прибыл через этот шлюз, правда?
- Не знаю.
- Но, несомненно, он вылетел через него.
- Ничего подобного, - возразил Лазарус. - Шлюз даже не открывался. Все затворы для дальних космических перелетов на месте. Можете убедиться сами.
Кинг решил-таки проверить все сам.
- Не хотите ли вы сказать, - медленно проговорил он, - что он может проходить сквозь..
- И нечего на меня так смотреть! - бросил Лазарус.
- Меня это не сильно волнует. Куда, скажи, девается образ, когда ты выключаешь свой монитор?
И Лазарус вышел, чуть слышно напевая старую песенку, которую никто другой в силу своей молодости не знал:
"Куда же исчез человечек,
Который стоял за окном?"
4
Как оказалось впоследствии, в предложении посланца не было никакого подвоха. Люди с планеты - у них не было названия, поскольку они не имели разговорного языка и земляне просто называли их "малышами" - эти маленькие создания действительно хорошо их встретили и во многом помогли. Они без труда смогли убедить землян опуститься на планету, ибо у них не было тех сложностей с общением, которые возникали у джокайра. Малыши могли передавать свои даже самые мимолетные мысли землянам, а те в свою очередь могли воспринимать мысли, обращенные к ним. Казалось, что мысли, не предназначенные малышам, они игнорировали или не могли распознать: однако телепатическое общение находилось так же, как и устная речь, под контролем. При этом земляне не ощутили за собой каких-то новых телепатических способностей.
Планета малышей была еще больше похожа на Землю, чем планета джокайра. По размерам она была чуть больше Земли, но гравитация на ней была чуть меньше, что, видимо, объяснялось меньшей плотностью планеты.
Планета вращалась по орбите, угол наклона оси планеты отличался от угла наклона земной оси. Ее орбита имела почти круговую форму, афелий отстоял от перигелия не более чем на один градус. Здесь не наблюдалось ни смен времен года, ни большой луны, подобной той, что на Земле будоражит океаны и меняет изостатический баланс планетной коры. Горы были невысоки, ветры довольно слабы, а моря - спокойны. К разочарованию Лазаруса, здешний климат походил на тот, который патриоты Калифорнии желали бы всем землянам. И на планете малышей климат был достоянием всех ее обитателей.
Малыши показали землянам место, куда им нужно приземлиться: широкую прибрежную песчаную полосу. Вдали от побережья зеленели равнины, на которых кое-где росли одинокие кусты и деревья. Пейзаж отличался аккуратностью, как будто это был кем-то спланированный парк, хотя нигде не было видно следов возделывания земли.