Очень легко понять, что разрешить эти вопросы куда труднее, чем в случае с приставками: слова, оканчивающиеся на "-чик", "-ник" и "-ло", разбросаны по самым разным буквам алфавита: поди-ка собери их все! Занятие долгое и неточное: как поручишься за то, что выбрал их до последнего?
Короче, скажу так. Существует популярное анекдотическое утверждение, будто в русском языке есть лишь три слова, оканчивающиеся на "-со": "мясо", "просо" и "колесо". Оставив в стороне несерьезность этого примера, попробуйте доказать, справедлив ли он или, наоборот, нелеп. Так это или не так?
Чтобы выяснить это, придется произвести работу, во много раз бо́льшую, чем при попытке найти в справочной книжке фамилию телефонного абонента по известному номеру его телефона. А все потому, что словари составляются в алфавите начал слов, а не их концов.
В самом деле, если бы существовал словарь, где на букву "о" шли бы слова в таком порядке:
покрывало
зубило
рыло
зеркало
било
крыло
сало
мыло
одеяло,
задача определения числа и состава слов среднего рода с суффиксом "-л" была бы уже наполовину разрешена: мы смогли бы окинуть их все одним взглядом, легко рассортировать на группы, сравнить между собою их значение и объяснить, почему в каждом данном случае в образовании этих слов принял участие суффикс "-л". В слове "покрывало" его значение вполне понятно: это "то, чем покрывают". Понятно оно и у "мыла": "мыло" – "то, чем моют", и у "рыла" – того, чем "роют". А что вы скажете насчет "крыла" или "масла"? Представьте себе: и тут то же! "Шил-о" – то, чем сшивают, соединяют швом; "мас-л-о" – то, чем "мастят", "умащают" какую-нибудь поверхность…
Но в наш алфавит попадут и слова совсем другого рода: слово "стило" – знатный иностранец; "кресло" и т. п. Надо будет (и окажется очень удобным) проверить их все и разобраться во всех их свойствах. Так же легко можно будет разрешать и многие другие задачи, когда будет составлен словарь навыворот.
Но разве так уж трудно его составить?
Я сказал бы, что дело это не столько трудное, сколько долгое и кропотливое. Надо "расписать" на отдельные карточки любой достаточно полный словарь современного русского языка и разместить эти карточки в новом порядке, в порядке алфавита не начал, а окончаний слов. Тогда слово "лампочка" найдет себе место не между словами "ламентация" и "лампада", где оно помещается, скажем, в словаре Ушакова, а где-то возле "бабочка", "мордочка" и "тапочка", то есть в совершенно новом окружении. Так сказать: "акчобаб" "акчодром", "акчопмал", "акчопат"… Забавный словарь? Забавный, но, по моему глубокому убеждению, и весьма полезный. Если бы кто-либо взял на себя огромный груд по его составлению (не забудьте, что в словаре Д. Н. Ушакова 87 000 слов), он заслужил бы по окончании своей работы благодарность всех языковедов, уважение и даже восторг. А до окончания? А вот тут не ручаюсь… Вероятно, не обошлось бы без недоверия, пожимания плечами и даже иронических усмешек.
Но настоящие энтузиасты ничего этого не боятся: посмеивались и над Далем. А как к нему относятся теперь?
* * *
Только что прочитанная вами главка была впервые опубликована в 1956 году. И вот что случилось с того недавнего времени.
Во-первых, я получил великое множество предложений: десятки энтузиастов и юного, и среднего, и совсем пожилого возраста выразили желание посвятить свои досуги составлению и словников (то есть полных коллекций слов) для словарей различных писателей, и самого "Зеркального словаря" русского языка.
Не все эти "благие порывы" остались только порывами. Так, например, полковник в отставке Николай Владимирович Кисличенко, ленинградец, выполнил, и притом очень тщательно, огромную работу по разнесению на карточки всей стихотворной части произведений Дениса Давыдова. Получилась ценнейшая картотека для будущего словаря этого поэта; сейчас идет речь о ее передаче Институту русской литературы. Изрядно продвинули работу и некоторые другие товарищи-добровольцы. А вот тех, кто взялся за "Зеркальный словарь", ожидало большое разочарование; впрочем, мне лично оно обернулось скорее радостью.
В 1958 году уже вышел в свет первый такой словарь русского языка. Он появился через два года после того, как мое предложение было впервые опубликовано в "Слове о словах". К сожалению, издан он оказался в ГДР, под редакцией профессора берлинского университета Г. Бильфельдта, и, естественно, при всех достоинствах содержит некоторые недочеты, которых легко избежал бы составитель русский. Вскоре вслед за первым таким словарем появился второй, тоже зарубежный, несколько большего объема (в словарь Бильфельдта вошло около 80 000 русских слов); приступила к подготовке еще более объемистого и солидного "инверсионного" словаря русского языка и Академия наук СССР. Таким образом, надобность в помощи сотрудников-добровольцев внезапно отпала; в этом смысле я оказался плохим пророком, – идея словаря нашла нежданно быстрое признание. Зато хорошим пророком я могу счесть себя в другом отношении: первый же вышедший в свет словарь привлек всеобщий интерес и заслужил уважение. И, как всегда бывает, выяснилось, что нужен он вовсе не одним только специалистам-лингвистам: он понадобился во множестве других профессий.
Приведу единственный пример: вы корпите над расшифровкой старинной, попорченной временем рукописи, важного документа. Перед вами там и здесь проступающие концы слов, лишенные начал. Вы видите сочетание букв "ерок". Какое слово могло стоять тут? Почти немыслимо решить эту задачу наобум: кто знает, сколько слов в русском языке оканчивается на "ерок" и каковы они? Но у вас в руках словарь "зеркального типа", пусть хоть несовершенный бильфельдтовский. Вы находите в нем колонку слов, оканчивающихся на это самое "ерок". Вы видите: их всего 8, от "зверок" до "вечерок". А видя их сразу все, вам по смыслу всего контекста, всего документа уже вовсе не трудно подобрать нужное и возможное слово: конечно, не "ветерок" и не "зверок", а – "недомерок". Хотел бы я видеть, сколько сил и времени потратите вы, если придется вам изыскивать это единственное слово не из восьми, а из двухсот тысяч возможных! Разве вы подозревали, что таких слов действительно всего лишь восемь? Я и сам об этом представления не имел.
С этой позиции и "нелепый" вопрос о "просе, мясе, колесе" (есть и другая такая же старая задача: найти третье слово, оканчивающееся на "-зо", к "пузо" и "железо"; когда-то ходила легенда, будто Академия наук учредила даже крупную премию тому, кто выполнит это задание) становится не таким уже нелепым. Теперь оба эти вопроса решаются очень просто: вот список русских слов, оканчивающихся на "-со": со (в смысле "со мною"), кюрасо, колесо, плёсо, накосо, просо, серсо, инкассо, лассо, мясо. Как видите, их далеко не три, хотя многим из них можно, пожалуй, дать нечто вроде отвода: серсо, инкассо и лассо – как явным иностранцам, наречию "накосо" – как крайне неупотребительному в литературной речи. Все же вместо трех остаются пять несомненных.
А слова, оканчивающиеся на "-зо"? Пожалуйста, оставя в стороне "безо", почти никогда не являющееся в качестве самостоятельного слова, а только в виде фонетического варианта к "без", мы находим в словаре:
железо
ариозо
изо
пузо
авизо
Ничего не скажешь: и бухгалтерский термин "авизо" и театральный "ариозо" вошли в русский язык, их из него не выкинешь. Академии наук пришлось бы раскошеливаться на премию, если бы пустая легенда была справедлива.
Вы, может быть, спросите: а стоило ли об этом говорить? Прошу прощения: поскольку у меня есть основания считать себя, так сказать, посажённым отцом словарей этого типа, понятно, что мне захотелось поделиться с вами неожиданным даже и для меня по своей быстроте успехом забавной идеи и о их создании.
Живое слово
Я часто повторяю: "слова живут". Как это надо понимать? Ведь слово не человек, не животное, не растение. Что может значить выражение: "жизнь слов"?
Слово живет потому, что живет народ, его создавший; живет – изменяется, растет, развивается язык, которому оно принадлежит.
Слово, пока оно существует, не остается надолго неизменным. Оно рождается, когда это нужно народу; оно существует, меняя и свое значение и свой звуковой состав (значит, "живет"!), пока народ нуждается в нем; оно исчезает, как только надобность в нем проходит.
Никто – ни один отдельный человек, как бы ни были велики его таланты, ум, могущество, – не может без согласия и утверждения всего народа дать жизнь даже самому маленькому словечку, хотя каждый из нас способен за полчаса изобрести сотни превосходных звучных слов.
Никто, действуя в одиночку, отдельно от всего народа, не в состоянии изменить в живущем слове ни единого звука. А народ-языкотворец переделывает по своей надобности любые слова так, что в новой их форме уже почти невозможно бывает узнать старое обличие.
Ни у кого нет власти истребить хотя бы одно-единственное слово, которое создано народом. В то же время сам хозяин-народ властной рукой выбрасывает в мусорный ящик забвения, когда это окажется необходимым, десятки и сотни, даже тысячи слов сразу, истребляет целые страницы словарей, целые словарные семьи и гнезда.
Как все это может быть?
Постараемся приглядеться к жизни живого слова.
Лазея в прошлое
Множество очень древних слов и корней хранит язык в своей сокровищнице – основном словарном фонде, оставляя их "всеобщими", понятными везде и всюду, каждому человеку, говорящему по-русски.
Однако бывает и так, что в общенародном языке от какого-то старого слова остаются и живут только его ближайшие родичи, производные слова разных степеней. А само оно исчезает. Иначе говоря, только корень того древнего слова существует теперь в письменной и устной речи всего народа.
Район Ленинградской области, где расположен город Луга, теперь является одним из самых обычных пригородных районов. Там много прекрасных, богатых колхозов и совхозов, много пионерских лагерей, дачных поселков, домов отдыха, санаториев. Это очень современный район, всецело живущий жизнью XX века.
Но он любопытен и другим. В этих местах известны очень старинные русские поселения. Некоторые деревни под Лугой уже в грамотах XIII века упоминаются под теми же названиями, под которыми мы их знаем сейчас. Деревня Смерди, в двадцати километрах от Луги, была названа так тогда, когда еще жило слово "смерд" – крестьянин, позднее – крепостной. Деревня Русыня не моложе ее.
Так удивительно ли, что в этих исконных русских местах сохранились в огромной толще новых слов некоторые слова чрезвычайно старые и уже давно исчезнувшие из общерусского языка?
Вы, вероятно, знаете, что в русском языке есть слово "загнетка". По разъяснению В. Даля, оно означает "заулок в русской печке, куда сгребается жар". Даль хотел бы догадаться, от какого корня могло произойти это слово; по его мнению выходило, что "загнетать" значит "угнетать до конца", "собирать в ворох и укрывать". "По-видимому, ямка в печи, в которой собирают и укрывают под золой угли, именно поэтому так и названа", – думал он.
Но в Лужском районе, в этой самой деревне Смерди, я сам слышал, как десятилетние мальчики и девочки, собираясь в лес, кричали:
"Тараба́ра (так звали они не в меру говорливую свою подругу), идем на речку. Будем там костерок гнетить!"
В их языке каким-то чудом, передаваясь от прабабки к правнучке, сохранилось древнейшее слово, слово того же корня, что и "загнетка", – глагол. И глагол этот означает вовсе не "собирать в кучку", а "палить", "жечь", "зажигать".
Совершенно ясно, что и наша "загнетка" значит отнюдь не место, где угли собираются в кучку, а "место, где сохраняются горячие угли, жар, пламя, от которого можно печку "загнетить" вновь". "Загнетка" по своему значению и образованию – точное подобие нашего слова "зажигалка".
В словарь В. Даля слово "гне́тить" как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня. А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово "загнетка", если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений.
Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители.
Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель!
Слово "гне́тить" – не единственное древнее слово, пойманное под Лугой.
Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована.
Если есть слова:
То должны быть слова:
швейка
швея
скамейка
скамья
жнейка
жнея
шейка
шея
и т. д.
Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму.
Есть слова:
А вот таких существительных мы не встречаем:
ша́йка
ша́я
мо́йка
мо́я
ко́шка
ко́ша, ко́ха
кру́жка
кру́га, кру́жа
Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать "восстанавливать" эти "вымершие слова" не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки.
Возьмите слово "сосиска". Вам может, например, показаться, что слово это – как "колбаска" от "колбаса" – должно происходить от слова "сосиса́". А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская "сосиса́", которой никогда не было, а французское слово "сосис" (saucisse)! Оно в родстве с нашим словом "соус".
Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся "безродным", слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово "мойка". Мы его знаем теперь чаще в составных словах – "судомойка", "поломойка", "головомойка". Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: "мойка белья", "мойка рук" – сказать неудобно, хотя в прейскурантах парикмахерских и попадается не слишком грамотное: "стрижка, бритье и мойка головы".
В древности при словах "судомойка", "портомойка" (прачка) были формы: "портомо́я", "судомо́я". Впоследствии они исчезли.
Но вот слово "лазейка" в значении "узкий, тесный проход" известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и "лазать", "лаз" и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде "лазе́я" или "лазея́".
Почему же ее нет?
И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово "лазея́". Оно значит: "перелаз", тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда "лазеёй" называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди.
Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова "лазейка" нам доподлинно известно. "Лазейка" – это просто маленькая "лазея́".
Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово:
"Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогна́ла".
Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом "догнать".