Интеллектуальная цельность, честность и искренность – основа скорее способа реакции, нежели осознанной цели. Их становлению способствует, конечно, осознание целей, но здесь очень легко обмануться. Желания нетерпеливы. Когда не позволительно прямо выражать свои желания и требования, люди легко переводят их в глубинные подсознательные каналы. Практически невозможно полностью и искренне принять курс действий, требуемый другими, и подчиниться им. Результатом может стать открытый бунт или преднамеренный обман. Но более частый результат – запутанность и разбросанность интересов, когда человек обманывается в отношении своих истинных намерений. Он пытается служить сразу двум хозяевам. Общественные инстинкты, т. е. сильное желание угодить окружающим и получить их одобрение, социальный тренинг, чувство долга и зависимость от власти, страх наказания – все вынуждает прилагать усилия, чтобы соответствовать требованиям, учить урок во что бы то ни стало. Дружелюбные, добродушные люди склонны делать то, чего от них ждут. Сознательный ученик полагает, что именно так он и поступает. Однако его личные желания не уничтожены, только подавлено их открытое проявление. Напряженное внимание к тому, что противоречит собственным устремлениям, вызывает раздражение; вопреки сознательной воле индивида базовые желания определяют основное направление мысли, глубинные эмоциональные отклики. Ум уходит от номинального предметного содержания и посвящает себя тому, что внутренне гораздо ближе ему. Результатом становится расщепленное сознание, выражающее двойственность стремлений.
Достаточно вспомнить любой собственный школьный или, возможно, нынешний опыт, когда приходилось заниматься деятельностью, не учитывающей наших желаний и личных целей, чтобы понять, насколько распространена позиция расщепленного сознания – двоедушия. Мы настолько к этому привыкли и уже воспринимаем подобную позицию как должное, как будто она неотъемлемая, необходимая часть нашего бытия. Возможно, так оно и есть, но тогда тем более важно увидеть скверные последствия такого положения. Совершенно очевидно, что человеческая энергия распыляется, когда мы сознательно пытаемся (или делаем вид, что пытаемся) проявить внимание к одному вопросу, в то время как подсознательно наше воображение самопроизвольно обращается к более приятным для него делам. Тоньше и постояннее эффективности интеллектуальной деятельности вредит обычный самообман и сопровождающее его спутанное представление о реальности. Двойной стандарт, один – для наших собственных частных и более или менее скрытых интересов, другой – для общественно признанных нужд, в большинстве случаев препятствует целостности и полноте умственных действий. Столь же серьезно следует отнестись к противоречию между сознательными мыслью и вниманием и импульсивными слепым влечением и желанием. Разумное деловое отношение к материалу обучения сменяется напряженным и вынужденным, внимание рассеивается. Темы и образы, к которым оно устремляется, приходится скрывать: они, так сказать, интеллектуально незаконны, поскольку не находят одобрения у взрослых. Внутренняя энергия направляется на отражение учительских попыток установить дисциплину при помощи преднамеренных фронтальных вопросов, но, что еще хуже, приходится скрывать и самые глубокие интересы и наиболее плодотворную (так как они обращены на то, чего очень хочется) работу воображения. Вся активность уходит в сферу запретного и, не пройдя очищения разумом, оказывает деморализующее влияние.
Нетрудно понять, какая обстановка в школе благоприятствует этому расщеплению сознания на его общепризнанные, публичные и социально полезные предприятия и личные, плохо регулируемые и постоянно подавляемые движения мысли. Такая обстановка возникает благодаря "суровой дисциплине", т. е. принудительному внешнему навязыванию целей. Сходный эффект дает и мотивация посредством вознаграждений, не имеющих отношения к тому, что должно быть сделано. В аналогичном направлении работает и все то, что делает обучение подготовкой к удаленной в будущее "взрослой" жизни. А раз истинные цели в данный момент недоступны сознанию ученика, приходится находить другие, чтобы привлечь его внимание к поставленным задачам. Какой-то отклик таким способом удается получить, но не нашедшие применения желания и стремления должны искать себе другой выход.
Не менее отрицательно сказывается преувеличенное значение, которое придается тренировочным упражнениям, предназначенным для выработки механического навыка и не имеющим никаких иных целей, мобилизующих мысль. Природа не терпит пустоты, в том числе и интеллектуальной. Что, по мнению педагогов, происходит с мыслями и эмоциями, когда они не находят выхода в непосредственных занятиях человека? Если бы они просто временно бездействовали или даже тормозили, это бы еще ничего. Но они не отменяются, не приостанавливаются и не подавляются, разве только по отношению к рассматриваемой задаче. Они следуют собственным беспорядочным и неорганизованным курсом. То, что естественно, самопроизвольно и жизненно важно в интеллектуальных реакциях, остается невостребованным и не проверенным практикой, ибо открытые и одобряемые обществом цели формируют такие привычки, в которых не используются самые важные свойства ума.
4. Ответственность. Ответственность как компонент интеллектуального отношения к миру подразумевает, что человек рассматривает вероятные последствия любого проектируемого шага и учитывает их в деятельности, а не просто признает их возможность. Идеи, как мы видели, по своей сути отправные точки и методы, позволяющие принимать решения в затруднительной ситуации, – прогнозы, призванные влиять на процесс решения. Не хочется думать, что человек принимает какое-либо утверждение или доверяет предлагаемым истинам, предварительно не осмыслив их, а лишь весьма поверхностно и фрагментарно прикинув, на чем в дальнейшем скажется их принятие. Признание, доверие и согласие становятся лишь ширмами для безвольных уступок тому, что навязывается извне.
Было бы гораздо лучше для дела иметь меньше фактов и истин в обучении, т. е. того, что предлагается для безоговорочного принятия. Соответственно сократилось бы число учебных ситуаций, проработанных подробно, вплоть до момента, когда убежденность становится подлинной: своеобразной идентификацией личности с типом поведения, требуемого фактами и предвидимыми результатами. Наиболее очевидными отрицательными результатами неуместного усложнения школьных предметов и непомерного увеличения числа школьных уроков являются даже не беспокойство, не нервное перенапряжение и не чересчур поверхностное знакомство с материалом, как бы серьезны ни были эти последствия, а неумение внятно объяснить, что именно делает подлинными знание и веру. Интеллектуальная ответственность выдвигает суровые нормы, которые даются длительной практикой в осмыслении приобретенного знания и действий на его основе.
Другое название для отношения, которое мы рассматриваем, – интеллектуальная тщательность. Существует тщательность, почти полностью физическая, предполагающая механическую тренировку всех деталей содержания обучения. Интеллектуальная тщательность в противоположность ей – когда видишь явление, как говорится, насквозь. Она зависит от единства цели, которому подчинены частности, и ни в коей степени не определяется совокупностью множества разъединенных деталей. Интеллектуальная тщательность проявляется в последовательности, с которой разрабатывается полный смысл цели, а не в близоруком внимании к отдельным шагам действия, навязанного и направляемого извне, сколь бы "добросовестным" оно ни было.
Резюме. Метод – установление пути, на котором предметное содержание опыта прорабатывается наиболее эффективно и плодотворно. Он, соответственно, выводится из наблюдений за накоплением опыта, в котором нет осознанного различения личного отношения, с одной стороны, и материала, с которым имеют дело, с другой. Предположение, что метод является чем-то обособленным, связано с противопоставлением сознания и личности объективному миру вещей. Оно делает обучение и научение формальными, механическими, натянутыми. Хотя методы всегда индивидуальны, можно выделить особенности нормального плодотворного течения опыта благодаря накопленной человеческой мудрости, приобретенной в предшествовавшем опыте, и сходству в материале, с которым людям обычно приходится иметь дело. Черты хорошего метода, выраженные через интеллектуальное отношение индивида к миру, таковы: прямота, гибкость интеллектуального интереса или открытость учению, единство цели и принятие ответственности за последствия собственной деятельности, включая умственную.
Роже Кузине
Метод свободной работы группами
Три основных принципа моего метода связаны с великой мыслью о том, что всякое принуждение должно исчезнуть из воспитания, что только свободой, то есть свободной игрой инстинктов, дети лучше всего узнают жизнь и будут жить полнее и полезнее.
"Быть свободным, – говорит г-жа Монтессори, – это – быть свободным делать что-нибудь".
В моей педагогической системе дети свободны: 1) соединяться для работы, 2) выбирать работу, 3) прибегать к помощи учителя в том случае, когда это требуется.
I
Мой первый принцип – замена индивидуальной работы работой в группах, сорганизовавшихся добровольно. Все знают, что самой естественной потребностью ребенка является игра и что она характеризует его активность.
"Дети думают только об игре", – говорит педант из колледжа.
"Ребенок служит для игры", – говорит Клапаред. Это говорится не одним тоном.
Так как дети думают лишь об игре, а в школе надо работать, то сторонники старого воспитания полагают, что следует мешать детям играть или, по крайней, мере, ограничивать это желание игры, принуждать их к труду и бороться с инстинктом, столь естественным и сильным. И вот воспитание сводится почти целиком к этой неустанной борьбе с ребенком, желающим играть.
Оружием воспитателя являются: короткие перемены, не позволяющие ребенку удовлетворить своего инстинкта, форсированная неподвижность класса и вся организация школьной дисциплины. Однако все это оружие оказывается недостаточным. Ученики защищаются невниманием, рассеянностью, непослушанием, даже мятежом, и часто воспитатель изнашивается в этой неустанной борьбе, успех которой неверен и где всегда надо быть настороже. Теперешние педагоги не хотят этой борьбы, никогда не заканчивающейся полной победой. Если ребенок сопротивляется, и часто очень успешно, это означает, что он имеет большую в себе силу, чем воспитатель. А раз нельзя обуздать инстинкта игры, надо смело изменить положение вещей, использовать этот инстинкт, базируя на нем новое воспитание. Пусть воспитание будет не борьбой против игры, а самой игрой, или, вернее, той естественной активностью ребенка в дошкольном возрасте, которая является одновременно игрой и работой и куда только школа внесла искусственное разграничение. Это сделали до меня Дьюи, Феррьер, Монтессори, Декроли, Клапаред, Бовэ и многие другие. Достижения, полученные ими в области интеллектуального и морального развития, возвращение учителей и учеников к нормальной жизни столь очевидны, что только слепые отказываются констатировать это.
Одной из самых характерных черт детской активности в игре в возрасте 9–12 лет, возрасте самой большой активности, является ее социальный характер. Дети этого возраста играют вместе тем лучше и с большим удовлетворением и пользой, чем больше они соответствуют друг другу и составляют группу более однородную. Они прекрасно понимают друг друга и способны очень быстро, без посторонней помощи войти в соглашение с теми из своих товарищей, которые являются для игры им равными. Предоставить им свободно играть, работать играя, вести себя в классе по отношению к работе так, как они ведут себя вне класса по отношению к игре, – это значит позволить им сорганизоваться для работы в группы, или звенья.
Вот эту добровольность я использовал в своем методе. Я ее организовал и, так сказать, стилизовал. В классах, где я работал, дети уведомлялись с самого начала учебного года, что им не обязательно работать индивидуально, что они могут составлять группы так, как они делают это играя, и что каждая группа производит каждый раз лишь одну работу.
После некоторых неизбежных колебаний в этой новой организации, после первых ошибок, по истечении срока, нужного для того, чтобы каждый нашел ту группу, которая ему подходит и к которой он подходит, начинается работа-игра, естественная активность детей.
Учитель избавляется от тяжелой заботы мешать детям помогать друг другу, "списывать" друг у друга. Прекращается конфликт между моралью, рекомендующей детям взаимопомощь, и классной дисциплиной, запрещающей это. Дети не лишаются того, что и нам, взрослым, так необходимо – преимущества сопоставлять нашу мысль с мыслью других и пользы, которую мы извлекаем из этого для нашего развития. Это очень важно для детей этого возраста, так как к 8–9 годам их мысль освобождается от эгоцентричной и алогичной формы, характеризующей ее до сих пор, и мало-помалу принимает логичный ход мысли взрослого.
II
Группы составлены. Что ж они будут делать? Здесь выдвигается второй принцип моего метода: работа, предлагаемая учителем, заменяется работой, свободно выбираемой группами. Этот принцип вытекает из первого. Если работа совершенно уподобляется игре, дети работают группами так же, как и играют группами.
Как вне класса каждая группа выбирает игру, ей нравящуюся, так и в классе каждая группа выбирает ту работу, которая ей нравится.
Какова же будет эта работа?
Выбор работы предполагает, что группы имеют известное количество заданий, организованных активностей, из которых можно выбрать то, что подходит. Где же взять нужную нам работу? Здесь опять-таки нами будет руководить принцип игры. Организованные игры во всех школах мира есть не что иное, как систематизация и развитие естественных инстинктов детей. Игры-преследования (кошка, кошка и мышка, прятки и т. д.) приводят в действие инстинкт убегания и инстинкт преследования; игры в мяч – инстинкт бросания и попытки попадать в цель и т. д. Надо, чтобы педагог находил известное количество работ, которые, как и игры, базировались бы на естественных и интенсивных активностях и среди которых каждая группа может выбирать, как и в игре.
Конечно, психология ребенка нам еще недостаточно знакома для того, чтобы сразу найти все формы работы, соответствующие всем естественным активностям ребенка. Однако у нас есть драгоценные указания. Мы знаем хорошо о потребности в ручном труде, удовлетворение которой необходимо для нормального умственного развития ребенка. Чтобы удовлетворить эту потребность, в школах вводят, еще далеко не достаточно, ручной труд с упражнениями в рисовании, шитье, моделировке, столярничестве. Мы знаем также, как сильно развит домашний инстинкт у детей, без сомнения, потому, что он был одним из первых в истории расы, и потому, что современный дом и город, построенные исключительно взрослыми для взрослых, своим несоответствием с потребностями детей затрудняют удовлетворение этого инстинкта. Еще менее удовлетворяет его школа, и в этом заключается, может быть, основная причина того, что дети чувствуют себя в ней чужими.
В моих опытных классах я использовал инстинкт собирания, столь развитый у детей 10–12 лет, для того чтобы сделать из него базу для работы-научной игры. Точно так же, как картинки и марки, дети собирают растения, животных, камни, наблюдают их и описывают. Описав их характерные признаки, они их классифицируют старательно, иногда ошибаясь в общих признаках, как ошибались первые зоологи и первые ботаники, но они их классифицируют. Классификация составляет часть игры в коллекцию, она является ее основным звеном.
Собирать коллекцию – это одновременно собирать и разбирать. Традиционное обучение с его логическим распределением, с фактами, преподносимыми детям без того, чтобы они отыскивали их сами, с рамками, не построенными ими самими, противоречит императивной потребности детского ума, удовлетворение которой обязательно и является, кроме того, необходимым элементом умственного развития, если верно то, что нет упражнения, более полезного для развития логического чувства, чем классификация предметов и явлений, мыслей и распознавание сходств и различий. С этой работой-игрой научного собирания естественно связывается ручной домашний труд: содержание маленького садика (в школьном саду или ящиков, поставленных на окна), животных (головастиков, морских свинок), маленького музея каждой группы и попутно артистическая активность, орнаментация уголка каждой группы, декорирование стен и т. д.
История найдет себе место в аналогичной работе – собирании и классификации разнообразных документов, относящихся ко всем периодам и рубрикам истории цивилизации. Дети рассматривают с удовольствием и пользой попадающие им в руки картинки, описывают их и разбирают. Здесь также нужен ручной труд: рисунки, воспроизводящие образы, постройка жилищ из глины, дерева, картона, свайные постройки, римские дома, замки-укрепления, куклы, одетые в исторические костюмы, и т. д. Так мало-помалу создаются работы, из которых каждая имеет свои правила и среди которых группа выбирает себе наиболее подходящую: научную, историческую, артистическую (рисование, шитье, моделировка, корзиночное ремесло), литературную (сочинения, сказки, рассказы, поэмы, комедии), арифметические работы (различные измерения для ручного труда, географии, коммерческих операций), географические работы (планы, чертежи, модели, карты).
Каждая группа выбирает свою работу и старательно выполняет ее без всякого понуждения какой-нибудь дисциплинарной системой, потому что она выбрала ее сама, интересуется ею и еще потому, что, сознавая свои силы, каждая группа выбирает лишь то, что может довести до конца.
Но ведь каждый возраст имеет свои игры! На это мы не сетуем. Это даже хорошо. Разве придет нам мысль заставить восьмилетнего ребенка играть в футбол или горелки?
III
Роль учителя в школе, где проводится этот метод, отлична от таковой в традиционной школе. Там принцип активности учителя – это принуждение, выражается ли оно непосредственно в форме авторитета и дисциплины, скрывается ли оно под пустотой воспитания, программ и экзаменов. Учитель навязывает ученикам работу, условия, в которых она выполняется, способы ее выполнения, время проработки, а также и строгую изолированность, являющуюся законом школы.