Все, все, что ты когда-либо беззаботно поручаешь внешней, слепой природе, все погибает. Это справедливо как в отношении неодушевленной, материальной природы, так и в отношении одушевленной. Если ты беззаботно поручаешь землю природе, то она приносит сорную траву и чертополох, а если ты предоставляешь ей развитие человеческого рода, то она приводит его только к путанице в наблюдениях, которые ни в отношении твоего, ни в отношении детского понимания вовсе не так производятся, как это требуется для первоначального обучения. Для того чтобы надежным способом привести ребенка к правильному и полному знакомству с каким-нибудь деревом или вообще растением, в общем, не есть самый лучший способ пустить ребенка без дальнейшей заботы в лес или на луг, где вместе растут всякого рода деревья и растения. Ни деревья, ни травы не попадаются ему на глаза таким образом, чтобы наглядно представить ему сущность каждого вида и первым же впечатлением от предмета подготовить его к общему понятию о целом отделе. Для того чтобы кратчайшим путем вести своего ребенка к цели обучения, к ясным понятиям, ты должен с величайшей заботливостью представить ему в каждом отделе знания сперва такие предметы, которые видимо и преимущественно имеют в себе существеннейшие признаки того отдела, к которому принадлежит этот предмет, и потому в особенности годятся для того, чтобы сущность предмета бросалась в глаза ребенку, в отличие от его изменчивых качеств; если же ты упустишь это из виду, то заставишь ребенка, при первом взгляде на предмет, смотреть на изменчивые свойства его как на существенные и таким образом принудишь его, по крайней мере, запоздать в познании истины и бросить кратчайший путь, которым в каждом отделе можно перейти от неясных наблюдений к определенным понятиям.
Если же ты избежишь этой ошибки в своем способе обучения и последовательность, в которой все предметы по всем отделам обучения будут представлены ребенку для наблюдения, с самого начала будет такова, что впечатление, производимое сущностью каждого предмета, при первых же наблюдениях над ним станет преобладать над впечатлением, производимым его качествами, то ребенок уже с этого первого впечатления научится подчинять сущности предмета то, что в нем есть изменчивого, и, несомненно, пойдет по верному пути, на котором с каждым днем будет развиваться его способность связывать понимание всех случайных качеств предметов с глубоким знанием сущности последних и их внутренней правды, и, таким образом ребенок будет читать во всей природе как в открытой книге. Как предоставленный самому себе ребенок неразумно смотрит на мир и, благодаря путанице, происходящей от случайно приобретенных обрывков знаний, ежедневно переходит от заблуждения к заблуждению, так, наоборот. ребенок, которого с колыбели ведут тем путем, ежедневно восходит от одной истины к другой. Все существующее или, по крайней мере, все пережитое им на опыте ясно связывается друг с другом при помощи его чистой и великой духовной силы, и в силу этого у него не бывает ошибки в самом основании его взглядов. Первые причины заблуждения и в характере его взглядов, и в нем самом устранены. В его душе не развивается искусственно и методически склонность к какому-либо заблуждению, и nihil admirari, которое в настоящее время является только как притязание искалеченной старости, станет, благодаря этому руководству, достоянием невинности и юности; достижение последней цели обучения, ясных понятий – все равно, приводят ли они нас к убеждению, что мы ничего не знаем, или к тому, что мы знаем все, – становится безусловно осуществимым, если только ребенок этого добивается и у него есть человеческие способности. Для того чтобы добиться этой высокой цели, чтобы организовать и обеспечить средства к достижению этого и особенно чтобы в полном объеме и вполне определенно выставить первые впечатления, полученные от наблюдения над материальными предметами (что существенно необходимо для того, чтобы на этой основе утвердить безупречный, предохраняющий от заблуждений и укрепляющий истину ряд наших познавательных средств), я обратил внимание, особенно в "Книге матерей", на крайнюю необходимость этой цели. И мне это удалось, друг, я настолько сумел укрепить этой книгой природную познавательную способность своих чувств, что дети, руководимые на основании этой книги, отвергнут всякую книгу и в природе и во всем, их окружающем, найдут лучшее руководство к достижению моей цели, нежели все те, которые я им дал.
Друг! Книга еще не существует, а я вижу уже ее исчезновение благодаря ее же воздействию. <…>
Письмо тринадцатое
Друг! Как я сказал, меня теперь завело бы слишком далеко, если бы я вошел в подробное изложение принципов и мероприятий, на которых основывается развитие самых существенных жизненных навыков; но мне не хочется кончить своих писем, не коснувшись заключительного камня моей системы, именно вопроса: в какой связи находится сущность Богопочитания с принципами, которые вообще признаны мною истинными по отношению к развитию человеческого рода?
И в этом отношении я ищу разрешения своей задачи в себе самом и спрашиваю себя: как зарождается в моей душе понятие о Боге? Как происходит то, что я верую в Бога, обращаюсь к нему и чувствую себя святым, если люблю его, надеюсь на него, благодарю его и следую ему?
Я скоро замечаю, что чувства любви, надежды, благодарности и способность послушания должны развиваться во мне раньше, чем я могу применить их в отношении к Богу. Я должен любить людей, должен доверять людям, благодарить людей, слушаться людей, прежде чем возвысится до любви к Богу, до благодарности, до упования и до послушания ему: ибо кто не любит своего брата, которого он видит, как будет он любить Отца своего небесного, которого не видит?
Итак, я спрашиваю себя: как я дохожу до любви к людям, до упования, до благодарности, до послушания им? Как являются во мне чувства, на которых, в сущности, основывается любовь, благодарность и доверие к людям, и способности, посредством которых развивается человеческое послушание? И нахожу, что главным образом они исходят из отношения малого ребенка к его матери.
Мать должна, она иначе не может, она будет вынуждена к этому силой простого чувственного инстинкта, – ухаживать за ребенком, кормить его, беречь и утешать. Делая это, она удовлетворяет своим потребностям. Она устраняет от него что ему неприятно, она помогает ему в его беспомощности – ребенок получает уход и утешение, в нем развивается зародыш любви.
Теперь пред его глазами находится предмет, никогда еще им не виданный, он удивляется, боится, плачет; мать крепче прижимает его к груди, она забавляет его и развлекает, плач его прекращается, но глаза его долго еще остаются влажными; предмет снова появляется – мать снова берет его на оберегающие его руки и снова улыбается ему, и теперь он больше не плачет, он отвечает на улыбку матери ясным, незатуманенным взором, в это время в нем развивается зародыш доверия.
При всяком требовании с его стороны мать спешит к его колыбели: она там, когда он голоден, она напоила его в минуту жажды; когда он заслышит ее шаги, он умолкает; когда он видит ее, то протягивает к ней руки; его взор блестит, когда он у ее груди, он сыт; "мать" и "быть сытым" для него синонимы, он благодарит.
Зародыши любви, доверия, благодарности скоро увеличиваются. Ребенок знает шаги матери, он улыбается ее тени; кто похож на нее, того он любит; существо, похожее на мать, для него доброе существо. Он улыбается образу своей матери, он улыбается человеческому образу; кто любезен матери, тот любезен и ему; кто падает в объятия матери, и он падает к тому в объятия, кто целует мать, того и он целует. Зародыши любви к людям, зародыши братской любви развиваются в нем.
Послушание в своем источнике есть способность, мотивы которой противодействуют первым склонностям физической природы. Его развитие основывается на искусстве. Оно не есть простое следствие чистого инстинкта, а только тесно связано с ним. Первое его развитие вполне инстинктивно. Как любви предшествует потребность, благодарности – исполнение просьбы, доверию – заботливость, так и послушанию предшествует бурное желание. Ребенок кричит, пока ожидает, он нетерпелив, прежде чем станет послушен; терпение развивается прежде послушания; он становится послушным, собственно, лишь благодаря терпению; первые проявления этой добродетели исключительно пассивны, они проявляются главным образом вследствие сознания суровой нужды. Но и это прежде всего развивается на лоне матери – ребенок должен ждать, пока она не откроет ему своей груди, он должен ждать, пока она не даст ее ему. Позднее развивается в нем активное послушание, а еще позднее действительное сознание, что для него хорошо слушаться матери.
Развитие человеческого рода исходит из сильного, мощного стремления к удовлетворению материальных потребностей. Грудь матери утешает первую бурю материальных желаний и порождает любовь; вскоре после этого развивается страх; рука матери утишает страх; этот способ действия порождает соединение чувств любви и доверия и развивает первые зародыши благодарности.
Природа высказывает себя жесткой в отношении бушующего ребенка – он ушибается о дерево и камень, природа остается непреклонной – он беснуется и кричит, он привыкает подчинять свою волю ее воле – первые зародыши терпения, первые зародыши послушания развиты.
Соединенные, послушание и любовь, благодарность и доверие развивают первый зародыш совести, первую легкую тень чувства, что несправедливо бушевать против любящей матери; первую легкую тень чувства, что мать существует на свете не ради одного его; первую тень сознания, что не все существует в свете лишь ради него; а вместе с этим развивается еще и другое чувство, что и он сам живет на свете не ради одного себя, – первая тень долга и права начинает проявляться.
Вот первые черты нравственного саморазвития, которое порождается естественными отношениями между ребенком и его матерью. Но в них в полном объеме заключается главный материальный зародыш того настроения, которое свойственно человеческой привязанности к виновнику своего бытия; т. е. зародыш всякого чувства преданности Богу через посредство веры есть, в сущности, тот же зародыш, который породил привязанность младенца к его матери. И способ развития этих чувств в обоих случаях один и тот же.
В обоих случаях младенец слышит – верит и слушается, но он не знает в это время, ни чему он верит, ни что делает. Между тем первые причины его веры и его тогдашних поступков скоро начинают исчезать. Развивающаяся собственная сила заставляет теперь ребенка бросать руку матери, он начинает сам сознавать себя, и в его груди развивается спокойная мысль: я больше не нуждаюсь в матери. Эта последняя читает в его глазах развивающуюся мысль, она крепче прижимает к сердцу своего любимца и говорит ему голосом, который он еще никогда не слыхал: дитя! если во мне ты больше не нуждаешься, то нуждаешься в Боге; Бог возьмет тебя в свои руки, если я больше не в состоянии тебя защищать, Бог приготовит для тебя счастье и радость, если я не в состоянии больше приготовить тебе их, – тогда начинает в груди ребенка бушевать нечто невыразимое, в груди ребенка поднимается нечто святое, некая склонность к вере, которая возвышает его над самим собою; он чувствует радость при имени Бога, когда мать произносит его. Чувства любви, благодарности, доверия, которые развились в нем у ее груди, расширяются, и с этих пор обнимают Бога, как отца и мать. Способность послушания получает более широкое поприще – ребенок, начинающий теперь верить в Всевидящее Око Божие, как прежде верил взору матери, поступает справедливо ради Бога, как до сих пор поступал справедливо ради матери.
При этом первом опыте со стороны материнской чистоты и материнского сердца соединить при помощи склонности к вере в Бога первое ощущение собственной силы с только что развившимся чувством нравственности открываются основные черты, на которые обучение и воспитание непременно должны обратить внимание, если хотят наверно достигнуть нашего усовершенствования.
Подобно тому как первый зародыш любви, благодарности, доверия и послушания был простым следствием совпадения инстинктивных чувств матери и ребенка, так и теперь дальнейшее развитие этих зародившихся чувств заключается в высоком человеческом искусстве, но в искусстве, нити которого тотчас же упадут из твоих рук, если ты хоть на мгновенье упустишь из вида начальные пункты, от которых исходит их тонкая ткань; опасность от этой потери велика для твоего ребенка и рано наступает; он лепечет имя матери, он любит, он благодарит, он верит, он слушается. Он лепечет имя Божие, он любит, благодарит, верит, слушается. Но мотивы благодарности, любви, веры исчезают при первом же появлении – он больше не нуждается в матери; мир, окружающий его теперь, взывает к нему со всей ласкающей чувства прелестью своих новых явлений: теперь ты мой.
Ребенок слушает голос новых явлений, он должен слушать. Инстинкт младенца в нем погас, место этого инстинкта занимает инстинкт растущих сил, и зародыш нравственности, поскольку он исходит из чувств, свойственных младенцу, внезапно глохнет и должен заглохнуть, если в это мгновенье никто не свяжет первое биение высших чувств его нравственной природы, как жизненную нить, с золотым веретеном творения. Мать, мать! свет начинает теперь отделять ребенка от твоего сердца, и если в это мгновенье никто не свяжет ему чувства его благородной натуры с новым явлением, с материальным миром, то все кончено. Мать, мать! Твой ребенок оторван от твоего сердца; новый мир становится для него Богом. Материальные наслаждения становятся для него Богом. Собственная сила становится для него Богом.
Мать, мать! Он потерял тебя, Бога и самого себя, светильник любви погас в нем; в нем нет более Бога, зародыш самоуважения умер в нем; он идет навстречу гибельному стремлению к материальным наслаждениям.
Человечество! Человечество! Здесь, при переходе от исчезающих младенческих чувств к первому ощущению прелести мира, независимой от матери; здесь, когда почва, на которой вырастают благороднейшие чувства нашей природы, впервые начинает колебаться под ногами ребенка; когда мать перестает быть для своего ребенка тем, чем была прежде, и, наоборот, в нем развивается зародыш доверия к новому явлению, к миру, и увлечение этим новым явлением начинает уничтожать и поглощать доверие к матери, которая теперь для него не то, чем была прежде, а вместе с этим уничтожает веру в невидимого и неведомого Бога, подобно тому как грубая ткань жестких, сильно переплетающихся корней сорных трав уничтожает и поглощает более тонкую ткань корней более благородных растений. Человечество, человечество! В это время разделения чувств доверия к матери и к Богу и чувств доверия к новому явлению, к миру и ко всему, что в нем есть: тут, на распутье тебе следовало бы пустить в ход все свое искусство и всю свою силу, чтобы сохранить в ребенке в чистоте чувства благодарности, любви, доверия и послушания.
Бог в этих чувствах, и вся сила твоей нравственной жизни тесно связана с их сохранением.
Человечество! Твое искусство должно прилагать все старания, чтобы при бездействии физических причин, порождающих чувства у младенца, иметь под рукой новые средства к их оживлению, и прелесть нового явления, мира, не иначе представить своему подрастающему ребенку, как в связи с этим чувством.
Вот когда ты должен впервые не вверять его природе, а все делать для того, чтобы вырвать руководство им из ее слепых рук и предоставить влияние на него тем мероприятиям и силам, которые даны опытом тысячелетий. Мир, являющийся теперь пред глазами ребенка, не первое творение Бога, он есть мир, одинаково пагубный и для чистоты материальных наслаждений ребенка, и для духовных чувств, мир полный борьбы из-за эгоистических побуждений, полный противоречий, насилия, притязательности, обмана.
Не первое творение Бога, а этот мир привлекает твоего ребенка в ту пучину водоворота, в глубине которого живут ненависть и нравственная смерть. Не Божье творение, а насилие и собственную порчу представляет этот мир твоему ребенку.
Бедный ребенок! Твоя комната есть твой мир, но твой отец привязан к своей мастерской, у твоей матери сегодня – досада, завтра – гости, послезавтра – капризы; тебе скучно; ты спрашиваешь, твоя служанка не отвечает тебе; тебе хочется на улицу, ты не смеешь; теперь ты споришь с сестрой из-за игрушки – бедный ребенок! Что за злосчастная, бессердечная, губящая сердце вещь твой мир; но он для тебя нечто большее, когда ты прогуливаешься в раззолоченном экипаже под тенью деревьев; твоя руководительница обманывает твою мать, ты меньше страдаешь, но ты становишься хуже всех страдающих. Что ты приобрел? Твой мир еще более в тягость, чем всем страдающим.
Этот мир так убаюкан в порче, в этом следствии его неестественного искусства и неестественного насилия, что более не имеет понятия о средствах сохранить чистоту сердца в груди человека, и, напротив, совершенно оставляет без внимания человеческую невинность в самый опасный момент, как бессердечная мачеха своего пасынка, и эта беспечность в сотне случаев против одного имеет и должна иметь решающее значение в деле крушения главной цели человеческого усовершенствования, потому что новое явление, мир, ставится в это время пред глазами ребенка без всякого противовеса односторонним и односторонне-возбуждающим чувственным впечатлениям, получаемым от него, и, таким образом, его увещание, и благодаря своей односторонности, и своей живости, получает у ребенка решительный перевес над впечатлением, производимым опытом и чувствами, которые лежат в основе умственного и нравственного развития человеческого рода. Вследствие этого, с этих пор эгоизм и порча ребенка получают такое великое и сильное развитие; в то же время душевное настроение, на материальной основе которого утверждены главнейшие его способности к нравственности и просвещению, также погибает, сами по себе узкие ворота его нравственности, так сказать, загромождаются, и вся его физическая природа должна принять такое направление, которое отделяет путь разума от пути любви, развитие ума от склонности к вере в Бога, делает более или менее тонкий эгоизм единственным мотивом для применения его силы и вследствие этого направляет к его погибели последствия его развития.