Непонятно, как люди не знают этих общих источников своей порчи; непонятно, почему общей целью их искусства не является стремление уничтожать их и подчинить воспитание человеческого рода принципам, которые должны не разрушать дело Божие, развивающее уже у младенцев чувства любви, благодарности и доверия, а содействовать в этот опасный момент большему развитию самим Богом данных нам средств к соединению воедино нашего умственного и нравственного совершенствования; содействовать также согласованию обучения и воспитания, с одной стороны, с законами физического механизма, на основании которых наш ум переходит от неясных наблюдений к ясным понятиям, с другой – с внутренними чувствами, с помощью которых постепенное развитие возвышается до признания и уважения нравственного закона. Непонятно, как люди не возвысятся до того, чтобы открыть непрерывный ряд всех способов к развитию ума и чувства, главной целью которых должно быть следующее: преимущества, даваемые обучением и его механизмом, основывать на сохранении нравственного совершенства; путем сохранения душевной чистоты предохранять эгоизм разума от его односторонних пагубных заблуждений и вообще подчинять чувственные впечатления убеждению, вожделения – благорасположению и благорасположение – исправленной воле.
Причины, требующие этого подчинения, глубоко заключены в моей природе. По мере того как развиваются мои материальные силы, их преобладание снова должно исчезнуть вследствие существенных требований моего совершенствования, т. е. должно наступить их подчинение высшему закону. Но и каждая ступень моего развития также должна быть закончена, прежде чем может наступить необходимость подчинения ее высшим целям, и это подчинение законченного еще незаконченному прежде всего требует чистого усвоения первоначальных пунктов всякого знания и самой определенной непрерывности в переходах от этих начал к последней цели, которой надо достигнуть. Но первый закон этой непрерывности следующий: первое обучение ребенка никогда не бывает делом головы, никогда не бывает делом разума – оно всегда бывает делом чувств, делом сердца, делом матери.
Второй после этого закон следующий: человеческое обучение лишь постепенно переходит от упражнения чувств к упражнению мышления, оно долго остается делом сердца, прежде чем станет делом разума, оно долго остается делом женщины, прежде чем начнет обращаться в дело мужчины.
Что мне еще сказать? Этими словами вечные законы самой природы снова приводят меня к твоему руководству, о, мать! Я лишь около тебя могу сохранить свою невинность, свою любовь, свое послушание, лишь около тебя могу я сохранить все, все преимущества моей благородной натуры при новых впечатлениях, полученных от мира.
Мать! Мать! Если есть еще у тебя рука, если есть еще у тебя сердце для меня, то не дай мне уклониться от тебя, и если никто не познакомил тебя с миром, как я должен был познакомиться с ним, то приди, мы вместе познакомимся с ним. Мать, мать! В то мгновение, в которое, благодаря новому явлению – миру, я подвергаюсь опасности удалиться от тебя, от Бога и от самого себя, не будем разлучаться. Мать, мать! Сохранив свое сердце для меня, освяти мне переход от твоего сердца к этому миру.
Дорогой друг! Надо замолчать, я взволнован, я вижу слезы на твоих глазах. Прощай!
О значении чувства слуха в связи с использованием звука и языка в обучении
Чувство слуха так же, как и каждое из пяти чувств, является животным чувством и по своему существу не отличается от остальных. Человек слышит, не проявляя для этого никакой активности, так же как он не проявляет никакой активности для того, чтобы видеть, чувствовать вкус, обонять и осязать. Природа воздействует на это чувство таким же образом, как и на остальные, делает для развития его столько же, сколько для развития остальных. Так же, как она показывает глазам человека предметы, которые вызывают зрительные ощущения, и представляет осязаемые предметы, чтобы человек мог их осязать, она находит для ушей человека предметы, воздействующие на слух. Природа, у которой никогда не бывает недостатка в материнской любви к человеческому роду, делает для развития слуха, как и для развития остальных чувств, гораздо больше, чем все, что может сделать в этом отношении человеческое искусство. То, что справедливо в отношении остальных чувств, справедливо и в отношении слуха; если путем искусства мы не сумеем сохранить в ребенке, усилить и развить для наилучшего использования, что дала ему природа, то тем самым все наши искусные попытки воспитательного воздействия на ребенка через слух лишаются реального фундамента, который необходим искусству также и в области слуха. Это имеет бесконечно большее значение, чем все остальное, в первую очередь потому, что природа во всем, что она делает для развития человека, воздействует на весь комплекс задатков и сил человеческой натуры, т. е. на весь в целом его интеллект, на все его чувства, на комплекс его физических сил. Следовательно, каждым своим шагом она приводит к гармонии ума, чувства и действий рук человеческих, и ни в одной из этих сфер она не действует с той односторонностью и узостью, к которым скатывается всякое человеческое искусство в момент, когда сходит с пути природы, дерзко пытается сорваться с крепкого поводка, на котором природа ведет род человеческий.
Способ же, которым природа подводит к ушам ребенка предметы, воздействующие на слух, заключается в том, что средоточие бытия ребенка, он сам и его ближайшее окружение, является тем, что при помощи слуха и всех остальных чувств в первую очередь доходит до его сознания. Природа, которая повсеместно установила этот неизменный исходный пункт своего влияния, исходит из него также и в отношении данного чувства. И здесь она следует великому закону, по которому через все чувства воздействует на развитие наших задатков и сил. Исходя из общего, центрального пункта своего влияния, природа далее всегда влияет на человеческую натуру, словно камень, упавший в стоячую воду, распространяет свое воздействие начиная с центрального пункта падения, затем оно равномерно постепенно расширяется по кругу все дальше вплоть до бесконечности, т. е. до незаметного исчезновения линии окружности в крайних пределах водоема.
Первым до слуха ребенка доходит его собственный голос и твой голос, мать. Он слышит твой голос как следствие своего голоса. Он кричит, и ты отвечаешь; он слышит голос отца и голоса членов семьи; он слышит звук, который испускает птица, поющая в комнате, звук, который производит кошка, мяукающая под столом, собака, лающая за дверью, корова, мычащая в стойле; звуки, которые производят двери комнаты, когда они открываются и закрываются. Однако все эти впечатления в тот момент, когда они впервые через слух доходят до сознания ребенка, представляют для него лишь звуки, о которых он ничего не знает – ни их причины, ни причины их различия. Но время это скоро проходит. Ребенок постепенно учится устанавливать связь звуков с их причиной; и это происходит в том же порядке, в котором они доходили до его сознания.
Первое ощущение связи звука с предметом, который его произвел, – это ощущение связи твоего голоса с тобой, мать! Дитя начинает признавать твой голос твоим, прежде чем оно научится различать таким образом на слух что-либо другое. Таким образом, ты являешься для своего ребенка вообще исходным пунктом восприятия всех чувственных впечатлений, а следовательно, и тех, которые дошли до его сознания через слух; ты являешься тем первым и чистым средством, которое использует природа в великой задаче развития твоего ребенка.
Мать! Познай свое высокое назначение! Познай себя как посредницу между природой и ребенком. Пусть развитие всех его пяти чувств происходит под твоим заботливым руководством, способность к которому вложена в тебя самим Богом. Судьба твоего ребенка, по Божьему установлению, зависит от того, как ты используешь эту способность. Твое поведение при руководстве его первыми впечатлениями, которые доходят до его сознания через его пять чувств, решает, получит ли ребенок правильное первоначальное направление в развитии ума и чувств или же с самого начала окажется запущенным. От тебя зависит, успокоят ли, развеселят и возвысят твоего ребенка первые чувства, возникающие в его сердце, первые начатки внимания и возникающие отсюда умственные навыки или они его смутят, унизят, растревожат и искалечат. Все это, вследствие того положения, которое ты, согласно Божьему произволению, занимаешь по отношению к ребенку, находится в твоих руках.
Я обращаюсь к матерям, которые понимают свое положение в отношении ребенка.
Мать, к которой я обращаюсь! Весь успех моего метода зависит от того, проникнешься ли ты священным чувством своего положения или нет. Мать! Мать! Не допускай колебаний в своем решении!
Мать, к которой я обращаюсь! Как только твой ребенок научится связывать твой голос с тобой самой, круг его познаний того же рода начинает все более расширяться: он постепенно начинает понимать связь птичьего пения с птицей, лая – с собакой, жужжания – с веретеном; короче говоря, он начинает устанавливать связь всякого происходящего в кругу его чувственного опыта действия – шевеления, хождения, падения, стука и т. д. – с теми находящимися в пределах его опыта предметами, которые ходят, падают и стучат. Он смотрит на дверной колокольчик, когда он звонит; на корову, когда та мычит; на дверь, когда в нее кто-нибудь стучит, и т. д. Осознание им звуков, их различий, причин этих различий все более расширяется. Он все лучше понимает связь между более сильными звуками и более сильными ударами, более слабыми звуками и более слабыми ударами и т. д. Точно так же он постепенно доходит до четкого понимания специфического сходства всех чирикающих, шуршащих, звенящих, свистящих, дребезжащих, воркующих и др., а также всех более высоких и более низких звуков; и так в нем развивается через чувство слуха общее понятие каждого типа звука как такового, т. е. того определенного и особенного, что присуще шуршанию, воркованию, разговору, пению, свисту и т. д. В тот же самый период через чувство зрения и опыт, который им дается, у ребенка складываются общие представления об особенности каждой формы, каждого цвета, каждого размера и т. д., а через чувство осязания – общее представление об определенности и своеобразии шершавости и гладкости, жесткости и мягкости, сухости и мокроты, тепла и холода. Природа обычно идет в развитии всех пяти чувств одним шагом. Вопрос заключается лишь в том, что может и должна добавить мать к тому, что делает природа. Я хотел бы это выразить кратко – самое себя.
Если неживая природа спокойно ждет, будут ли использованы ребенком впечатления, которые дает ему ее руководство, и когда это будет им сделано, то в матери инстинкт материнской любви будит беспокойство, вызывает нетерпение скорее и вернее достичь этой цели, а ее забота и искусство подсказывают ей нужные для этого средства. Таким образом, мать становится в буквальном смысле слова посредницей между природой и ребенком для более быстрого и верного достижения поставленных природой целей.
Своеобразие материнского обучения, несомненно, состоит в том, что вся его сущность и сила приспособляются к обстоятельствам и потребностям каждого данного ребенка. Почти каждый звук, который мать произносит перед ребенком и для него, она, несомненно, произнесла бы иначе, если бы она произносила его не около ребенка и не для него. Поэтому материнское преподавание вследствие своей тщательности самой природой отмечено как самое лучшее из возможных для развития разума ребенка.
То же относится и к воспитанию чувств ребенка. Милее твоего голоса для ребенка нет человеческого голоса; сердце его переполняется и любовь улыбается на его устах, как только ты заговоришь с ним. Ты для него все, потому что существует тесная связь между тем, что ты говоришь, и тем, что ты делаешь.
Лучше всего ты можешь воздействовать на его развитие, если ради ребенка становишься равной ему, сама превращаешься в ребенка. Подноси к своему ребенку вещи, которые производят звуки, или подноси к ним ребенка; звони перед ребенком своим колокольчиком – он любит этот звон; производи сама звуки: хлопай в ладоши, ударяй во что-нибудь, стучи, разговаривай, пой, – короче говоря, звучи для него, чтобы ребенок радовался, чтобы он к тебе привязался, чтобы тебя любил. Пусть слетающие с твоих губ звуки таят в себе для него высокое очарование; пусть благодаря своему голосу ты ему нравишься больше кого бы то ни было. И не думай, что для этого тебе нужно какое-нибудь искусство; не думай, что для этого тебе нужно хотя бы уметь петь. Прелесть твоей речи, которая исходит у тебя от души, для образования твоего ребенка имеет несравненно большую ценность, чем любое искусство пения, в котором ты, во всяком случае, всегда уступишь соловью. Пой для него, если ты умеешь, подымай его до умения, где только возможно чувствовать гармонию и красоту, но знай, что во всем ты должна для ребенка значить больше, чем твое искусство. Хорошо развивать в ребенке чувство красоты и всяческой гармонии, но это чувство совершенствуется в нем только через тебя. Основа гармонии между ребенком и всем, что существует, покоится на гармонии между ним и тобой.
Мать, твой ребенок – человек; в отношении слуха благодаря твоему обучению и помощи он должен достичь большего, чем просто осознание звуков. Величайшая тонкость слуха в различении звуков и величайшее искусство в подражании им еще не развивают твоего ребенка в собственно человеческом смысле. Только обучение речи дает ему специфически человеческое развитие, или, вернее, только оно определяет момент, с которого образование человеческого рода, которое можно признать удовлетворительным, становится специфически человеческим.
Ребенок должен научиться узнавать и применять в качестве выражения своего самосознания и впечатлений своих органов чувств словесные знаки, которыми люди выражают осознанные ими результаты их внутреннего созерцания, а также впечатления, которые сознание получает от внешнего мира. Он должен научиться понимать не только связь между звоном колокола и самим колоколом, но и связь слова "колокол" с предметом, называемым колоколом, связь слова "звон" со звуком, называемым звоном.
Мать, природа ведет тебя к этой силе всем могуществом своего простого и принудительного воздействия (кроме случаев, когда ты должна не только уметь, но и желаешь применять эту силу свободно и самостоятельно). Тот самый инстинкт, который заставляет тебя произносить перед ребенком звуки лепета, чтобы развлечь его, заставляет тебя говорить перед ребенком, при нем, и, обращаясь к нему, вместе с ним выговаривать слова. А наши развитие, нужда, потребности и положение составляют основание, которое всей силой поддерживают твою склонность говорить перед младенцем, обращаться с речью к нему. Ты всегда находишься близко от него, он слышит все, что ты говоришь, даже то, что ты говоришь при нем, не имея при этом цели обращаться к нему.
Но в высшем свете не идут за нитью, проложенной природой. Светское [педагогическое] искусство, по-видимому, предполагает, что дети учатся говорить, как птицы чирикать. Оно упускает этот момент и, обучая детей, сообщает им вещи, о которых они еще не умеют говорить. При обучении детей светское искусство обучения запускает руку в море человеческого опыта, как в горшок с лотерейными билетами: среди сотни бессмысленностей и никчемностей, которые оно вытаскивает оттуда с большой надеждой, ему иногда удается вытянуть счастливый билет. Однако весь этот метод можно охарактеризовать так: это пустая растрата тех сил, которые стараются развить. Заставляют ребенка читать, прежде чем он выучится говорить; его заставляют разлагать слова на составные части, прежде чем он узнает, что эти слова обозначают; его принуждают, как попугая, повторять про себя и для учителя целые предложения на языке, которого он никогда не изучал и который является совсем не тем языком, на котором он ежедневно говорит.
Велика глупость человеческая. Люди создали великие искусства, чтобы лучше использовать свои силы; теперь путем применения этих средств они разрушают те самые силы, ради которых они изобрели эти искусства. Но средоточием наших ошибок и слабостей поистине является наше искусство обучения речи. Этот вопрос заслуживает более тщательного рассмотрения, и я беру на себя смелость более пристально исследовать источники этих заблуждений.
Письменный язык человечества возник, следовательно, в качестве пиктографического письма, затем перешел к иероглифическому письму и, наконец, к звуковому. Пиктографическое письмо являлось в отношении наших потребностей лишь очень ограниченным вспомогательным средством, иероглифическое же письмо явилось колоссальной силой, порожденной гигантским напряжением древнего мира. Однако односторонность и ограниченность, присущие этому гигантскому напряжению, должны были заковать человеческий дух в такие оковы, на возможность освобождения от которых он вряд ли мог рассчитывать в данном положении. И тем не менее это освобождение произошло. Его принесло звуковое письмо. Это письмо являлось единственно возможным средством сломать шею могучему чудовищу односторонности, которое наложило вечные оковы на духовное развитие человечества.
Слава этому великому изобретению! Но не ликуй, человечество, прежде чем ты не познаешь опасности, исходящие от односторонности и этого средства твоего образования, так же как и его преимущества. Не торжествуй, человечество, так как вследствие односторонности и этого средства ты подвергаешься опасности снова быть поглощенным и опрокинутым. Понимание звукового письма целиком базируется на произвольной оторванности от жизни, и в этой своей произвольности звуковое письмо может допускать бесконечно растяжимые толкования. Не ликуй, человечество, прежде чем ты не узнаешь новые опасности, которые тебе угрожают.