Современная организация производства действует в том же направлении и другим путем. Потребности современной производственной системы нередко располагают бок о бок индивидов и целые семейства, отношения между которыми имеют вряд ли какой другой смысл, кроме момента сопоставления. Формально говоря, соседи часто даже не знакомы и не являются соседями по общественному положению, и все же их преходящее мнение может быть в высшей степени полезно. Единственным реальным средством внушить этим не проявляющим сочувствия наблюдателям вашей повседневной жизни представление о вашей денежной состоятельности является неустанная демонстрация платежеспособности. В современном обществе наблюдается более частое посещение больших сборищ людей, которым не известна повседневная жизнь индивида; это такие места, как церкви, театры, балы гостиницы, парки, магазины и пр. С тем чтобы поразить мимолетных наблюдателей и сохранить под их взорами довольство собой, подпись в собственной денежной силе должна быть сделана такими буквами, которые бы читались на бегу. Следовательно, очевидно, что тенденция развития в настоящий момент заключается в повышении возможности полезного использования демонстративного потребления по сравнению с праздностью.
Можно заметить также, что пригодность потребления как средства для поддержания репутации, а также выдвижение его в качестве одной из основ благопристойности в полной мере проявляется в тех сферах общества, где наиболее широкое распространение получают социальные контакты индивида и где подвижность населения наиболее велика. От городского населения для демонстративного потребления требуется сравнительно большая часть дохода, чем от сельского, и требование это является более настоятельным. В результате для поддержания приличного внешнего вида городскому населению в большей степени, чем сельскому, свойственна привычка жить впроголодь. Поэтому американский фермер, его жена и дети заметно уступают как в своих манерах, так и в модности своей одежды семье, например, городского ремесленника с равным доходом. Дело не в том, что городское население по природе гораздо больше жаждет происходящей от демонстративного потребления особого рода удовлетворенности, и не в том, что у сельского населения в меньшем почете находится денежная благопристойность. Но в городе более определенными являются как преходящий характер действия этого способа доказывать денежную состоятельность, так и побуждение к нему. Поэтому к такому способу прибегают с большей готовностью, и городское население в борьбе за то, чтобы превзойти друг друга, поднимает норму демонстративного потребления на более высокий уровень; все это приводит в городе к сравнительно более высоким расходам, требующимся для того, чтобы указать на данную степень денежной благопристойности. Требование сообразности с такой более высокой общепризнанной нормой становится обязательным. Норма благопристойности растет от слоя к слою, и под страхом утраты своего привилегированного положения необходимо жить на уровне требований приличного внешнего вида.
Потребление становится более существенным элементом уровня жизни в городе, чем в сельской местности. Среди сельского населения место потребления до некоторой степени занимают сбережения и благоустройство дома, которые посредством соседской молвы становятся достаточно известными, чтобы служить таким же общим целям создания денежной репутации. Эти домашние удобства и праздность - там, где позволяют себе праздность, - следует, конечно, тоже большей частью относить к статьям демонстративного потребления; и почти то же самое можно сказать и о сбережениях. То обстоятельство, что слой ремесленников откладывает сбережения в меньшем размере, несомненно, имеет место в результате того, что для ремесленника сбережения являются менее эффективным средством рекламы, направленной на окружение, в котором он находится, нежели сбережения людей, живущих на фермах и в маленьких городках. Среди последних каждый знает о делах, особенно о денежном статусе, любого другого. Рассматриваемое просто само по себе - взятое в качестве главного, - это добавочное побуждение, которому подвержены слои ремесленников и городских трудящихся, не может серьезно уменьшить размеры сбережений; однако, действуя в совокупности с другими мотивами, повышающими норму благопристойности в расходах, оно не может не сдерживать тенденцию к сбережению весьма значительным образом.
Как осуществляется действие этого канона почтенности, видно на удачном примере обычаев "посидеть за кружкой пива", "угостить", "покурить" в общественных местах, обычаев, распространенных среди городских рабочих и ремесленников и особенно среди более низких слоев городского населения. Работающие по найму печатники могут быть названы в качестве одной из социальных групп, среди которых такая форма демонстративного потребления пользуется большой популярностью, неся с собой известные, четко выраженные последствия, которые часто подвергаются осуждению. Привычки, присущие в этом отношении данному слою, относятся па счет некоего рода весьма неопределенной моральной неполноценности, которая ему приписывается, или пагубного влияния, которое каким-то необъяснимым образом, как предполагается, оказывает на нравы этих людей выполняемая ими работа. Что касается положения тех, кто работает в наборных и печатных цехах обычных типографий, то его можно резюмировать следующим образом. Мастерство, приобретенное в какой-либо одной типографии или городе, без труда используется почти в любой другой типографии или городе, т. е. инерция, связанная со специальным обучением ремеслу, незначительна. К тому же этот вид занятий требует умственных способностей выше средних и такого же общего кругозора; таким образом, занятые в этой области люди могут легче, чем многие другие, извлечь выгоду из любого малейшего отличия в условиях найма в одном месте по сравнению с другим. Инерция из-за нежелания расставаться с родными местами является, следовательно, также незначительной. В то же время заработки в печатном ремесле достаточно высоки, чтобы можно было относительно свободно переезжать с места на место. В результате возникает большая текучесть среди занятых в печатном деле, возможно большая, чем в любой другой столь же оформленной и значительной группе рабочих. Эти люди постоянно сталкиваются с новым кругом знакомых, устанавливая с ними непостоянные, преходящие отношения, однако тем не менее придавая в каждый конкретный момент большое значение их доброму мнению. Склонность людей к показному, усиленная чувством товарищества, приводит к тому, что они свободно тратят деньги на те вещи, которые наилучшим образом служат указанной цели. Повсюду обычай, после того как он приобретает популярность, возводится в неписаный закон и включается в состав общепринятой нормы благопристойности. Следующий шаг - превращение этой нормы благопристойности в отправной пункт для дальнейшего движения в том же направлении, ибо ведь нет достоинства в том, чтобы просто жить в пассивной сообразности с нормой расточения, на том уровне, на котором само собой разумеющимся образом живет всякий занимающийся данным ремеслом.
Превалирование элементов расточительства в жизни печатников по сравнению с другими рабочими можно соответственно отнести на счет, по крайней мере в какой-то степени, большей свободы передвижения и более преходящего характера знакомств и общения людей этой профессии. Однако тщательный анализ показывает, что реальной основой такого высокого уровня расточительств; является не что иное, как та же склонность к проявлению своего господства и денежной благопристойности, которая делает французского крестьянина-собственника скупым и бережливым и побуждает американского миллионера основывать колледжи, больницы и музеи. Если бы закон демонстративного потребления в значительной мере не компенсировался действием других черт человеческой природы, ему чуждых, то для населения, занимающего такое положение, какое занимают в настоящее время слои городских рабочих и ремесленников, всякое сбережение было бы логически невозможно, как бы ни были высоки их заработки или доходы.
Однако, помимо наличия состояния и желания выставить его напоказ, существуют другие нормы репутации и другие, более или менее обязывающие каноны поведения; некоторые из них входят в моду для того, чтобы усилить или ограничить действие обширного, фундаментального правила демонстративного расточительства. Так как эффективность праздности и показного материального потребления просто поверяется тем, насколько они могут служить в качестве рекламы богатства, мы должны быть-готовы к тому, что сначала сфера денежного соперничества будет разделена между демонстративным материальным потреблением и праздностью примерно поровну. Затем, как можно было бы ожидать, праздность постепенно-уступала бы свои позиции, стремясь к отмиранию по мере поступательного развития экономики и увеличения размеров общества, в то время как демонстративное потребление постепенно приобретало бы все большее значение в относительном и абсолютном выражении до тех пор, пока не поглотило бы весь имеющийся в распоряжении продукт, не оставив ничего свыше едва достаточных средств к существованию. Однако действительный ход развития несколько отличался от такой идеальной картины. Праздность с самого начала захватила первенство и заняла на квазимиролюбивой стадии развития культуры гораздо более почетное место в обществе, чем расточительное материальное потребление, и в качестве непосредственной экспоненты состояния, и как составная часть нормы благопристойности. Начиная с этого момента и далее потребление постепенно завоевывало экономические позиции, пока к настоящему моменту не получило бесспорного приоритета, хотя ему еще далеко до поглощения продукции во всех сферах сверх прожиточного минимума.
Обращение в ранний период к праздности как к господствующему средству поддержания репутации объясняется архаичным разграничением благородных и низких видов занятий. Праздность почетна и становится обязательной отчасти потому, что демонстрирует освобожденность от низкого труда. Архаичное разделение общества на благородный и низкий классы основывается на завистническом различии между почетными и унизительными занятиями, а на ранней квазимиролюбивой стадии это традиционное различие превращается в обязывающий канон благопристойности. Укреплению позиций праздности способствует тот факт, что она все еще выступает столь же эффективным свидетельством благосостояния, как и потребление. В самом деле, в той сравнительно малой и постоянной по составу социальной среде, в которую помещен индивид на той культурной стадии, праздность так эффективна, что при содействии архаичной традиции, крайне осуждающей всякий производительный труд, она рождает крупный безденежный слой и даже стремится ограничить продукцию общественного производства прожиточным минимумом. Такого крайнего сдерживания производства не происходит, ибо рабский труд выполняется под принуждением, которое сильнее требований почтенности, так что работающие слои вынуждены производить продукт сверх их прожиточного минимума. Сравнительно меньшее обращение к демонстративной праздности как к основе репутации происходит впоследствии благодаря тому, что становится относительно выше эффективность потребления как свидетельства обладания богатством, однако частично это явление объясняется и другой причиной, чуждой и в какой-то степени идущей в разрез с обычаем демонстративной праздности.
Этим враждебным фактором является инстинкт мастерства. Если позволяют обстоятельства, этот инстинкт располагает людей к благосклонному взгляду на производительный труд и на все, что представляет собой пользу для человека. Он склоняет их к резкому осуждению расточительных затрат времени и сил. Инстинкт мастерства присутствует во всех людях и дает знать о себе даже в очень неблагоприятных условиях. Поэтому, как бы ни было данное расходование расточительным в действительности, оно должно иметь по крайней мере какое-нибудь благовидное оправдание, что-нибудь вроде показной цели. То, каким образом при особых обстоятельствах инстинкт мастерства порождает завистнические различия между знатными и низкими классами и развивает вкус к доблестной деятельности, указывалось в одной из предыдущих глав. В той мере, в какой инстинкт мастерства вступает в противоречие с законом демонстративного расточительства, он выражается не столько в настоятельном требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности того, что видится явно бесполезным. Обладая свойством инстинктивного действия, его влияние касается главным образом тех случаев, когда нарушения его требований наглядны и очевидны. Лишь в тех случаях, когда его действие не столь незамедлительно и менее ограничено обстоятельствами, оно распространяется на те существенные отклонения от его требований, которые понимаются только по размышлении.
Пока всякий производительный труд продолжает выполняться исключительно или как правило рабами, сознание пугающей унизительности всякого производительного усилия слишком постоянно и сильно, чтобы всерьез позволить инстинкту мастерства оказывать серьезное действие и приводить праздный класс к производственной деятельности; однако, когда квазимиролюбивая стадия (с ее системой рабства и статуса) переходит в миролюбивую производственную стадию (с наемным трудом и денежной оплатой), этот инстинкт более действенно включается в игру. Он начинает завоевывать и формировать взгляды людей на то, что достойно поощрения, и утверждается в качестве по крайней мере вспомогательного канона самоудовлетворенности. Оставляя в стороне все привносимые обстоятельства, можно сказать, что в ничтожном меньшинстве остаются сегодня те лица (из взрослых), кто не питает никаких намерений по достижению какой-либо цели или кем не движет собственное побуждение придать форму какому-то предмету, факту или отношению, с тем чтобы ими мог воспользоваться человек. Эта наклонность может в значительной степени подавляться побуждением к почтенной праздности и стремлением избежать неприличествующей полезности, оказывающими более непосредственное действие, и, следовательно, она может выражаться лишь в несерьезной деятельности, например в выполнении "общественных обязанностей", в квазинаучном и квазихудожественном образовании, в заботах по дому и его убранству, в участии в кружках кройки и шитья, в умении задавать тон в одежде и одеваться, играть в карты, гольф или управлять яхтой, в сноровке в самых различных развлечениях. Однако тот факт, что инстинкт мастерства может под давлением обстоятельств выродиться в бессмысленность, ничуть не больше опровергает его наличие, чем реальность инстинкта наседки опровергается тем, что мы можем заставить ее высиживать фарфоровые яйца.
В последнее время такая беспокойная тяга к какой-нибудь форме целенаправленной деятельности, которая в то же время не была бы неприличным образом производительной, приносящей частный или коллективный доход, знаменует собой различие в положении современного праздного класса и праздного класса квазимиролюбивой стадии. Как было сказано выше, на этой более ранней стадии повсеместно господствующий в обществе институт рабства и статуса привел к неизбежному неодобрению целей, отличных от откровенно хищнических. Для наклонности к действию еще можно было найти какое-то привычное занятие вроде насилия, агрессии, направленной против враждебных групп, либо репрессии подчиненных классов внутри группы. Это служило облегчению напряженности и оттоку энергии праздного класса без обращения к действительно полезным или же к представляемым как полезные видам занятий. До некоторой степени той же цели отвечал и обычай охоты. Когда общество пришло в своем развитии к организованному производству и более значительное использование земель почти не оставило возможностей для охоты, под давлением энергии, заставляющей искать выход в полезном занятии, праздному классу ничего не оставалось, как искать его в каком-либо ином направлении. Низость, традиционно связанная с полезным усилием, с исчезновением принудительного труда также стала восприниматься менее остро, и тогда инстинкт мастерства начал заявлять о себе все более настойчиво и последовательно.
В какой-то мере изменилось направление наименьшего сопротивления, и энергия, ранее находившая отдушину в хищнической деятельности, теперь отчасти направляется на какую-нибудь цель, выставляемую как полезная. Нарочито бесцельная праздность начинает осуждаться, особенно среди той значительной части праздного класса, плебейское происхождение которой не согласуется с традицией otium cum dignitate (свободное время почетно). Однако тот канон почтенности, который не одобряет всякое занятие, имеющее характер производительного усилия, все еще присутствует и не позволяет никакому виду деятельности, реально полезному или носящему производительный характер, ничего сверх того, что эта деятельность может приобретать весьма и весьма преходящую популярность. Это означает, что в практикуемой праздным классом демонстративной праздности наметилось изменение, хотя не столько по существу, сколько по форме. Обращением к несерьезной деятельности достигается компромисс между двумя противоречащими друг другу требованиями. Развиваются многочисленные и сложные правила вежливости, а также общественные обязанности, имеющие форму церемоний; основывается множество организаций, в официальных названиях и стиле работы которых воплощается какой-нибудь благовидный объект благотворительности, развивается бурная деятельность, ведется масса разговоров, в результате участникам всех этих мероприятий может и не представиться случай задуматься о действительном экономическом значении их движения. Наряду с разыгрыванием целенаправленного занятия в нем неразрывно вплетенным в его структуру обыкновенно, если не неизменно, присутствует ощутимый элемент целенаправленного усилия, стремление к какой-либо серьезной цели.
В более узкой сфере подставной праздности произошла аналогичная перемена. Вместо того чтобы просто проводить время в видимом безделье, как в лучшие патриархальные времена, на более высокой миролюбивой стадии домашняя хозяйка усердно занимается заботами по дому. Характерные особенности такого развития домашней службы уже указывались.
На протяжении всей эволюции демонстративного расходования очевидным образом подразумевается, что для того, чтобы сохранить добрую славу потребителя, его демонстративное расходование должно быть направлено на излишества. Чтобы приносить почет, оно должно быть расточительным. От потребления одних лишь предметов жизненной необходимости не возникало бы никаких отличительных достоинств, кроме разве что по сравнению с презренно бедными, которые не дотягивают даже до прожиточного минимума; и из такого сравнения не могла бы получиться никакая норма расходования, разве что соответствующая самому прозаическому и непривлекательному уровню благопристойности. Тем не менее был бы возможен уровень жизни, который позволял бы проводить завистническое сопоставление в областях, отличных от обладания богатством, например в различных проявлениях моральных, физических, интеллектуальных или эстетических сил. Сегодня пользуется популярностью сопоставление во всех этих направлениях; и во всех отношениях оно обычно так неразрывно связано с денежным сопоставлением, что едва отличимо от последнего. Это особенно справедливо в отношении бытующей системы оценок выражения умственных и эстетических сил или способностей; поэтому мы нередко истолковываем как эстетическое или интеллектуальное то различие, которое по существу является всего лишь денежным.