В зоне в то время практически не велось никакого производства, она была голодная, питание - минимальным, а диету получали только туберкулезники, язвенники. Диета отличалась лишь тем, что им давали 30 граммов маргарина или жиров вместо сливочного масла, а молоко полагалось им по 450 граммов ежедневно, но они его и не видели, также как и причитающиеся 150 ежедневных граммов сырого (выход по разбивке - около 35 граммов вареного) мяса. Вместо молока выдавали на месяц две банки сгущенки, что и так уже было праздником.
Поэтому некоторые заключенные ("черти") пытались встать на диету, глотая ради этого даже гвозди, дыша сахарной пылью, чтобы затемнить легкие. Но легче всего было получить диету за деньги, дав взятку врачу, и это стоило 50 рублей на месяц диеты.
Обычно в таких местах, где нет производства и царит голод, менты закручивают режим, ужесточают произвол. Штрафные изоляторы были постоянно забиты водворенными туда зэками. Но в зоне был поставлен так называемый "черный ход", то есть придерживались воровских понятий, и соблюдалась арестантская поддержка. Поэтому собирался общак, пополняясь продуктами питания: в основном это чай, сигареты и сахар-конфеты, - а также деньгами, которые шли на "крытые" тюрьмы, где отбывали тюремный режим, и где как правило содержались воры в законе ("свояки").
Так что в зоне были смотрящие за отрядами, за зоной, так называемые "кристальные парни", роль и забота которых заключалась в том, чтобы следить за справедливостью в зоне, участвовать в разборках конфликтующих сторон. А главное - идя на риск, что самого закроют в изолятор, любыми путями поддерживать "дорогу в ШИЗО", то есть передавать туда "грев" - тот же чай, курево и т. д., а на "общаковую хату", помимо всего, и наркотики.
При Андропове на пост министра внутренних дел СССР заступил Федорчук, заявивший, что "лучше сто трупов, чем один побег", и усилил по зонам режим с тем, чтобы зэки как можно больше вступали в "актив", то есть шли на сотрудничество с администрацией. А для несотрудничавших, как я говорил, была выдумана статья 181 прим. 2 - "Злостное неповиновение законным требованиям администрации", предусматривавшая при уже имеющейся легкой статье добавление к сроку до трех лет, а при тяжкой - до пяти лет лишения свободы. То есть срок практически становился неограниченным. (Эта статья была отменена только с приходом Горбачева, и осужденные по ней были затем амнистированы).
Когда статья была введена, и я прибыл в Шамхал, то буквально в месяц два раза по ней раскручивали по 5–7 человек. Нас кормил в то время баландой наглый стукач и конченый подлец, каким его и считали все зэки, - сидевший за "волосатый сейф", то есть по статье 117 УК РСФСР - изнасилование, - а в это время, когда я пишу эти строки, министр нефтяной промышленности Дагестана, глава Фонда имени имама Шамиля, депутат Верховного Совета Дагестана и член всевозможных партий России - Махач Махачев.
Его брат, приговоренный ранее к расстрелу, был известный разбойник по кличке Мухотка, который в основном грабил горских евреев на Северном Кавказе - в Дербенте, Кизляре, Хасав-Юрте, Пятигорске, Нальчике, Кисловодске и совершил лично массу убийств.
В то время началась по зонам СССР так называемая "ломка", докатившаяся и в Дагестан, где сначала на "Единичке" (первой зоне в Махачкале) в результате массовых избиений зэков спецназом МВД погибло двое заключенных, и многие были покалечены, - а затем перекинулась к нам в Шамхал. Началось это с того, что утром в зону, перед подъемом, были заведены два БТРа. Один встал около вахты на переходе между рабочей и жилой зонами, направив крупнокалиберный пулемет на плац жилой зоны, а другой БТР зашел с правой стороны между столовой и санчастью.
Солдатами внутренних войск были сварены из арматуры огромные клетки, так называемые "тигрятники", которые установили около вахты, где был БТР. И когда с подъемом на плацу выстроили заключенных, а на смотровых вышках и на КПП-1 разместились снайпера, то в зону, во всем камуфляже, маршем забежала колонна - с бронежилетами, щитами, касками-забралами, с большими дубинами, а некоторые - со специальными рогатинами, прижимающими заключенных, как медведей, к стенке, и с сетками для накидывания на группы людей, для нейтрализации зэков, облитых "черемухой".
Солдаты окружили по периметру стоящих на плацу заключенных, а зоновские опера, бегая сквозь зэковские ряды, по своим спискам выдергивали так называемое отрицалово. В списках значились те, кто не устраивал администрацию или у кого на воле были враги, и через администрацию с ними пытались разделаться.
Отобранных, обкуривая газом и избивая дубинками, солдаты запихивали в тигрятники, где, продолжая пускать "черемуху", зверски избивали. Клетки были в слюнях и крови, валялись выбитые зубы. Выпуская после экзекуции из клеток, заключенным протягивали заранее заготовленный подписной формуляр, где уже были обозначены сведения, что, мол, зэк вступает в ряды СПП (секцию профилактики правонарушений) и другие секции, обязуясь сотрудничать с администрацией. Оставалось поставить подпись - и стать стукачом.
Отказавшихся была основная масса, сломались лишь единицы. Неподписантов, продолжая избивать, волокли, так как идти самостоятельно они уже не могли, и закидывали в штрафные изоляторы.
Время от времени продолжали экзекуцию уже там, запуская внутрь газ и избивая людей. И всё это было началом.
На другой день стихийно, теми, кто знал, что не пойдет на сотрудничество и подлость, но оставался в зоне, было решено не уходить и держаться на плацу, ни в коем случае не доводя до надругательств и избиений.
Мы решили вскрыть вены и животы, и кто согласен был порезаться, сами вышли на плац, а там (в зоне было где-то 2400 человек) нас на плацу порезалось более семисот заключенных. Мы вскрыли вены на запястьях заготовленными лезвиями, пронесенными во рту, а кто-то вскрыл брюшину, от чего жировая полость развалилась и представляла собой весьма впечатляющую картину с вывороченными складками и оголенными венами и текущей из животов кровью.
В считанные секунды кровь, хлынувшая от такого количества "отрицалова", залила плац и превратилась в студень сантиметра в два толщиной. Выглянувшее солнышко, слегка припекавшее на вообще-то здесь редком безветрии, испаряло кровь, вызывая тошнотворный запах, так, что генерал Саидов ("черный генерал") из ГУИТУ МВД СССР, которому стало дурно, прикрыл рот носовым платком и старался дышать через тряпку. Московское ГУЛАГовское начальство, не выдержав этой кровавой демонстрации свободолюбия, приказало остановить дальнейшую экзекуцию.
Многие "мужики", которые не принимали участия в акции неповиновения, выразили удивительную солидарность и оказывали поддержку, делясь собственными сигаретами, чаем, конфетами с теми, кто сидел порезанный на плацу. Многие из "мужиков", не пострадавшие сами, теряли сознание от вида этой картины.
Двое суток санчасть зашивала и обрабатывала раны. По решению братвы, в присутствии московского начальства из ГУИТУ СССР я передал начальнику режимно-оперативной части - наглому и жестокому подполковнику - составленную нами петицию, где описаны были все нарушения и преступления, совершаемые администрацией, и оглашения которой менты очень боялись. А так как здесь присутствовала эта комиссия, то многие могли потерять портфели и слететь с должностей.
Пытаясь нас ублажить и пообещав пойти на уступки, администрация вывела войска за зону, выпустила сидевших до этой поры избитых из ШИЗО, а потом, под видом приема по личным вопросам, нас всех стали вызывать по очереди и выслушивать законные требования. На самом же деле таким путем формировали списки на этапирование заключенных, разбитых по партиям, в дальние лагеря. А особенно неугодных администрации направляли спецэтапом на ломку в соликамскую "Белую Лебедь".
Меня же, так как уже пришло требование по вышедшему тогда указу обязательного отбытия срока по месту жительства, если там есть колонии назначенного зэку режима, этапировали в ИТК 36/2 поселка Чернокозово станицы Наурская ЧИАССР, где в настоящий момент располагается знаменитый пытками фильтрационный концлагерь Федеральных сил России в Чечне.
Глава 7. Отделение ТБЦ: общаковая палата; движение в зоне
По этапированию в ИТК 36/2, меня переправили в поселок Алды, в ИТК 36/1 города Грозного, где тогда на территории колонии общего режима находилась республиканская больница для заключенных ОИТУ МВД ЧИАССР. Там-то нас, как я сказал, на наше общее немалое удивление судьба вновь свела с Ханом, куда его этапировали отбывать срок за кражу из квартиры дипломата в домах дипкорпуса Москвы, по статье 144 ч. 3 УК РСФСР.
Сейчас появляются ангажированные публикации, будто осужден он был трижды по политическим мотивам. В первых двух судимостях политикой и не пахло, они были, по его словам, "за негативов", причем первый раз - потерпевших было 11 человек. Что касается последнего ареста - за вымогательство, т. е. рэкет, - то там еще можно усмотреть политику, так как Хан был связан с Р. Хасбулатовым, а последний стремительно поднимался по политической лестнице.
В Алды к Хану и наведывались сотрудники КГБ с Лубянки, уединяясь с ним для бесед, что само собой вызывало молчаливое подозрение у солагерников и приличный страх у администрации. Мне же, напомню, он поведал, что КГБ охотится за тем самым кейсом, так как, по их мнению, в нем была красная ртуть.
Находясь на отделении ТБЦ, я имел свободный ход через вахту как в жилзону, так и в промзону, точно так же и Хан каждый день приходил к нам на больничку, так как все менты там были "прикручены".
Прогулочный дворик туберкулезного отделения вплотную прилегал к домику "общих" свиданий, за которым сразу находилось КПП прохода в зону. Сетка-"рабица", окружавшая дворик, была предусмотрительно прорвана в нужном месте, и через эту дыру при необходимости шло движение заключенных из больницы, а далее, через внутреннюю лагерную стену, в жилую зону, и также оттуда проникали ребята - проведать больных.
Приносили "общак", то есть собранные продукты питания, чай, сигареты, алкоголь и наркотики, которых в зоне было, наверное, поболее, чем на воле. Торговали ими и офицеры лагерной администрации, контролеры, несколько "барыг" из осужденных, а в основном "барыги", подъезжавшие с воли, перекидывая наркотики через все заграждения, с привязанным для этой цели камнем или каким-либо болтом - в обмен на выброшенные из зоны деньги.
"Общак", как и положено, в первую очередь распределялся на "крест", то есть больничку, и на "подвал", то есть штрафные изоляторы, ПКТ (помещения камерного типа). Основное движение через дырку в сетке начиналось с наступлением вечера, когда в лагере оставались только дежурные офицеры (ДПНК; оперативник, ответственный по зоне) и контролеры. Тут-то и осуществлялся их основной заработок с заносом в зону мешков с продуктами питания за стабильную, определенную за эту услугу в зоне, плату - 25 рублей. Официально можно было передавать родственникам осужденных всего, кажется, пять килограммов в месяц, в зависимости от режима, а за деньги - сколько угодно и ежедневно - тем, кто имел на то финансовые возможности.
Все заносилось и все завозилось с транспортом, что следовал в зону за продукцией мебельного производства. В промышленной зоне делались диваны, кресла, столы, стулья, много эксклюзивной мебели по заказу лагерного начальства. Сырья - дерева, импортного гобелена, фурнитуры, шпона - было немеряно. Немеряно же и разворовывалось администрацией, списываясь на брак и прочие потери производства материально не ответственных заключенных, среди которых были на самом деле уникальные самородки, эдакие Левши-умельцы. Они делали великолепные коробки для игры в нарды, журнальные столики, разукрашенные наборным шпоном, и многое другое - за что имели определенные льготы от администрации, а через вольнонаемных мастеров, шоферов и контролеров лагерной службы - алкоголь и наркотики. Для человека, впервые попавшего в этот лагерь, впечатления были просто ошеломляющими.
В жилых секциях стоял терпкий запах анаши, той же марихуаны, которую курили почти в каждом проходе, а кто и ел ее, предварительно зажаренную в масле с шоколадом или сахаром, что называлось "кузьмич". После чего валялись на лагерных кроватях-шконках с глазами, так налитыми кровью, что у того кролика, - будто она сейчас струей брызнет из глаз. Валялись в полном изнеможении, прострации этакой нирваны, лениво мыча что-то нечленораздельное, похихикивая, а то вдруг закатываясь в истерическом смехе, а у кого-то, наоборот, начинались беспричинные страхи смерти и прочие так называемые "измены" и "шугаловки", и он вдруг с головой прятался под одеялами, между шконками или искал другого укромного места.
Дух анаши, которой тут было, как я уже говорил, "что у дурака махорки", перемешивался с запахом жарки приготовляемой тут же в проходах пищи, с запахом неволи - особым запахом, присущим только этой системе, - потных тел, белья, носков, обуви; адреналина, вброшенного от переживаний в кровь, запахом тревоги, напряжения, беды - и прочим, что можно ощутить только в неволе, и людям, не побывавшим там, всего этого представить просто невозможно. На свободе такие запахи просто не существуют, не водятся. Псы по своей природе отлично чувствуют запах страха и реагируют на него, потому лагерные собаки точно отличают зэков от вольных, кидаясь с неистовством, и это используют кинологи внутренних войск МВД для тренировок.
В одном-двух проходах заваривали опиум "черняшку", а кто-то делал себе инъекции морфием, омнопоном или даже героином, или мог растворить "децил" кокаина в растворе героина и ввести себе "золотой марафет". Но эту возможность имели единицы избранных, и делалось это где-нибудь в укромном, уединенном месте, так называемой "бендеге". Такая и самая лучшая "бендега" в зоне была у Хана и его близких, где мы часто проводили время в беседах на разные темы, слушая магнитофон и смотря телевизор, что категорически были тогда запрещены.
Как-то раз Хан пришел ко мне на "больничку" сразу после очередного посещения его гостями с Лубянки, - и об этом я расскажу, предварительно дав описание нашей больницы.
Глава 8. Помощь умирающим
У меня была очаговая форма ТБЦ, я лежал сначала в туботделении, состоявшем из четырех палат. В нашей - находились сеточные кровати, что, в отличие от шконок, придавало ощущение некоего сервиса. В других палатах были и двухъярусные шконки, на которых лежали больные с легкой формой туберкулеза, так называемой очаговой, как у меня, но были и с фиброзно-кавернозной, - они выплевали уже все легкие с кровью и дышали одной четвертью оставшегося легкого.
Эти больные еле ходили, если вообще могли вставать на уколы, и двигались с помощью других заключенных. Их преследовали одышка и высокая температура, а от постоянного стрептомицина и прочих антибиотиков - выделение пота, пахнувшего медикаментами.
Как правило, все эти больные отличались нервозным характером при анемии, а так как медсестры, всю жизнь отработавшие в зоновской системе, часто с больными грубы, обращаются с ними, как с животными, и именно эта больница после Отечественной войны была лагерем для немецких военнопленных, - то если на глазах одной из таких медсестер, по прозвищу Эльза Кох, умирал заключенный из опущенных, то, сделав в уже почти охладевшее тело прямой укол адреналина в сердце и махнув рукой, она говорила: "А, соли обожрался, вот почки отказали - и сдох".
Если же это был авторитет - то говорила, что он умер от передозировки наркотиков.
Покойных списывали без разбирательств и вскрытий. Еще две тубпалаты, с железными дверьми и закрывающиеся на задвижки с замком, были боксами, куда сносили доходяг, умирающих тубиков. - Нет чтобы актировать.
Но иначе было с богатыми. Как и везде в тюрьмах СССР, в больничке все продавалось и покупалось. Врачи долго пытались вымогать деньги у богатых родных, и кое-кому, как, к примеру, Ибрагиму Сусаеву, составили акт, что будто бы человек умрет буквально сразу за зоной, не проживя и нескольких часов, - и отдавали на руки близким. А на воле такой больной мог прожить еще долго.
При актировании составлялся акт, что не только от легких почти ничего не осталось, но и другие жизненно важные органы вышли из строя, как правило три: легкие, печень и почки.
Было бы понятно, если б речь шла о гитлеровских или сталинских лагерях, историю которых мы знаем. - Но точно такие живые скелеты лежали в этих вот боксах в эпоху развитого социализма при правлении Андропова. Лежат они и сейчас.
В эти палаты невозможно было зайти из-за трупного запаха гниющих живьем заключенных, часто не совершивших вообще никаких преступлений, и, даже если бы их актировали, то они бы при всем желании не могли ничего совершить, а умерли бы на руках своих близких. Так стоят у меня перед глазами Бакар (из Шалинского района), Саваж и другие ребята лет по двадцать с небольшим, которые там и погибли.
Мы приносили им еду, доставая даже черную икру, мед с орехами - самое питательное и дефицитное, в том числе и на воле, но ребята есть не могли. Не брали и сигареты, так как курить уже были не в состоянии, - а только насвай, загубной табак. Около шконок у каждого была плевательница, как правило литровая банка, куда они сплевывали мокроту с кровью, и где плавали ошметки легких.
Вот на этом-то туботделении я приплатил врачу-фтизиатру и взяточнику Фирсову, и он перевел меня в четвертую палату к соматическим больным, устроенную нашими как "общаковую". Там стоял запрещенный маленький телевизор, радиоприемники, мы слушали музыку, и оттуда поступавший с зоны "общак" распределялся по всем палатам.
Вот сюда в тот раз Хан пришел меня навестить.