Но в Германии тоже имелись рабочие из крестьян, которые точно так же несли в себе "физиологическую память" о сезонности сельскохозяйственных работ, однако с ритмичностью, с "синхронностью" работы в заводских цехах у них всегда было все в порядке. Природой этой русской особенности являются опять-таки суровые климатические условия проживания. Дело в том, и об этом пишут и сам Кара-Мурза, и Паршев, и многие другие, что русский крестьянин располагал экстремально коротким временем на выполнение равного со своим европейским коллегой объема сельскохозяйственных работ.
"Все это способствовало формированию в массе русского крестьянства целого комплекса отнюдь не однозначных психологических поведенческих стереотипов. Скоротечность рабочего сезона земледельческих работ, требующая почти круглосуточной тяжелой и быстрой физической работы, за многие столетия сформировала в крестьянстве свойства трудолюбия и быстроты в работе, способность к наивысшему напряжению физических и моральных сил".
В любую минуту, особенно во время уборки урожая, мог на несколько дней подряд зарядить непрекращающийся дождь, а когда небо наконец-то светлело, из него под вечер вполне мог повалить густой снег. Ночью тучки очень легко могли разойтись, освобождая место ясному месяцу и холодным звездам, и беспощадный трескучий мороз в одну ночь мог похоронить под чудесным белым саваном весь урожай, плод тяжелого многомесячного труда. Зимой же ни о каких сельхозработах нечего и думать – земля превращается в грязное пуленепробиваемое стекло толщиной 1,5 метра, которое можно взять только с помощью отбойного молотка. Вот почему наши бабушки, не останавливаясь, до упаду, пластались на огородах, как будто вот-вот наступит конец света и им так и не удастся воспользоваться плодами своих трудов.
Совсем по-другому обстоит дело в Германии. Здесь можно копаться обычной лопатой в мягкой земле круглый год. Не торопясь подготавливать почву к следующему сезону, закладывать фундаменты для построек, не тратясь при этом на приобретение и сжигание угля или старых покрышек для размораживания грунта. Можно даже ремонтировать дренаж на заболоченных участках, да мало ли чего еще может сделать радивый хозяин на живой земле, не обратившейся лютыми морозами в железобетон. Отсюда выработался и немецкий характер труда – ровный, сосредоточенный, не сбивающийся с установленного рабочего ритма и не ослабевающий ни на минуту; притом без видимых проявлений эмоций и признаков усталости – совсем как равномерно раскрученный мощный маховик исправно работающей машины.
Второе практическое отступление. Неутомимое немецкое упорство, проявляемое в труде всеми без исключения работниками, не перестает меня удивлять. Источник этого неиссякаемого трудового энтузиазма мне выявить не удалось. Получают они все примерно одинаково и немного, живут, как правило, от зарплаты до зарплаты, повышения окладов случаются редко, премии практически отсутствуют вовсе – с нашей точки зрения мотивации для "ломового вкалывания" нет никакой. Поэтому работа на частной немецкой фирме для работника с социалистическим прошлым – непрекращающаяся ни на минуту интрига. С одной стороны, не ясно, почему они так самозабвенно пашут, а с другой стороны, непонятно, как и по каким критериям оценивается их труд. За приветливыми кивками, вежливыми улыбками, дежурными разговорами совершенно невозможно узнать, какую оценку тебе как работнику и специалисту дает начальство, как относятся к тебе твои коллеги. Все время одолевают сомнения – может, ты где-то что-то недорабатываешь и за показной вежливостью скрывается кипучее недовольство. То ли дело было у нас – собрания, доска почета, грамоты, премии, восторг женской части коллектива; доска позора, выговоры, лишение премий, разочарование женской части коллектива – все ясно и понятно, есть на что равняться и четко обозначено направление дальнейшего движения. Здесь же ни торжественных вручений премий в конвертиках, ни фотографий "наших маяков", ни радиоприемников или наручных часов в подарок – все добросовестно и педантично исполняют свои должностные обязанности согласно подписанному контракту, взамен получая оговоренную сумму на текущий счет. Причем особенно угнетающе действует отсутствие именно морального поощрения – никто не хлопнет тебя по плечу и не скажет: "Поздравляю, старик, отличную вещь сварганил!". Без такой обратной связи, реакции окружающих на твой труд очень непросто успешно работать. Для меня лично как конструктора всегда особую ценность имела похвала классного слесаря-сборщика. Помню, как-то мы спроектировали новое устройство с нестандартным техническим решением, поэтому изготовления опытного образца я ждал с особым нетерпением. Наконец-то позвонили из экспериментального цеха и сказали, что все детали поступили на монтажный стол и сборку ведет лучший слесарь цеха. Это был очень строгий, ответственный и немногословный специалист экстра-класса, и все особо сложные, требующие высокой точности сборки и тонкой настройки агрегаты доставались ему. Через некоторое время я примчался в цех и, подходя к его рабочему месту, забыв впопыхах поздороваться, спросил: "Ну, как?" Вместо ответа он поднял вверх большой палец увесистого кулака, и тут же в моей душе торжественно зазвучали фанфары.
Тот же недостаток внимания к своей работе, как оказалось, испытывал и один из моих немецких коллег – выходец из Польши, проработавший там долгое время на танковом заводе, высокообразованный, очень толковый конструктор и уже немолодой человек. Как-то он спроектировал совершенно новую даже для Германии установку, причем она с ходу уверенно заработала и была продемонстрирована в одной из познавательных программ немецкого телевидения. А ее создатель вскоре после этой демонстрации как-то подошел ко мне с грустным лицом и тихо пожаловался: "Хоть бы спасибо кто-нибудь сказал!" Видимо, нам, славянам из бывшего соцлагеря, работать без "морального поощрения", пожалуй, посложней, чем без материального.
Важным следствием непререкаемой немецкой внутренней дисциплины и высокой мотивации работников является практическое отсутствие у руководителя забот об укреплении трудовой дисциплины и контроля за исполнением. Шеф занят все свое рабочее время производительным трудом – организацией и планированием работ. Наши же начальники первого звена, как правило, 50 % своего рабочего времени тратили на исполнение обязанностей стимулятора-погонялы.
В подтверждение вышесказанного о различиях в отношении к труду немцев и русских снова обращаюсь за помощью к "тяжелой артиллерии" – к Ф. М. Достоевскому и его "Дневнику писателя":
"Что касается собственно труда, то для присматривающегося русского тут тоже большое недоумение. Живя месяц в отеле (то есть, собственно, не в отеле, тут всякий дом отель, и большинство этих отелей, кроме нескольких больших гостиниц, – просто квартиры с прислугою и с содержанием по уговору), я просто дивился на служанку отеля. В том отеле, где я жил, было двенадцать квартир, все занятые, а в иной и целые семейства. Всякий-то позвонит, всякий-то требует, всем надо услужить, всем подать, взбежать множество раз на день по лестнице – и на все это, во всем отеле, всей прислуги была одна только девушка девятнадцати лет. Мало того, хозяйка держит ее же и на побегушках по поручениям: за вином к обеду тому-то, в аптеку другому, к прачке для третьего, в лавочку для самой хозяйки. У этой хозяйки-вдовы было трое маленьких детей, за ними надо было все-таки присмотреть, услужить им, одеть поутру в школу. Каждую субботу надо вымыть во всем доме полы, каждый день убрать каждую комнату, переменить каждому постельное и столовое белье и каждый раз, после каждого выбывшего жильца, немедленно вымыть и вычистить всю его квартиру, не дожидаясь субботы. Ложится спать эта девушка в половине двенадцатого ночи, а наутро хозяйка будит ее колокольчиком ровно в пять часов. Все это буквально так, как я говорю, я не преувеличиваю нисколько.
Прибавьте, что она служит за самую скромную плату, немыслимую у нас в Петербурге, и, сверх того, с нее требуется, чтоб одета была чисто. Заметьте, что в ней нет ничего приниженного, забитого: она весела, смела, здорова, имеет чрезвычайно довольный вид, при ненарушимом спокойствии. Нет, у нас так не работают; у нас ни одна служанка не пойдет на такую каторгу, даже за какую угодно плату, да, сверх того, не сделает так, а сто раз забудет, прольет, не принесет, разобьет, ошибется, рассердится, "нагрубит", а тут в целый месяц ни на что ровно нельзя было пожаловаться. По-моему, это удивительно – и я, в качестве русского, уж и не знаю: хвалить или хулить это? Я, впрочем, рискну и похвалю, хотя есть над чем и задуматься".
Я могу свидетельствовать, что безупречное обслуживание на курортах Германии сохранилось со времен Достоевского до наших дней совершенно без изменений, несмотря на отгремевшие революции и войны. Как-то мне удалось пройти оздоровительный курс в одном из немецких санаториев, и я должен сказать, что обслуживание там было организовано блестяще, несмотря на явную малочисленность персонала. Наша официантка успевала обслуживать с десяток столов в завтрак, обед и ужин и никогда не путала наши имена.
Безусловно, индустриальный период развития СССР, основывавшийся не только на трудовом энтузиазме, но и во многом на принудительном характере укрепления производственной дисциплины, особенно в военное время, различия в отношении к труду между немцами и русским существенно сгладил, хотя и не устранил совсем. К 70-м годам труд для многих стал превращаться из осознанной необходимости в потребность, как это и предусматривалось моральным кодексом строителя коммунизма. Менялось отношение к работе. Из тяжелой обязанности она становилась в какой-то мере делом жизни, в котором человек мог реализовать свое умение, амбиции, организаторские и творческие способности. Трудовая и общественная жизнь коллективов фабрик и заводов становилась насущной потребностью для большинства трудящихся, где они обретали широкие возможности для самореализации, обзаведения товарищами и даже устройства личной жизни.
Перестроечное и постперестроечное время развалило не только уже достаточно высокую к тому времени сознательную дисциплину труда, но и растоптало в пыль чувство гордости работника за свою профессию, сделало издевательски-карикатурным естественное человеческое чувство морального удовлетворения от хорошо выполненной работы. Все эти необходимые в жизни человека эмоции были подменены пустым звоном монеты. Свободные прежде в выборе профессии и места работы люди, трудившиеся с осознанием своей ответственности перед обществом и даже перед грядущими поколениями, за несколько лет лишились права выбора и профессии и места работы. Бывшие советские инженеры и техники, квалифицированные рабочие быстро превратились из независимых, полных человеческого достоинства гордых тружеников в безропотно-послушных и бесправных поденщиков, всегда готовых к любой, самой грязной, тяжелой и опасной работе по 12 и более часов в сутки за оскорбительные гроши.
Комплекс деревенского мальчика, оказавшегося в большом городе
Если спросить немца о том, каким он видит путь для стирания границ между городом и деревней, то он не поймет, что от него требуется и о чем вообще идет речь. Немецкая деревня – это населенный пункт, внешне ничем не отличающийся от города – те же аккуратные улицы, покрытые асфальтом или мощенные камнем, те же зеленые газоны, телефонные будки, крепкие особнячки и супермаркеты на окраине, закупаться в которые приезжают и жители близлежащих городов. С другой стороны, разъезжая по крупному немецкому городу, можно увидеть типичную сельскую картину – вклинившееся в его черту засеянное поле с мирно ползающим по нему стрекочущим трактором. Одним словом, налицо торжество гармонии городской и сельской жизни.
Недавно мы узнали, что в России XXI века жители 40 тысяч деревень не знакомы с телефонной связью, не говоря уж о прочих благах современной цивилизации. Поэтому неудивительно, что в первой половине XX века и позже деревенским юношам и девушкам впервые в их жизни удавалось видеть паровозы, дома в несколько этажей, освещенные улицы и теплые туалеты только в 17–18 лет, при переезде в город для учебы, работы или прохождения армейской службы. Это открытие нового, фантастического для них мира, с одной стороны, приводило их в восторг и бурное восхищение всем увиденным, а с другой стороны, ввергало их в глубокое уныние или даже депрессию, поскольку отсталость их прежней деревенской жизни была вопиющей. Уже привыкшие чувствовать себя в своей деревне важной частицей общества, которую все знали, привечали и даже отмечали за какие-нибудь заслуги в классе или за помощь на колхозном поле, они сразу терялись в городской среде, где никому не было до них дела. Возникал мощный комплекс собственной неполноценности, который только усиливался при контактах с их городскими сверстниками, легкими и непринужденными в общении, острыми на язык и постоянно язвительно подтрунивавшими над неуклюжестью "деревенщины". Пропасть, разделявшая их и городских жителей, казалась непреодолимой. Но отступать они не могли, поэтому мужественно учились жить с нуля в этом новом мире.
Переезжавшую в середине XX века в города СССР деревенскую молодежь можно условно разделить на три категории. К первой категории следует отнести в основном деревенских девушек, которые любой ценой стремились стать горожанками, чтобы освободиться от тяжелого деревенского труда. Для этого они использовали хроническую нехватку рабочей силы на крупных промышленных предприятиях в крупных городах, предлагавших сразу прописку и место в общежитии. Устроившись на таком предприятии, они не особенно утруждали себя добросовестной работой, полностью сосредоточиваясь на поисках выгодного жениха. Вторую категорию составляли способные деревенские юноши и девушки, для которых небогатый выбор рабочих специальностей и ограниченный профессиональный рост в деревне препятствовали развитию способностей и реализации их мечты – стать летчиками, инженерами, строителями мостов, самолетов, водителями поездов и капитанами кораблей. К третьей категории отнесем в основном деревенских юношей с отсутствующей ярко выраженной мечтой об овладении какими-то конкретным уменьем и специальностью и с соответственно отсутствующим конкретным призванием. Они ехали покорять города, горя единственным желанием – стать начальником, "большим человеком". Третью категорию переселенцев роднит с первой одно важное свойство. В отличие от второй категории, для которой первейшим мотивом переезда было овладение своим, самым интересным для этих ребят делом, получение необходимых знаний и навыков в выбранной профессии путем кропотливой учебы и работы, для представителей первой и третьей категорий приезжих важнейшим было достижение определенного положения в обществе. Они пытались достичь намеченного места в обществе быстро и любой ценой, совсем не обязательно путем скрупулезного постижения премудростей теории и практики каких-то учебных дисциплин. Как раз эта третья категория деревенских переселенцев нас интересует в первую очередь. Остановимся на ней подробнее.
При первом же знакомстве со своими городскими сверстниками – потенциальными конкурентами на их пути к вожделенным вершинам возникало первое серьезное препятствие. Выяснялось, что воспитание, манеры поведения, речь и нравы городских мальчиков разительно отличаются от их собственных нравов и даже мировоззрения. Деревенским ребятам очень хотелось, как можно скорей встать в строй горожан на равных, каким-то образом натянув на себя психологию и философию городских сверстников, но они понимали, что на самостоятельное постижение всех норм и нюансов городской жизни, проникновение во внутренний мир "городских" у них не осталось времени. Однако острое желание стать в одночасье "городским" было настолько велико, насущная необходимость этого для исполнения их честолюбивых планов казалась им настолько безусловной, что многие из них не раздумывая, беспощадно отбрасывали от себя свои былые убеждения и верования, внезапно ставшие для них дикими, отсталыми и постыдными, и с жадностью, чисто механически, перенимали все внешние проявления характеров городских жителей, манеру одеваться, держаться и говорить. Не вникая в смысл происходящего вокруг них и не затрачивая времени на изучение, самостоятельное обдумывание и постижение существующих проблем, немного освоившись в чужой среде, те из переселенцев, которые выбрали для себя стезю партийного функционера, быстро и безо всякого труда выучивались уверенным, звонким голосом на собраниях произносить пару-тройку трескучих, но "политически правильных" фраз. Скоро они становились "общественниками", комсомольскими активистами, освобожденными комсомольскими секретарями. Затем, прибавив к этим фразам небольшое умение порассуждать на заученные темы, не владея никаким опытом и пониманием настоящей созидательной работы, они смело двигались дальше – в члены, инструкторы, секретари райкома. Не потрудившись в приобретении необходимых знаний, не накопив требуемого практического опыта, но научившись ловко схватывать верхушки, они смело принимались руководить многими тысячами людей. Проявив далее сноровку в умении находить союзников и покровителей среди выше стоящих товарищей, изучив правила подковерной борьбы, человеческие слабости и тонкости технологии плетения интриг, при этом продолжая неустанно совершенствовать свои демагогические способности, они открывали для себя и своей карьеры безграничные возможности. Все это делалось легко, без особого напряжения и затрат времени на полезную для страны и народа деятельность, связанную, как правило, с высоким риском неудачи.