Этот образец продолжает действовать и сегодня. Чемпионом по нарушениям прав человека в западном полушарии является Колумбия, но ведь это и главный получатель американской военной помощи и подготовки за последние годы. Предлогом для нее служит "война с наркобизнесом", однако это "миф", о чем регулярно сообщают основные группы по правам человека, церковь и прочие исследователи потрясающих фактов зверств и близких связей между наркоторговцами, землевладельцами, военными и их партнерами из полувоенных формирований. Государственный террор сокрушил народные организации и фактически уничтожил единственную независимую политическую партию в стране убийствами тысяч активистов, в том числе кандидатов в президенты, мэров и других. Тем не менее, Колумбия приветствуется как стабильная демократия, что опять же изобличает, что имеется в виду под "демократией".
Особенно поучительным примером служит реакция на первый демократический эксперимент Гватемалы. В этом случае документы частично доступны, поэтому нам известно многое об идеях, направлявших американскую политику в отношении этой страны. В 1952 году ЦРУ предупреждало, что "радикальная и националистическая политика" правительства снискала "поддержку или молчаливое согласие почти всех гватемальцев". Правительство "мобилизовало бывшее до сих пор политически инертным крестьянство" и создавало "массовую поддержку нынешнего режима" посредством орга низаций трудящихся, аграрной реформы и прочих политических действий, "отождествлявшихся с революцией 1944 года", которая пробудила "мощное национальное движение с целью освободить Гватемалу от военной диктатуры, социальной отсталости и "экономического колониализма", которые были свойственны модели прошлого". Политика демократического правительства "получала поддержку и одобрение со стороны большинства политически сознательных гватемальцев и соответствовала их личным интересам". Разведка Госдепартамента сообщала, что демократическое руководство "настаивало на сохранении открытой политической системы", тем самым позволяя коммунистам "расширить их операции и эффективно воздействовать на различные группы населения". Эти недуги демократии были излечены военным переворотом 1954 года и установившимся с тех пор царством террора, постоянно пользовавшимся широкомасштабной поддержкой США.
Проблема обеспечения "согласия" возникла и в международных организациях. Поначалу ООН служила надежным орудием американской политики и вызывала большой восторг. Но деколонизация породила то, что впоследствии назвали "тиранией большинства". Начиная с 60-х годов XX века, Вашингтон взял на себя инициативу по наложению вето на резолюции Совета Безопасности (Британия была второй, а Франция на некотором отдалении третьей) и голосовал в одиночестве или с несколькими государствами-сателлитами против резолюций Генеральной Ассамблеи. ООН впала в немилость, и начали появляться здравые статьи с вопросами о том, почему мир "противостоит Соединен ным Штатам"; мысль о том, что Соединенные Штаты могут противостоять миру, чересчур причудлива, чтобы ее поддерживать. Отношения США с Международным судом и прочими международными организациями претерпели аналогичную эволюцию, к чему мы еще вернемся.
Мои комментарии по поводу мэдисоновских корней господствующих понятий демократии грешат несправедливостью в одном важном отношении. Подобно Адаму Смиту и прочим основоположникам классического либерализма, Мэдисон по своему духу был мыслителем докапиталистического и антикапиталистического склада. Он ожидал, что правителями станут "просвещенные государственные мужи" и "благожелательные философы", "чья мудрость может наилучшим образом разглядеть истинные интересы их страны". А также, что они будут "совершенствовать" и "обогащать" "взгляды народа", охраняя подлинные интересы страны от "злонамеренности" демократического большинства, но просвещенным и благожелательным образом.
Вскоре Мэдисон получил урок совершенно иного свойства: "зажиточное меньшинство" начало использовать обретенную власть во многом так, как за несколько лет до этого предрекал Адам Смит. Это меньшинство было полно решимости проводить в жизнь то, что Смит называл "подлой максимой" хозяев: "Всё для нас и ничего для других". В 1792 году Мэдисон предупреждал, что возникающее развитое капиталистическое государство "заменяло мотив общественного долга мотивом личной выгоды", что привело к "реальному господству немногих под личиной мнимой свободы многих".
Он порицал "дерзкую развращенность сего века", когда частные собственники "становятся преторианской бандой правительства его орудиями и тиранами одновременно, подкупленными его щедротами и внушающими ему благоговейный страх громкими протестами и заговорами". Они бросают на общество тень, которую мы называем "политикой", комментировал впоследствии Джон Дьюи. Один из крупнейших философов XX века и ведущая фигура североамериканского либерализма, Дьюи подчеркивал, что демократия практически лишена содержания, если жизнью страны управляет большой бизнес, контролирующий "средства производства, обмен, рекламное дело, транспорт и связь и подчинивший себе прессу, журналистов и различные средства рекламы и пропаганды". Помимо этого, он утверждал, что в свободном и демократическом обществе рабочие должны быть "хозяевами своей трудовой судьбы", а не инструментами, нанятыми своими хозяевами, эти идеи можно проследить вплоть до классического либерализма и эпохи Просвещения, они непрерывно всплывали в народных движениях и в США, и в других странах.
За прошедшие 200 лет произошло много изменений, но предупреждения Мэдисона стали лишь более уместными и приобрели новый смысл с установлением великих частнособственнических тираний, которых наделили мощнейшей властью в начале XX века. Сперва это сделали суды. Теории, предназначенные для оправдания этих "коллективных правовых субъектов", как иногда их называют историки права, основаны на идеях, которые лежат в основе также фашизма и большевизма: права этих субъектов выше и значительнее, чем права личностей. Эти "коллективные правовые субъекты" пользуются значительными льготами, предоставляемыми им государством; более того, эти "коллективные правовые субъекты" по сути дела повелевают государствами, оставаясь, по выражению Мэдисона, "и орудиями, и тиранами". Они установили прочный контроль над национальной и международной экономикой, равно как и над информационной системой и системой идеологических представлений общества. Это положение дел напоминает еще об одном предупреждении: "народное правительство без народной информации или средств ее получения это лишь пролог к фарсу или к трагедии, а то и к тому, и к другому".
Теперь взглянем на доктрины, хитроумно изготовленные ради насаждения современных форм политической демократии. Они с большой точностью изложены в важном учебнике по PR-индустрии, написанном одной из его ведущих фигур, Эдуардом Бернайсом. Он начинает с замечания о том, что "сознательная и разумная манипуляция организованными привычками и мнениями масс является важным элементом демократического общества". Ради выполнения этой основополагающей задачи "разумные меньшинства должны использовать пропаганду непрестанно и систематически ", потому что только они "понимают ментальные процессы и социальные модели в массах" и могут "дергать за веревочки, управляющие общественным мнением". Потому-то наше "общество и согласилось с тем, что его руководство и пропаганда организовали свободную конкуренцию", другой случай "согласия без согласия". Пропаганда снабжает руководство меха низмом "формирования мнения масс", чтобы "массы применили свою вновь обретенную силу в желательном направлении". Руководство "может муштровать каждый элемент общественного мнения подобно тому, как армия муштрует тела своих солдат". Такой процесс "изготовления согласия" является самой "сутью демократического процесса", писал Бернайс незадолго до того, как в 1949 году был награжден за свои работы Американской Психологической Ассоциацией.
Важность "контроля над общественным мнением" признавалась с растущей отчетливостью по мере того, как народным движениям удавалось расширять процесс демократизации, тем самым породив то, что либеральные элиты называют "кризисом демократии": население, обыкновенно пассивное и апатичное, становится организованным и стремится выйти на политическую арену, чтобы реализовать собственные интересы и требования, угрожая тем самым стабильности и порядку. Как объяснил проблему Бернайс, "всеобщее избирательное право и школьное обучение… в конце концов, привело к тому, что простого народа стала страшиться даже буржуазия. Ибо массы обещали сделаться королем", но была надежда, что эту тенденцию удастся повернуть вспять по мере того, как изобретались и внедрялись новые методы "формирования мнения масс".
Хороший либерал эпохи "нового курса", Бернайс получил свою квалификацию в Комитете Вудро Вильсона по публичной информации, первом американском агентстве по государственной пропаганде. "Потрясающий успех пропаганды в годы войны открыл глаза разумному меньшинству во всех жиз ненных сферах на возможности манипуляции общественным мнением", писал Бернайс в своем PRучебнике под названием "Пропаганда". Представителям разумного меньшинства, вероятно, было невдомек, что их "потрясающий успех" в немалой степени объяснялся пропагандистскими утками о гуннских зверствах, уготованных им британским Министерством информации, которое тайно определило свою задачу так: "направлять мысли большинства жителей земного шара".
Всё это хорошая вильсонианская доктрина, известная как "вильсонианский идеализм" в политической теории. Согласно собственным взглядам Вильсона, элита джентльменов с "возвышенными идеалами" необходима для поддержания "стабильности и справедливости". И именно разумное меньшинство "ответственных людей" должно осуществлять контроль над принятием решений писал Уолтер Липпман, другой ветеран Комитета Вильсона по пропаганде, в своих влиятельных очерках по демократии. Липпман был также наиболее уважаемой фигурой в журналистике США и выдающимся комментатором по социальным вопросам в течение полувека. Он детально разработал теорию, согласно которой разумное меньшинство представляет собой "специализированный класс", ответственный за ориентацию политики и "формирование здравого общественного мнения". Этот класс должен быть избавлен от вмешательства со стороны широкой публики, "невежественных аутсайдеров, сующихся не в свое дело". Публику нужно "поставить на место", продолжал Липпман; ее "функция" быть "наблюдателями действия", а не его участниками, не считая периодически проходящих выборов, на которых публике приходится выбирать своих руководителей из среды специализированного класса. Лидерам же надо предоставить свободу работы в "технократической изоляции" (мы заимствуем новейшую терминологию Всемирного Банка).
В своей "Энциклопедии социальных наук" Гарольд Лассуэлл, один из основоположников современной политологии, предупреждал, что разумное меньшинство должно "распознавать невежество и идиотизм масс" и не поддаваться "демократическому догматизму, согласно которому простые люди наилучшие судьи собственных интересов". Не они наилучшие судьи, а мы. Массы следует контролировать ради их же блага, и в наиболее демократических обществах, где сила не применяется, социальным менеджерам придется обратиться к "совершенно новому методу контроля, в значительной степени с помощью пропаганды".
Заметьте, что это хорошая ленинистская доктрина. Аналогии между прогрессивной теорией демократии и марксизмом-ленинизмом довольно-таки удивительны, хотя Бакунин предсказывал их задолго до нашего времени.
Вместе с правильным пониманием идеи "согласия" мы уразумеваем, что претворение в жизнь планов бизнеса, сопровождающееся игнорированием возражений широкой общественности, происходит "с согласия управляемых": одна из форм "согласия без согласия". Вот честное описание того, что происходит в Соединенных Штатах. Между предпочтениями публики и публичной политикой зачастую бывает зазор. В последние годы этот зазор сделался значительным. Следующее сравнение проливает дальнейший свет на функционирование демократической системы.
Более 80 % общественности полагает, что управление Соединенными Штатами "осуществляется ради выгоды немногих и ради особых интересов, но не для народа" что выше 50 % в предшествовавшие годы. Свыше 80 % считает, что экономическая система "по сути несправедлива" и что рабочие слишком мало влияют на происходящие в стране события. Более 70 % ощущает, что "бизнес приобрел чересчур большую власть над слишком многими аспектами американской жизни". Ив пропорции чуть ли не 20:1 общественность полагает, что корпорациям "следовало бы иногда жертвовать частью своей прибыли для улучшения положения их рабочих и сообществ".
В важнейших аспектах общественность упрямо остается на социал-демократических позициях. Подобное положение дел имело место даже в годы правления Рейгана, несмотря на изрядное количество мифов, утверждающих обратное. Но мы также должны заметить, что этим позициям далеко до идей, одушевлявших демократические революции. Рабочий народ Северной Америки в XIX веке не умолял своих правителей сделаться более благосклонными. Скорее он отрицал их право на управление. "Те, кто работает на заводах, должны владеть ими", требовала рабочая печать, поддерживая идеалы американской революции в том виде, как их понимала опасная чернь.
Состоявшиеся в 1994 году выборы в Конгресс поучительный пример несовпадения риторики и фактов. Их назвали "политическим землетрясением", "обвальной победой" и "триумфом консерва тизма", отражающим продолжающийся "дрейф вправо", когда избиратели дали "всепобеждающий народный мандат" ультраправой армии Ньюта Гингрича, который обещал "сбросить правительство с наших спин" и вернуть счастливые дни, когда царил свободный рынок.
Если обратиться к фактам, то "обвальная победа" была одержана с участием лишь чуть более половины проголосовавших, что составляет около 20 % электората, и эти цифры почти не отличаются от происшедшего двумя годами раньше, когда выиграли демократы. Один из шести проголосовавших описал результат как "подтверждение повестки дня республиканцев". Один из четырех слышал о "Договоре с Америкой", в котором была представлена эта повестка дня. А будучи осведомленным, громадное большинство населения по сути дела противостояло всему этому. Около 60 % общественности желало повышения социальных расходов. Год спустя 80 % общественности утверждало, что "федеральное правительство должно защищать наиболее уязвимые категории общества, в особенности бедных и пожилых людей, гарантируя им минимальный жизненный уровень и обеспечивая их социальными пособиями". От 80 до 90 % американцев поддерживают федеральные гарантии государственной помощи для нетрудоспособных, страховку по безработице, льготы на лекарства по рецептам и санитарный уход на дому для пожилых людей, минимальный уровень цен в здравоохранении, а также социальные гарантии. 3/4 американцев поддерживают федеральные гарантии охраны детства (детсады и ясли) для работающих матерей с низкими доходами. Стойкость таких взглядов особенно порази тельна в свете неослабевающего натиска пропаганды с целью убедить общественность, что она исповедует совсем "не те" убеждения.
Исследования общественного мнения показывают, что чем больше избиратели узнавали о программе республиканцев в Конгрессе, тем сильнее они противостояли этой партии и ее программе для Конгресса. Знаменосец "революции" Ньют Гингрич был непопулярным даже во время своего "триумфа"; впоследствии его популярность неуклонно падала, и в итоге он сделался, вероятно, самой непопулярной политической фигурой в США. Одной из наиболее комических черт выборов 1996 года стала ситуация, когда самые близкие соратники Гингрича изо всех сил старались отрицать всякую связь со своим лидером и его идеями. На первичных выборах для определения кандидатов так называемых праймериз, первым из кандидатов, которому предстояло сойти со сцены, оказался Фил Грамм, единственный представитель конгрессменов-республиканцев, хорошо финансировавшийся и говоривший все слова, какие избирателям, согласно газетным заголовкам, полагается любить. В действительности же стоило кандидатам встретиться с избирателями в январе 1996 года, как почти весь круг спорных политических вопросов внезапно "испарился". Наиболее драматический пример относится к сбалансированию бюджета. На протяжении 1995 года все важнейшие дискуссии в стране касались того, сколько лет на это потребуется семь или чуть больше. Когда бушевал спор, правительству несколько раз затыкали рот. Но как только начались предварительные выборы, разговоры о бюджете умолкли. "Уолл-стрит джорнэл" с удивлением сообщала что избиратели "отказались от своей зацикленности на сбалансировании бюджета". На самом деле избиратели "зациклились" как раз на противоположном, что систематически показывали опросы: на противодействии сбалансированию бюджета на любых минимально реалистических условиях.
Точнее говоря, некоторые категории общественности действительно разделяли "зацикленность" обеих политических партий на сбалансировании бюджета. Так, в августе 1995 года бюджетный дефицит, наряду с бездомностью, был избран в качестве важнейшей проблемы страны пятью процентами населения. Но оказалось, что 5 % зацикленных на бюджете это люди, имеющие вес в обществе. "Американский бизнес высказался: сбалансируйте федеральный бюджет", объявил еженедельник "Бизнес уик", сообщив о результатах опроса руководства компаний. А когда высказывается бизнес, говорят представители того политического класса и тех СМИ, которые информировали общественность о том, что она якобы потребовала сбалансированного бюджета, и подробно рассказали об урезании социальных расходов в соответствии с волей народа, но, как показали опросы, это произошло при игнорировании значительного противодействия со стороны самого народа. Неудивительно, что стоило политикам столкнуться с "большим зверем", как эта тема внезапно исчезла из виду.
Также неудивительно, что планы продолжают проводиться в жизнь старым испытанным способом: жестокое и зачастую непопулярное урезание социальных расходов сопровождается, однако же, ростом бюджета Пентагона. В обоих случаях наблю дается как противодействие подобного рода политике со стороны общественности, так и ее мощная поддержка со стороны бизнеса. Причины увеличения военных расходов будет нетрудно понять, если мы уясним роль пентагоновской системы для США: перемещать социальные фонды в передовые секторы промышленности, чтобы, к примеру, защищать богатых избирателей Ньюта Гингрича от рыночных строгостей с помощью правительственных субсидий, превосходящих таковые для любого другого пригородного района в стране (за пределами самого федерального правительства), пока лидер консервативной революции обличает это правительство и прославляет замшелый индивидуализм.