Медитация помогает людям отправиться в путь к своему внутреннему центру и открыться нуминозному опыту. Она оказывается хорошим подспорьем на духовном пути для тех, кто ищет более глубокого самопознания, кто хочет ощущать смысл. Медитация как возможность преодоления дуалистического восприятия очень важна в психотерапии. Дюркгейм пишет, что брюшной тип дыхания, в отличие от диафрагмального, способствует тому, что мы вновь чувствуем изначальный ритм, "преобразующее движение" жизни, который часто бывает блокирован у западного человека. Такое дыхание расслабляет, дает ощущение пребывания в потоке и открытость внутреннему процессу, создает возможность более зрелого отношения к внешнему миру. Возможны различные способы медитации – созерцательное восприятие текстов, звуков или своего голоса, образа стихийной энергии, а также двигательная, работающая с визуализацией и т. д. В. Курц обращает наше внимание на "значение "интегрирующей" медитации для терапевтических отношений" (Kurz, 1986).
Медитация является также хорошим средством психогигиены и профилактики "выгорания" помогающих профессионалов, так как поддерживает баланс между внутренними и внешними ориентирами, который легко может нарушиться из-за неизбежных сложностей терапевтических отношений. В то же время медитация является отличным диагностическим инструментом в процессе целостного восприятия "ауры" клиента за пределами языковых, рациональных и эмоциональных коммуникаций.
Внутренняя тишина и сосредоточенность, достигнутая благодаря медитации, по мнению Курца, двойственна: с ее помощью мы и воспринимаем, и порождаем смысл. Тишина вдохновляет нас на интерес к миру и людям, делает нас открытыми и легко передается от человека к человеку. "Мы находим свой центр среди людей, живущих по принципу основополагающего средоточия, оступившись, наши ноги вновь нащупывают твердую почву среди людей, твердо "стоящих на земле", мы ощущаем покой среди людей, заразительно излучающих умиротворение" (Kurz, 1986, S. 96).
При такой новой сознательной установке терапевта психотерапия не означает ни самолюбования, ни нарциссической "ярмарки тщеславия", а, напротив, приводит к критической позиции по отношению к социуму, к социальной ответственности и активности. Такая терапия не предлагает духовность как бегство от мира и эгоцентричную отстраненность, а трансцендирует границы Я, социального и экологического окружения человека. Ценности нового мировоззрения, "смысла взаимосвязанности" не отменяют старых ценностей, но дополняют и трансцендируют их. Таким образом, несмотря на приоритет внутреннего мира и его духовных содержаний, духовность не исключает и взаимодействия с материальной стороной жизни. "Молитва и работа" ("actio" и "contemplatio") взаимосвязаны, поэтому терапевтическая практика должна опираться на целостную концепцию, учитывающую все уровни человеческого бытия.
Психотерапия, включающая в себя духовное измерение, исходит из того, что все феномены нашей повседневной жизни взаимосвязаны на более глубоком уровне, что существует имеющая смысл структура, "неявный порядок", их организующий. В психотерапии находится место и диалектике повседневной действительности, и конфликтам между любовью и ненавистью, и агрессии, и самоотдаче, и самоутверждению, и интеграции, которые выходят на сцену в ходе жизненной драмы, и основополагающим "откуда" и "куда".
Динамический процесс развития нашего Я опирается на вечные "несущие конструкции" Самости. Стремление к прогрессу, к "становлению" противопоставляется "бытию" за пределами пространства и времени. Но "бытие и время" являются двумя сторонами одного и того же процесса. Если у нас есть опыт глубинного душевного переживания в этой базовой данности – идентичности желаний "быть" и "становиться", иными словами, "парадокса апостола Павла" – "стань тем, кто ты есть", то мы "здоровы" с точки зрения "спасения" и наша жажда смысла утолена.
3. Символы целостности
Целительная сила символических образов
Истина пришла в этот мир не нагишом: она скрыта в образах и символах.
Талмуд
Язык символов – это единственный язык, который следует выучить каждому.
Эрих Фромм
Все быстротечное – символ, сравненье.
И. В. Гёте
Символы – неотъемлемая часть архаической основы человеческого языка, выраженная в образах, наполненных смыслом. Они являются мостом между видимым и невидимым, указывают нам путь к таинственной, чувственно переживаемой действительности. Вырастая на благодатной почве бессознательного, они являются для нас связующей нитью с более глубокими уровнями бытия, с нашей коллективной первоосновой. Представляя собой предзнаменования и знаки, они указывают на взаимосвязь с чем-то великим и посредничают между рациональным и иррациональным.
Эрнст Кассирер писал, что человека характеризует не просто познавательная способность, а, прежде всего, способность к символическим процессам (Cassirer, 1960). Благодаря словесным и образным символам, мы обрели в ходе развития способность понимать самих себя. "Придавая смысл", мы также порождаем комплексные символические образы и "созидаем смыслы" (Гасиет) в виде философских, религиозных, научных и психологических систем, направленных на осмысление и упорядочивание противоречивого разнообразия нашего опыта.
Символическое мышление придает вещам более глубокое значение, дополнительно к их прямому значению, выходя за его пределы. Например, сердце может для нас означать не только жизненно важный орган человеческого организма, но и стать символическим образом любви. Символ обладает "избыточным смыслом" (Saner, 1988, S. 18), который можно открыть и разгадать. Мы встречаемся с символами в наших фантазиях и мечтах, в образах сновидений, в богатом образами мире сказок и мифов, поэзии и искусства.
Символическое мышление позволяет вещам "говорить", не фиксирует их как знаки, а, напротив, дает им возможность "петь". В одном из стихотворений Рильке находит свое выражение тема профанирования и редукции языка до наименований и знаков, утраты символических взаимосвязей:
Я так боюсь человеческих слов,
В них кажется все настолько простым:
Вот это дом, а вот это дым,
Таков исток, и конец таков.Мне страшен опустошенный слог,
Где выше смысла гласных игра.
Не диво людям любая гора,
Превыше Бога – порог и прок.И я молю: не творите бед.
Вещают вещи мудрым в ответ.
Но тронет их пустой пересуд -
Вещи замкнут уста и умрут.
Рильке сожалеет, что утрачено символическое измерение жизни. Кризис смысла нашего времени проявляется в том, что мы уже не считаем символы и их смысл священной реальностью.
Символы указывают на суть вещей и на их связь с целым. Чувственно воспринимаемый и сверхчувственный аспекты символа переплетаются между собой. Такая структура символа отражает космическое всеединство, при котором в каждой частице отражено целое.
Символы имеют особое значение, когда человек оказывается в критической ситуации. В терапевтическом процессе мы черпаем ресурс из их связующей силы, из того, как символ соединяет фрагменты психики и образует смысл. Символы исцеляют наши невротические диссоциации. Юнг понимал символы как "факторы трансформации либидо", как "точки кристаллизации" психической энергии. Как способ выражения архетипических процессов, символы могут в ходе становления сознания высвобождать и преобразовывать душевную энергию. Если мы оказываемся в критической ситуации, "застываем", "каменеем" и не можем двигаться ни вперед, ни назад, то спонтанное появление символа часто протягивает нам руку помощи, восстанавливая движение душевных процессов.
Символы подобны посланиям, отправитель которых – целостность, их интегративная энергия выводит нас из состояния одиночества и отчуждения. Психоаналитик Карузо называл символ "ключом к человеческой экзистенции", открывающим нам смысл жизни (Caruzo, 1953, S. 297). Юнгианец Уитмонт считает, что символические образы являются мощнейшими "аккумуляторами энергии, которая может "горы свернуть" (Whitmont, 1993a).
Когда нам нужно справиться с критическим жизненным опытом и мы выведены из равновесия, когда перед нами вдруг разверзлась экзистенциальная пропасть и мы чувствуем, что земля уходит у нас из-под ног, символический образ может помочь восстановить равновесие. В своей статье "Воздействие символа в критической ситуации" Бруче показывает, что в бедственной ситуации за символ можно ухватиться как за соломинку. "В критической ситуации катастрофических утрат символы возникают как неожиданные подарки, как стихийный признак жизни при тотальной убежденности в близкой смерти" (Brutsche, 1994, S. 25–29).
Слово "символ" восходит к греческому "symbolon", которое имело значение опознавательного знака особого рода (Lurker, 1979). В Древней Греции существовал обычай: когда расставались двое друзей, они ломали пополам глиняную дощечку, и каждый хранил у себя половинку. Если потом кто-либо приходил со второй половинкой, то его гостеприимно встречали как друга или члена семьи. Глиняная дощечка была осязаемым и видимым знаком духовной взаимосвязи друзей. Это этимологическое обоснование указывает на одну очень важную связь: символ создает отношения, возникает из дуальности.
Символ соединяет две половины (от гр. symballein – соединять), связывает разделенные полярности, при этом указывая на нечто "третье", безымянное, безмерное и всепроникающее. В символе открывается поляризованный характер всего сущего, и одновременно в символе крайности воссоединяются.
Рильке в своей книге "Часослов" замечательно описал эту функцию символа:
Кто жизни примирит противоречье
И в некий символ заключить их рад,
Тот сам
Гуляк изгонит из палат…
Символы подвергают сомнению границы, перекидывают мост между противоположностями и примиряют их. Они возвращают нас от расщепленности на полярности к единому и целостному гештальту. В аналитической психологии символ обладает парадоксальной природой, а парадоксальность считается высшей духовной ценностью. Для Юнга это означало, что религия обедняется, когда лишается парадоксальности, ибо лишь парадокс помогает нам приблизиться к полноте жизни и выразить непостижимое, связывая противоположности и становясь тем третьим, которое "живо и истинно" (Jung, 1948, S. 134), которое обращается к мышлению и чувствованию, к ощущениям и интуиции. Мы можем понимать его как образное выражение той идеи "нового сознания", что каждая часть содержит в себе целое или, по крайней мере, резонирует с ним (Whitmont, 1993a; Capra, Steindl-Rast, 1993). Тоска по такой целостности никогда не покидает нас. Символическое имеет отношение к этой духовной жажде целостности. Нам нужны символы, мы жаждем смысла и "всеединства" и страдаем от невозможности воспринимать "истинную" реальность и "ощущать вечный смысл" (Лао-цзы), потому что наше сознание дуалистично и расщепляет все на противоположности. Однако в большой беде мы порождаем символические образы, которые указывают нам путь. Мы создаем символы, чтобы вновь воссоздать себя, и мы формируем, "придавая смысл", символические образы, чтобы лучше чувствовать себя в сбивающем с толку многообразии мира. Но символы и сами находят нас, "обнаруживая смысл"; так в образах сновидений мы встречаемся с архетипическими паттернами. Сновидения, так же как мифы и сказки, переводят в умопостигаемые образы вечные человеческие базовые конфликты и драматические инсценировки condition humana. Символы соединяют внешние объекты и события с внутренними психическими содержаниями.
В течение тысячелетий человечество создавало универсальные символы как образы коллективного бессознательного. При этом в наших сновидениях мы каждую ночь создаем индивидуальный мир символов. Мы сочиняем собственные искусные, наполненные смыслом оригинальные истории, создаем персонажи, персональные мифы и образы, являющие собой взаимосвязь между непостижимым миропорядком и его конкретным воплощением в нашей повседневности. Мы вольны решать, "обнаруживая смысл", признавать ли нам сновидения проявлением внутреннего мудро руководящего принципа и плодотворно с ними взаимодействовать или игнорировать их, считая "чепухой". Работа с символами всегда занимала важное место в психотерапии при исследовании сновидений и символического содержания "психопатологии обыденности", "фрейдистских промахов", кажущихся случайными, но несущих свой скрытый смысл рутинных событий. Символы указывают на то, что на первый взгляд бессмысленно и разрозненно, на смысл ошибочных действий или болезненных симптомов. В замаскированном виде символы содержат творческий импульс, которым мы пренебрегаем, и могут дать нам намек, в каком направлении нам следует двигаться дальше. Даже такое с виду никак психически не обусловленное событие, как несчастный случай, можно понимать в смысле бессознательного отыгрывания: "символический гипс" укладывает нас в постель, чтобы заставить нас поразмышлять, сосредоточившись на своем внутреннем мире.
Интегративная мощь символов
В ходе психотерапевтических встреч с людьми, сокрушенными травматическими событиями, нам очень помогает ориентирующая внутренняя сила символа. Когда у нас, сопровождающих, уже не хватает мудрости и сил, возникающие по ходу терапии символы показывают путь, куда идти дальше, или указывают подземный поток, куда нужно погрузиться. Поскольку предельный опыт всегда является разделяющим и отделяющим, символическое измерение оказывается целительным, воссоединяющим
разделенное. Особенно явно эта исцеляющая функция символа видна, когда мы работаем с людьми, пережившими насилие, с неприкаянными бездомными беженцами или со ставшими изгоями больными СПИДом. Изабелла Ренч исследовала значение терапии искусством в психотерапевтической работе с людьми, волею судьбы ставшими маргиналами (Rentsch, 1994). Она установила, что самовыражение в рисунке помогает преодолевать отсутствие подходящих слов и устанавливать отношения, которые структурируют переживания, формируют личностную идентичность в ходе процесса символизации. На примере своей работы с женщинами-беженками, пережившими пытки, она убедительно показала, что использование техники "Запреты-в-рисунке" актуализирует своего рода отграничение и защиту от угрожающих психических содержаний. Кроме того, в робких попытках создания новых образов набирает силу новое, пробное поведение, а надежное "бытие-рядом-с-пациенткой" создает символическое пространство, в котором пациентка может оставаться в контакте с собой, но не чувствует себя покинутой.
Мой, Урсулы Виртц, собственный опыт работы в Боснии с детьми и женщинами, травмированными войной, укрепили мое убеждение, что полная утрата символической жизни и отщепление от нее смертельно опасны. Когда разрушаются символы какой-либо культуры и уничтожается насилием и пытками способность человека к символизации, то приходится иметь дело с людьми, которые заживо стали мертвецами, так как ими утеряны все живительные связи с творческими силами психики. В таком случае восстановлению и исцелению помогает лишь оживление символического процесса. Для травмированных людей процесс формирования образов – шаг на пути к исцелению, поддерживающий саморегулирование и самоинтеграцию. Символическое формулирование – "придание формы и значения" – помогает человеку перетерпеть невыносимое в своей жизни. Создание образа – первый шаг на пути к тому, чтобы воссоздать самого себя. Рисовать – означает вступить в отношения с кистью, краской и бумагой, и эти отношения выводят из вселенского одиночества, из состояния разрыва всех связей с миром, характерного для тяжело травмированных людей. Гертруда Шоттенлоэр считает, что любой рисунок, даже если он выражает полную безнадежность, мостит дорогу, выводящую из изоляции, так как автор рисунка внутренне подразумевает какого-то человека, который увидит его рисунок. "Он возникает в ходе отношений, благодаря им живет, в том числе благодаря отношениям между рисунком и его создателем. Где есть отношение, там есть и надежда" (Schottenloher, 1994, S. 40).
Позволить себе "быть" в терапии и наблюдать за процессом формирования образов всегда означает для личности возможность духовно и душевно "встретиться" с тем, что спонтанно происходит в ее жизни; этот процесс поддерживает также установление связей с внутренним и внешним миром. Когда мы при рисовании создаем образ, мы заново упорядочиваем реальность и при этом преобразуем самих себя. Отделенное и утраченное может воссоединиться с нами с помощью символических образов. Когда в процессе психотерапии мы работаем с рисунками, то активируем бессознательное, на уровне рисунка создаем новый творческий эскиз собственной жизни. В рисунке клиенты могут приблизиться к себе, создать новое видение самого себя и ощутить себя как человека "созидающего". Художник Иосиф Бойс придерживался мнения, что искусство есть терапия и что человек – создатель самого себя и своего окружения (Beuys, 1992, S. 26).
В аналитической психологии креативности и творческому процессу придается очень важная роль при проведении терапии.
Одной из терапевтических целей Юнга было достижение пациентом такого душевного состояния, в котором он начинает экспериментировать со своей сутью, то есть в котором душевные "окаменелости" растворяются и приходят в плавное движение.