Каково же было удивление матери, когда, выглянув в окно, она увидела, что девочка в растерянности замерла перед светофором и никак не решается шагнуть на мостовую!
Только потом она сообразила, что умение дочери пересекать улицу не вызывало у нее никаких сомнений, ведь они столько раз. делали это вместе! Матери просто не пришло в голову, что, идя с ней за руку, ребенок не фиксирует последовательность действий, а совершает их автоматически.
Если бы мать не проговаривала, а проиграла эту ситуацию - с самого начала, с момента выхода из дома, - скрытая трудность обязательно вылезла бы наружу и была бы устранена заранее.
Справедливости ради надо сказать, что наша педагогика относится к гиперопеке весьма отрицательно. Да, дошкольные учреждения стимулируют нас как можно раньше приучать ребенка самостоятельно одеваться, есть, пользоваться горшком, шнуровать ботинки. Часто это приучение сопряжено со страшной нервотрепкой, родительскими криками, детскими слезами… Самое здесь обидное, что масса энергии тратится, в сущности, на ерунду. Все, абсолютно все люди, кроме умственно отсталых в степени идиотии, рано или поздно приучаются не делать в штаны. И одеваться. И есть. Родители же, как спринтеры, полностью выкладываются на первой "стометровке", приучая ребенка к физической самостоятельности. И у них уже не хватает пороху приучить его к самостоятельности интеллектуальной и волевой. Научить делать собственный осмысленный выбор. Проблема в ы б о р а. возникает, как правило, тогда, когда настает пора задуматься о выборе жизненного пути, профессии. И вы очень возмущаетесь, когда ребенок пожимает плечами и говорит:
- Не знаю… Мне все равно… Мне ничего не хочется…
А чем тут возмущаться? Разве вы научили его выбирать? Что обычно слышит ребенок?
- Ешь, что дают. Я кому сказала?!.. Делай то–то! Делай так–то! Иди туда–то!
А если ребенок хочет чего–то другого, его быстро окорачивают:
- Не выкрутасничай! Нет такого слова - "хочу"! Ишь какой привереда!
Подавляя волю ребенка по мелочам, мы почему–то потом требуем, чтобы он проявил ее в главном. Та есть опять–таки выталкиваем на жизненную сцену без единой репетиции, да еще хотим, чтобы он блестяще справился с ролью. Абсурд!
Мы уверены, что приучать детей к самостоятельному выбору гораздо важнее, чем к ложке или горшку. Разве трудно спросить у малыша, что он хочет на ужин: кашу, творог или оладышки? Какие колготки ему сегодня хочется надеть: синие или красные? Где он сегодня хочет погулять: в скверике или на горке?
Только это обязательно должен быть реальный выбор! А не фиктивный, когда вы заранее запланировали желаемый для вас ответ.
Мама Паши Т., страдавшего тяжелой астмой, побеседовав с нами, спросила своего сына: "Ты сегодня хочешь обливаться или нет?" (Врач прописал ему обливания холодной водой.) Мальчик ненавидел эти обливания и, естественно, сказал нет. Мама же наивно рассчитывала, что ее сын сделает выбор в пользу обливаний и потом предъявила нам претензии, что наши советы спровоцировали еще один ее конфликт с Пашей. Но в данном случае мы были ни при чем. Она дала мальчику ложную надежду, и он отреагировал на это болезненно.
Другая крайность (особенно распространенная в кругах интеллигенции) - это предоставлять ребенку полную свободу выбора, в том числе и выбора непосильного, не по возрасту. Строится эта "свободная педагогика" на расхожих либеральных мифах: "Ребенок лучше знает, что ему нужно", "Дети мудрее нас" и т.п.
В результате этих благоглупостей ребенок, который "лучше знает, что ему нужно", либо целыми днями смотрит телевизор, а если читает, то комиксы, либо с малолетства толчется среди взрослых и вырастает резонером и снобом, усваивая лишь форму, лишь оболочку культуры. У такой "старой головы" все "псевдо": интересы, вкусы, даже эмоции. А главное - суждение! Он рассуждает о постмодернизме и отцах церкви, о западной демократии и восточной этике, привычно приводя в восторг нечутких к фальши гостей. И при этом у него часто отсутствуют самые элементарные понятия. Нет чувства такта, чувства сострадания, вообще нет привычки интересоваться людьми. И фантазия у таких детей, как правило, не развита, хотя часто предмет гордости их родителей - это литературное творчество ребенка. Но оно–то и является наиболее "диагностичным": все - сплошной плагиат, и если что–то и выдает юный возраст "гения", то это лишь наивная откровенность заимствования. Даже детский рисунок–казалось бы, образец самобытности - у таких псевдовундеркиндов удручающе несамостоятелен. Все это мамины и папины представления о "Стране Фантазии".
- Опять наговорили с три короба, - устало вздохнет наш читатель. - А выводы, выводы? Сухой остаток?
И правда, пора закругляться. А вывод наш таков: равновесие. На одной чаше весов написано "права", на другой - "обязанности". Только на одну чашу положили новую гирьку, не забудьте восстановить равновесие, бросив соответствующую гирьку и на другую. А то нередко расширение прав ребенка (без которого все равно не обойтись) почему–то не связывается с увеличением обязанностей. В результате вырастает тиран–неумейка, своенравный и инфантильный. Если же постоянно перевешивает чаша обязанностей, вы можете получить забитое покорное существо (не кроткое, а именно покорное). А хочется, чтобы вырос не тиран и не раб, а нормальный свободный человек, не так ли?
Не думайте, что соблюдать равновесие очень сложно, ведь весы чисто символические, а вовсе не прецизионные, аптекарские. Предположим, что вы впервые разрешили ребенку поехать в гости к другу, живущему в нескольких остановках от вас. Хорошо. Но будет еще лучше, если он теперь и сестру начнет, время от времени забирать из садика, раз он такой взрослый. Естественно, варианты могут быть самые разнообразные. Важен принцип. Один из немногих принципов, которыми, на наш взгляд, не стоит поступаться.
БЕС МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ
В своей книге "Любовь" английский филолог и философ Клайв Льюис пишет, что любовь, ставшая богом, становится бесом. И продолжает: "Когда глупая мать балует ребенка (а на самом деле - себя), играет в живую куклу и быстро устает, действия ее вряд ли "станут богом". Глубокая, всепоглощающая, пожирающая обоих любовь женщины, которая в полном смысле слова "живет для своего ребенка", богом становится легко… Она (любовь) станет богом, станет бесом - и разрушит нас, а заодно и себя…"
И не надо думать, что такое встречается раз в сто лет. Слова "держится за материнскую юбку", "я ему жизнь отдала, а он…" и тому подобные слышатся (и всегда слышались!) сплошь и рядом.
Поначалу эта картина выглядит идиллично. Нежный, хрупкий, ангелоподобный малыш льнет к своей маме. И мама, будто сошедшая с плаката "Материнство", сильным, но нежным объятием защищает свое сокровище от этого безумного, безумного, безумного мира. Дальше - больше. Малыш растет и крепнет, но и объятия, которые, казалось бы, по мере его роста должны ослабнуть, тоже крепнут.
- Он без меня ни шагу! - хвастается такая мать своим подругам. - Куда я - туда и он. Вот даже в уборную зайду, а он уже: "Мама! Где ты?" А я… я вообще без него не живу. Отвезу в субботу к бабушке, а сама на стенки лезу. Вся жизнь в нем…
Казалось бы, так трогательно: ребенок не может без матери, мать обожает ребенка… Но что–то невольно настораживает. Пока лишь на уровне лексики: "Я без него не живу… на стенку лезу… В с я жизнь в нем…"
Вам не кажется, что эти выражения гораздо более уместны в устах пылкой, страстной любовницы, а вовсе не любящей матери?
Приглядевшись повнимательней, почти всегда убеждаешься в неслучайности своего первого впечатления. Женщины бывают самые разные, да и дети далеко не всегда хрупкие и ангелоподобные (встречаются, наоборот, крепкие, грубоватые "маленькие мужички"). Общее тут одно: несчастливая женская судьба. И совсем необязательно, чтобы женщина была одинокой. Бывают и замужние. Такие ищут и обретают в ребенке то, чего им не хватает в мужчине. Кто–то - тонкую и понимающую душу, а кто–то - да–да, не удивляйтесь! - деспотичную мужскую власть. Второе, между прочим, встречается даже чаще, чем первое. И виновата в этом пресловутая женская эмансипация. Боролись за то, чтобы мужчина не бил, - не бьет. Требовали, чтобы помогал по хозяйству, разделял домашние обязанности, - помогает, делит. Мечтали, чтобы советовался - советуется. И не просто советуется, а перекладывает на вас ответственность за принятые решения! А с ним вздумаешь посоветоваться, говорит: "Не знаю. Делай, как хочешь".
В начале нашей психотерапевтической работы, в самой первой группе, был мальчик Андрюша. Несмотря на свою выраженную славянскую внешность, он напоминал восточного падишаха. А его мама - гаремную рабыню. Разве что в ладоши он не хлопал, чтобы ее вызвать. Впрочем, это и не требовалось: она и так всегда была рядом. И хоть он еле доставал ей до плеча, было полное впечатление, что она заглядывает ему в глаза снизу. И чем наглее, чем грубее Андрюша с ней разговаривал, тем ярче сверкали эти воздетые к нему глаза. На Андрюшину маму было даже как–то неловко смотреть, потому что на ее лице временами мелькало неуместное сладострастие.
Мы долго не решались поговорить с ней, но в конце концов решились. Больше всего нас потрясла ее простодушная откровенность.
- Да–да, - радостно закивала она в ответ на наше замечание, что Андрюша повелевает ею, как взрослый мужчина. - Это вы точно подметили! Вот именно, "как взрослый мужчина"!.. Не то что муж! Муж у меня тряпка, слюнтяй… вообще не мужик! - добавила она со вздохом.
Теперь, повидав множество таких Андрюш и мам, мы можем чуть ли не с первого взгляда определить вид отношений между матерью и сыном, который Фрейд называл "Эдипов комплекс". Греческий царь Эдип, по преданию, убил своего отца и женился на матери. Говоря об Эдиповом комплексе, Фрейд, как вы понимаете, не имел в виду реальный брак сына с матерью. Речь шла о бессознательном, подавленном взаимном влечении, которое принимало форму "психологического брака".
Сексуальная природа этого влечения не вызывает сомнений, хотя сами матери этого почти никогда не осознают.
Вот как говорила о своем четырехлетнем сыне молодая, цветущая женщина, расставшаяся с мужем еще до рождения ребенка:
- Мой Павлик так целует меня… ну прямо по–настоящему… И в губы, и в глаза, и руки обцеловывает. "Мама, - говорит, - какая ты красивая! Как я тебя обожаю! Какая у тебя кожа!.. Представляете?"
И от одного упоминания о сыновних поцелуях она делалась пунцовой.
А другая мама, легкомысленно хихикая, рассказывала, что ее пятилетний Денис зовет папу в свою комнату и уговаривает:
- Папочка, ложись в мою постельку. Я тебе уже постелил, сейчас тебя одеяльцем укрою. У меня тут мягко, тепло. А я сегодня буду спать на твоем месте, с мамочкой.
- Да ладно вам страху–то нагонять! - поморщится кто–то из читателей. - Испокон веку малыши засыпали под боком у матери - и ничего!
Но ведь любой взрослый человек прекрасно ощущает разницу между объятием дружеским и объятием страстным, между поцелуем чувственным и родственным и т.п. Точно так же и мать должна чувствовать, что исходит от ее бока: успокоительное тепло или горячащий детскую кровь жар.
Во втором случае дело иногда принимает уже не юмористический оборот.
Мама Саши Б. пожаловалась нам, что ревность сына мешает ее интимным отношениям с мужем. Стоит ей зайти ночью к мужу в спальню (она, разумеется, спала в одной комнате с сыном, хотя тому было уже восемь лет), как Саша моментально просыпается и истошно орет: "Мама, ты куда?" Интересно, что если она вставала в туалет или попить воды, Сашу это не тревожило и он продолжал спать, как убитый.
Кстати, эта мама тоже не видела в сложившейся ситуации ничего страшного. Она только поражалась уникальной интуиции своего ребенка.
Кажется, примеров получилось достаточно, и все же позволим себе привести еще один.
Сверхзастенчивый Слава С., едва получив возможность спрятаться за ширмой и разыграть в куклах свои ссоры с мамой, моментально вошел в раж. И показал такое, что у присутствующих похолодели спины. Они с мамой не просто ссорились. Это были душераздирающие сцены любовных скандалов с угрозами и обвинениями, рыданиями и битьем по лицу. Мама кричала:
- Уходи! Ты мне не нужен! Лучше я буду одна!
Слава бежал на кухню, хватал огромный хлебный нож, заносил над собой и вопил:
- Прощай! Я ухожу из жизни!
И во всем этом был такой сексуальный привкус, что присутствующим становилось неловко, словно перед ними были не наивные тряпичные куклы, а живые люди в момент любовного экстаза.
В другие же минуты этот двенадцатилетний мальчик был тише воды ниже травы и сидел всегда рядом с мамой, хотя другие дети рассаживались вокруг стола отдельно от родителей и всячески стремились продемонстрировать свою независимость.
Мама, ссылаясь на его чрезвычайно хрупкое здоровье, перевела Славу на домашнее обучение. Друзей у него не было. Каждая робкая попытка Славы сблизиться с кем–то из нашей группы встречалась мамой настороженно. Она старалась ни на минуту не упускать Славу из виду и зорко следила, не "подавляет" ли его новый приятель.
Во время одной из бесед Славина мама призналась, что она сама провоцирует множество скандалов. И, быть может, потому, что, когда она была ребенком, все ее игры с отцом непременно заканчивались бурными сценами, слезами и побоями. То есть она переняла стереотип отношений с отцом и перенесла его на ребенка.
Кстати, когда что–то похожее на описанное нами происходит между девочкой и отцом, то в психоанализе это называется "комплексом Электры". С такими случаями мы тоже сталкивались.
Правда, разбирая подобные отношения, Фрейд отводил в них ведущую роль ребенку, причем ребенку особого, невротического склада. По его мнению, это было связано с "ранней сексуальной травмой", с тем, что когда–то, в самом нежном возрасте, человек стал свидетелем интимных отношений родителей, и это, запечатлевшись в подсознании, исказило его мировосприятие, в частности - сферу влечений.
Отважимся заявить, что у нас вызывают сомнение два момента: во–первых, обязательное наличие ранней сексуальной травмы и, во–вторых, то, что ведущая роль в "психологическом браке" принадлежит ребенку.
Причем если первое проверить практически невозможно, то второе - "кто виноват?" - мы видели своими глазами, и неоднократно. Этот стиль отношений (как, впрочем, и любой другой), безусловно, задают родители. Другое дело, что они "ничего такого" не имеют в виду. Обоснования звучат, на первый взгляд, благородно: хочется, чтобы ребенок поскорее стал другом, собеседником, опорой.
- Он абсолютно все понимает. И я ему все–все рассказываю. Как взрослому! Это мать о сыне. А вот отец о дочери:
- Она чуть что - не к матери, а ко мне. Меня прямо боготворит. Я с работы прихожу - она ко мне летит со всех ног. Виснет на шее, с колен не слезает, руки целует… Отец для нее все!
А иногда (как в случае со Славиной мамой) родители, даже понимая, что их взаимоотношения с ребенком больше напоминают любовный роман, вполне этим довольны. Во всяком случае, польщены.
А действительно, можно спросить, в чем криминал? Ведь это же не реальный брак, не кровосмешение или, по–научному выражаясь, инцест. А психология. Ничего страшного!
Но те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Страшного тут достаточно. Это и неизбежные в таких случаях невротические искажения личности, и досрочное пробуждение сексуальности, и огромные, иногда непреодолимые затруднения в выборе пары в будущем.
А уж если говорить совсем серьезно, то у мальчика, состоящего в "психологическом браке" с матерью, нередко развиваются гомосексуальные наклонности. (Очередной парадокс: мать хочет слишком рано видеть в ребенке - мужчину, а в результате мужчина вырастает капризным, переутонченным, женственным. Настолько женственным, что играет роль женщины в гомосексуальной паре.)
Пытаясь обрести в мальчике опору, его мать грубо нарушает иерархический стереотип "взрослый–ребенок". Служа опорой матери, он сам фактически утрачивает точку опоры и, как следствие, теряет психическое равновесие.
Помните цитату, с которой мы начали наш разговор? Так вот, разыгравшийся "бес материнской любви" действительно разрушает. Разрушает душу ребенка.
СОЗНАТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ
В конце предыдущей главы мы вскользь упомянули о иерархическом стереотипе "взрослый - ребенок". Надо сказать, что таких поведенческих стереотипов, то есть давным–давно устоявшихся моделей отношений, довольно много. И время от времени, в разные эпохи, возникало и возникает желание какой–то из этих стереотипов сломать. Находились даже умные головы, которые считали, что сломать надо все!
А потом наступали другие времена, "реакционные", когда эти самые стереотипы каким–то магическим образом вновь занимали свое прежнее место.
Вспомним притчу о блудном сыне. Как всякая настоящая притча, она многомерна. Это и история целых народов, прошедших путь от рабства через бунт к добровольному следованию государственному закону, и путь отдельного человека, который сначала вынужденно зависит от родителей, потом - иногда очень бурно! - переживает подростковый протест и, в конце концов, взрослеет и приходит к осознанному почитанию родительского авторитета. Блудный сын - это и распутник–гуляка, который после всех своих бесчинств и безумств греет кости у семейного очага, став ревнивым мужем и строгим отцом. Это и эмигрант, который с проклятиями покидает родину, чтобы в конце жизни мечтать лишь об одном: припасть к родной земле. И это, конечно же, богоборец с его дерзкой, но напрасной попыткой создать мир без Отца и с трагическим крахом этой инфантильной затеи в финале…
Нам же интересно поговорить о стереотипе, о традиции, о традиционной нравственности в связи с психикой ребенка.
Грандиозные открытия в этой области были сделаны крупнейшим психологом, психиатром и философом Карлом Густавом Ю н г о м. Он первый сказал о том, что психика отдельного человека на разных возрастных этапах повторяет путь развития всего человечества. Мало того, Юнг утверждал, что в недрах человеческой души живет память об истории всего человеческого рода. Что, кроме личных свойств, унаследованных от родителей, живут в человеке и свойства его далеких предков. А потому поведение может быть обусловлено, помимо всего прочего, памятью предков - тем, что Юнг называл коллективным бессознательным.
У каждого Ньютона бывает свое яблоко, которое нельзя более кстати падает ему на голову. Будучи еще студентом, Юнг обратил внимание на свою дальнюю родственницу. А студентом он был в начале века, в разгар моды на спиритические сеансы и медиумов (медиумы - это посредники в общении людей с духами).
Родственница Юнга, полуграмотная провинциальная девушка, как раз и была таким медиумом. Удивительное дело: стоило ей впасть в состояние транса - и она переходила на литературный немецкий язык, которым в обычной жизни, естественно, не владела.