- Ну ладно, - рассуждал Юнг. - Такой феномен еще можно объяснить. Это выходит не за пределы ее личности, а лишь за пределы ее сознания. Она вполне могла слышать когда–либо литературную речь, и это отложилось в ее подсознании. Но где и когда она могла услышать о сложнейшей космологической системе, созданной философами–гностиками во II веке н. э.?!
Эта система была изложена одним из "духов", с которым общалась родственница Юнга, самым детальным образом.
Юнг принялся исследовать мир снов, своих и чужих. Огромное внимание он уделял снам своих пациентов. И обнаружил, что человеческие сны буквально переполнены древнейшими символами. Эти символы присутствуют в сновидениях самых разных людей независимо от возраста, расы и социального положения. Получалось, что, когда человек бодрствует, память предков спит, а когда он засыпает, она пробуждается и властно напоминает о себе.
- Впрочем, память предков мы можем ощутить в себе, не только когда спим. Но если во сне "коллективное бессознательное" выражено в конкретных дарительных образах, то наяву это бывают смутные ощущения, настолько смутные, что их невозможно описать словами.
Человек, впервые севший на лошадь, будто узнает в себе что–то. И это "что–то" сообщает ему беспричинную радость и беспричинную отвагу. Казалось бы, чему уж так радоваться? А отвага у неумелого седока просто абсурдна. Ведь лошадь может сбросить на полном скаку - и костей не соберешь! Но дело, наверно, в том, что в этот момент происходит встреча. Встреча древнейшего спутника человека с древнейшим человеком, который живет в нас. В глубинах, быть может, - на самом деле нашей души. В нас пробуждается, по определению Юнга, а р х е т и п ("архе" - первоначало).
Почему у потомственного интеллигента, городского жителя в четвертом поколении, пришедшего на фольклорный концерт, при первых же звуках казацкой песни может возникнуть чувство, будто ему все это знакомо и было знакомо всегда? Это в нем, как сказал нам один из таких интеллигентов, запели хором все его прадедушки–казаки.
А вот что писал великий польский педагог, легендарный директор Дома сирот Януш Корчак:
"…бывают дети, которые старше своих десяти лет… в крови их мозговых извилин скопилась мука многих страдальческих столетий. При малейшем раздражении имеющаяся в потенции боль, скорбь, гнев, бунт прорываются наружу, оставляя впечатление несоответствия бурной реакции (в данном случае Корчак имеет в виду ночной плач одного из своих подопечных) незначительному раздражению.
Не ребенок плачет, то плачут столетия, причитают горе да печаль не потому, что он постоял в углу, а потому что и х (разрядка наша) угнетали, гнали, притесняли, отлучали".
А помните хрестоматийную сцену из "Войны и мира", где Наташа Ростова в гостях у дядюшки пускается в пляс?
"Где, как, когда всосала в себя… графинечка, воспитанная эмигранткой–француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. - восхищенно вопрошает Толстой. И добавляет: Но дух и приемы были те самые, неподражаемые, неизучаемые (разрядка наша), русские…"
Откуда? А все оттуда же! Звуки народной песни в артистическом вдохновенном исполнении дядюшки (тоже, между прочим, не крестьянина, а дворянина) пробудили в Наташе национальный архетип.
Юнг, правда, считал, что общеродовая психика, как и психика индивидуальная, передается генетически, наследуется. Мы думаем, что это не совсем так. Очень многое, как нам кажется, в том числе и неосознанное пристрастие к чему–то и отталкивание от Чего–то, зависит от культуры, в которой живет человек. Причем, говоря "культура", мы в данном случае подразумеваем общую атмосферу, так сказать, культурный воздух.
Мир, в котором мы живем, полон трудноуловимых "напоминаний". Старинные песни - это, конечно, сильный удар по родовой памяти. Его можно сравнить с ударом грома. Но есть множество других напоминаний, не таких сильных и конкретных, но зато постоянных. Они–то и воспитывают душу, насыщают ее животворными импульсами. Это камни, топтаные миллионами ног, это дома и деревья, запахи и выражения лиц…
А еще культурная атмосфера складывается из великого множества общенациональных привычек, обрядов, традиций.
Казалось бы, какая разница - как поздороваться, какой вопрос задать при встрече? Назвать старшего на "вы" или на "ты"? Подумаешь, пустая условность! Но в том–то и дело, что условность никогда не бывает пустой. Она всегда наполнена содержанием. Тем или другим.
Скажем, нашим школьникам даже в голову не придет "тыкать" учителю. А вот американскому мальчику который уже целый год прожил в России и прекрасно знает, что значит "вы" и что значит "ты", все равно непонятно, зачем обращаться к взрослому на "вы". Условность? Мелочь? На первый взгляд, да. Но за ней стоит целая система отношений.
Разве можно себе представить в нашей школе сцену, которую мы видели в одном американском фильме?
Учительница приходит в класс. У нее только что трагически погиб отец (его зверски убили). Она ведет урок. Очаровательные дети лет семи–восьми доброжелательно ее слушают. Внезапно веснушчатая девочка поднимает руку, встает и спрашивает:
- Правда, что твоего папу убили?
- Правда, - с невозмутимой улыбкой отвечает учительница.
Довольная ответом девочка садится, а учительница продолжает объяснять урок. Через пару минут малышка опять тянет руку:
- Послушай, а как именно его убили: из ружья или из пистолета?
- Его зарезали ножом, - спокойно удовлетворяет детское любопытство учительница…
Условности создают условия. В данном случае условия обучения, которое у нас немыслимы без иерархии "учитель–ученик" (недаром педагоги не любят сами натаскивать своих детей, а предпочитают нанимать репетиторов).
А вот еще пример. И для большей последовательности в том же "американо–русском" ключе.
Что говорит девочка, оказавшись у постели матери, только что перенесшей тяжелую операцию?
- Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе очень больно?
Это у нас.
А в Америке вполне любящая дочь (если не верите, посмотрите американские фильмы!) спросит:
- Ну как, мам? С тобой все в порядке? И тут же начинает говорить о совершенно посторонних вещах.
Ну а это уже не из фильма; У нашей знакомой русской женщины, волею судеб оказавшейся в Америке, скоропостижно умер муж. На следующий день после похорон она вышла на работу. И сослуживцы, осведомленные о ее трагедии, участливо поинтересовались:
- Ольга, у тебя все о'кей?
- А теперь мы поинтересуемся: вам захотелось бы в ответ на такое участие поделиться своим горем, как принято у нас?.. (Заметим в скобках, что у американцев и не принято жаловаться и вообще изливать душу. Не только сослуживцам - даже близким друзьям.)
Случайно, что в одной стране, у одного народа одни культурные устои, а в другой стране, у другого народа - иные? Конечно же, нет. За множеством условностей проглядывает определенный национально–культурный архетип - та первооснова, те фундаментальные черты, которые роднят самых разных людей, живущих в одной стране и говорящих на одном языке.
Спрашивается, зачем мы завели об этом речь? Зачем влезли в такие дебри? При чем тут дети и их воспитание?
А вот при чем: по мнению того же Юнга, если не принимать во внимание опыт архетипов, если пренебрегать традициями, то "архетипические образы могут вторгнуться в сознание в самых примитивных формах и в результате привести к тяжелейшей патологии личности". Вторжение коллективного бессознательного, как считал Юнг, ведет к индивидуальным и коллективным психозам, ибо "душа народа есть лишь несколько более сложная структура, чем душа индивида".
Сегодня этот разговор актуален для каждого из нас, ведь наступило такое время, когда под лозунгом эконономических и политических перемен в России происходит нечто гораздо более серьезное: попытка разрушить национально–культурный архетип. (Хочется верить, что по недомыслию.) В следующих главах мы остановимся на конкретных архетипических особенностях, которые, как нам кажется, сейчас в наибольшей опасности.
А здесь мы бы хотели сказать, что такое в истории уже было (чего в ней только не было!). Вспомним хотя бы Петра I с его стремлением завести все по голландско–немецкому образцу. Или XIX век, когда образованная часть русского общества фактически отказалась от своего родного языка и говорила исключительно по–французски.
Но постепенно многое из того, что казалось диким, немыслимым, вызывало, по словам Пушкина, "мятежи и казни", либо бесследно исчезало, либо преображалось и, уже не противореча архетипу, становилось неотъемлемой частью русской культуры. Таким примером, как американский картофель, ставший национальным русским блюдом - картошкой, несть числа.
И это вселяет оптимизм. Душа народа при всей своей кажущейся эфемерности очень прочна и устойчива, гораздо прочнее или устойчивее того или другого государственного строя или перестройки.
Но никто не считал и теперь никогда не сосчитает, сколько отдельных душ было покалечено в ту же петровскую эпоху. А сегодня - разве не видно даже невооруженным глазом, у скольких людей "едет крыша", как обострились психические болезни?
У детей же гораздо более хрупкая, более неустойчивая, более уязвимая психика, чем у взрослых. И как ни утешительно звучит поговорка: "Перемелется–мука будет" - всегда про себя думаешь: "Оно, конечно, перемелется, только бы ребенка моего пощадили мельничные жернова истории…"
Не будем себя обманывать: нормальное, то есть традиционное, воспитание сегодня дети могут получить только в семье. И на патетический вопрос:
"Если не я, то кто же?" - родители должны ответить со спокойной трезвостью: "Никто".
И постараться сделать все, что в их силах.
ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Шел 1989 год, самый разгар перестройки, и тогда (всего–то четыре года назад!) взгляды этой женщины казались чуть ли не крамольными. Мать двух сыновей - одному было семь, а другому четыре, - очень вдумчиво относилась к вопросам сексуального воспитания детей. Читала им "Детскую сексуальную энциклопедию" (каждому свой том, в соответствии с возрастом), подробно поясняла картинки. Обстоятельно отвечала на любые вопросы и даже эти вопросы предвосхищала. Но самым, пожалуй, смелым было то, что, руководствуясь чьей–то авторитетной инструкцией, и мама и папа ходили по квартире нагишом в присутствии детей. "Пускай видят! Пускай привыкают! Чтобы не было нездорового интереса к этой сфере".
Сейчас подобная картина уже не поражает воображение. "Детская сексуальная энциклопедия", перевод с французского, во многих домах вошла в "круг семейного чтения"*. Необходимость раннего сексуального просвещения, призванного побороться с "нездоровым интересом", похоже, ни у кого не вызывает сомнения. Разве что традиция ходить нагишом пока не привилась. Видно, климат не располагает.
* (Круг за это время существенно расширился, причем не только за счет переводной литературы. Появились и отечественные "просветители".)
Когда речь заходит о каких–либо новшествах, в том числе и в вопросах воспитания, весьма полезно поинтересоваться, что называется, отдаленными последствиями. Ну что ж, в данном случае такая возможность есть.
Сексуальная революция в "цивилизованном мире" свершилась около тридцати лет назад. Срок вполне достаточный, чтобы сделать какие–то выводы.
Пятнадцать лет назад одна из нас, будучи в командировке в Минске, познакомилась с двумя психологами из ГДР, которые рассказали советской коллеге о последних завоеваниях прогрессивной педагогики: немецкая семья–отец, мать и дети - теперь ходят по квартире голыми, потому что это полезно для правильного развития детской сексуальности. (Переводчик, пользуясь тем, что немцы не понимали по–русски, весело добавил: "Они знаете какие дисциплинированные? Если наука велела - все как один будут ходить в чем мать родила!") А утром каждая девочка, начиная с пятого класса, получает от мамы перед уходом в школу противозачаточную таблетку. Вместе с утренней кружкой молока.
И вот в этом году к нам приехала очень милая дама, психотерапевт из Мюнхена. Она сообщила, что в Мюнхене есть специалист, которая, как и мы, занимается драматическими методами в психотерапии. Мы, конечно, заинтересовались и стали расспрашивать.
- Нет–нет, это не совсем то, что у вас. У вас дети и родители участвуют в театральном действе, а Барбара сама показывает в присутствии детей и взрослых пьесы собственного сочинения. О, конечно, это не просто пьесы, они должны определенным образом воздействовать на психику зрителей… Вот совсем недавно Барбара с огромным успехом демонстрировала сюжет о сексуальных связях родителей с детьми. О, для Германии это сегодня одна из актуальнейших проблем!
* В 1994 году на Всемирном конгрессе по социальной психиатрии нам довелось увидеть этот кукольный спектакль, сыгранный Барбарой и двумя ее помощниками. Он назывался "Секрет". Зрелище не для слабонервных. А его демонстрируют немецким школьникам начиная с девяти лет!
Мы не станем сейчас обсуждать, насколько актуальна такая проблема у нас. Кто–то скажет "Да!", кто–то будет это яростно отрицать. Во всяком случае, наше передовое телевидение уже посвятило кровосмешению целую передачу, где инцест рассматривался с психологической, социальной и юридической точек зрения.
Мы лучше зададим другой вопрос. Скажите, если можно (и даже необходимо, как уверяет нас сегодняшняя наука) муссировать с ребенком вопросы секса, рассматривать картинки, которые еще недавно были бы квалифицированы как порнографические, если можно вместе сидеть у телевизора, когда на экране демонстрируют половой акт, то почему, собственно говоря, нельзя логически продолжить эту цепь и от теории перейти к практике? Где пролегает граница между благодетельным просвещением и уголовно–наказуемым развратом?
- Но ведь инцест был строжайше запрещен всегда, во все времена! - возразят нам.
Да, но этот строжайший запрет был сопряжен с множеством других, не менее строгих. Матери и в голову не приходило обсуждать с сыном, "как это происходит". У многих мусульманских народов отцы не раздеваются не только перед дочерью, но и перед наследником. В некоторых культурах сына довольно рано отделяли от матери, и с этого момента его воспитанием занимались другие люди.
Короче говоря, "антикровосмесительный" закон был логическим продолжением и венцом целого комплекса других табу на эту тему. Он не висел в воздухе, а был как бы крышей массивного здания. Конечно, нарушали его и тогда. Преступники вообще были во все времена. Но тогда задать вопрос: "А зачем он нужен, этот закон?" - мог только сумасшедший. Сейчас же, когда практически все остальные запреты отменены, подобный вопрос, к сожалению, свидетельствует скорее о здравомыслии.
Наши наблюдения показали, что в подавляющем большинстве случаев, когда родители увлекаются новациями в области сексуального воспитания детей, это приводит уже в детстве к самым разнообразным нервно–психическим нарушениям. Вернемся к той женщине, поклоннице прогресса, с которой мы начали свой рассказ. К нам она обратилась не от хорошей жизни. Старший, семилетний, сын страдал энурезом, а попросту говоря, был писуном, младший занимался онанизмом, причем делал это на людях, при посторонних, и все попытки отвлечь его от этого занятия, переключить на что–то другое заканчивались истерическими срывами.
Психологи, правда, уверяли мать, что в этом нет ничего страшного. А один специалист, знаток зарубежной литературы, даже привел ей в качестве положительного примера американский роман, в котором мать восстанавливает утраченный было контакт с сыновьями–подростками, поведав им о том, как она в их возрасте занималась мастурбацией.
Наша отечественная мама, хоть и была готова на все для блага своих детей, но ее все же смущал один момент: она собиралась отдать младшенького в детский сад - пора было выходить на работу. Вдруг старомодные воспитательницы неправильно поймут "нормальные" проявления ее Коли?
Тщетно мы призывали мамашу тоже стать хоть немножко старомоднее. В ответ она ссылалась на весь могучий арсенал "четвертой власти" - от "Науки и жизни" до "Пионерской правды". Наконец, уже ни на что не надеясь, мы взмолились:
- Ну пожалуйста, ну хоть ради эксперимента спрячьте "Сексуальную энциклопедию" на дальнюю полку, разрешите старшему мальчику самому мыться в ванне, раз он вас стесняется, не ходите по квартире раздетой, да и детям не стоит бороться голышом.
Неожиданно мама среагировала на слово "эксперимент" (вероятно, благодаря ассоциации со словом "прогресс"). И согласилась!
А через некоторое время потрясение сообщила нам, что у ее детей почему–то, "сами собой", "на ровном месте" исчезли невротические симптомы.
Вообще странная, на первый взгляд, картина. Дети, такие, казалось бы, пластичные, такие восприимчивые и переимчивые, в вопросах пола проявляют удивительный, непонятный консерватизм. Любят, когда папа живет в семье, и не любят, когда взрослые целуются прилюдно. Очень четко делят поведение людей на "приличное" и "неприличное". Стесняются, если родители позволяют себе при них фривольные шутки. И совершенно не жаждут раздеваться в присутствии сверстников.
Попробуйте–ка спросить дочь, что она думает о девочке, которая в детской компании для потехи снимала штаны и демонстрировала голую задницу? А ведь сколько голых задниц дети сейчас видят по телевизору. И это же взрослые, авторитетные задницы. Но нет, не подражают маленькие ретрограды!
Другое дело, что дети не всегда решаются выразить свой протест открыто. Да и не всегда, находясь под властью мощного родительского авторитета, осознают, что именно их коробит и от чего им не по себе. И тогда это неосознанное неприятие "выходит боком" - тиками, страхами, энурезом, немотивированной агрессией. Разумеется, последняя фраза касается не только сексуального воспитания. В любом случае, когда авторитетное родительское влияние перерастает в авторитарный прессинг, ждите "побочных эффектов".
К вопросу о загадочности детского консерватизма. Нам–то он вовсе не представляется загадочным. Дети более естественны, чем взрослые, они ближе к природе, к первоначалу, то есть в них отчетливее проступает уже упомянутый нами архетип. Поэтому при всей психической пластичности ребенка, глубинный пласт психики с трудом поддается трансформации, всячески ей сопротивляется.
Русская культура (во всяком случае, христианский ее период, который длится вот уже второе тысячелетие) отличалась целомудрием, повышенной стыдливостью. Вспомним боярышень, которые всю жизнь сидели взаперти, сначала в отчем доме, потом в доме мужа. В петровские времена все как будто бы встало с ног на голову. Женщинам и девицам аристократического сословия ведено было появляться на ассамблеях (так при Петре назывались балы) с обнаженными плечами и грудью и разговаривать(!) с кавалерами. Во Франции, между прочим, в это время процветали внебрачные связи, адюльтер был предметом светского обсуждения и частым сюжетом в литературе. А какой успех имела "Исповедь" Руссо, в которой вполне откровенно описываются сексуальные переживания юного героя!
Казалось, что Россия, сделав столь мощный рывок в сторону раскрепощения нравов, догонит и перегонит Европу. Однако этого не произошло, а в литературе появилась Татьяна Ларина ("Но я другому отдана и буду век ему верна…"), тургеневские барышни с их мечтаниями о неземной любви, Вера из гончаровского "Обрыва", для которой потеря невинности переросла в трагедию вселенского масштаба.