Персоналия
1. Барант Эрнест – сын французского посланника. Соперник Лермонтова. Участник дуэли.
2. Барков И. С. – поэт Пушкинской поры, переводчик, знаменит порнографическими стихами.
3. Брюсов В. – русский поэт-символист.
4. Висковатов П. А. – историк литературы, биограф Лермонтова.
5. Вистенгоф П. Ф. – соученик Лермонтова по Московскому университету, литератор.
6. Верещагина А. В. – родственница Лермонтова, с 1828 г. – близкий друг.
7. Дядьковский И. Е. – профессор, ученик проф. Мудрова, терапевт.
8. Ганнушкин П. Б. – профессор-психиатр, главный врач психиатрической Преображенской больницы в г. Москве.
9. Зиновьев А. З. – педагог, первый наставник Лермонтова.
10. Иванова Н. Ф. (Обрескова) – знакомая Лермонтова, предмет юношеского увлечения.
11. Корсаков А. Н. – литератор, военный.
12. Кречмер Э. – немецкий психиатр, профессор, автор труда о характерах людей.
13. Лопухина В. А. (Бахметева) – Самая глубокая сердечная привязанность Лермонтова.
14. Мартынов Н. С. – друг, сослуживец и убийца Лермонтова.
15. Меликов М. Е. – художник, портретист Лермонтова.
16. Мережковский Д. С. – русский писатель-эмигрант.
17. Молчанов Н. Свидетель встреч Лермонтова с И. Е. Дядьковским.
18. Миклашевский A. M. – соученик Лермонтова по пансиону и школе юнкеров.
19. Пасек В. В. – этнограф, славянофил, друг Герцена.
20. Ростопчина Е. П. – графиня, писательница, юное увлечение Лермонтова.
21. Раевский Н. П. – знакомый Лермонтова, сослуживец по Кавказской кампании.
22. Сатин Н. М. – соученик Лермонтова по пансиону, переводчик, друг Герцена и Огарева, стихотворение "Лермонтову".
23. Соловьев B. C. – религиозный философ, поэт.
24. Столыпин А. А. (Монго) – двоюродный дядя, друг и сослуживец Лермонтова.
25. Сушкова-Хвостова Е. А. – знакомая, юношеское увлечении Лермонтова. Мемуаристка.
26. Шан-Гирей М. А. – двоюродная тетка Лермонтова, племянница бабушки Арсеньевой.
27. Шугаев П. К. – пензенский помещик, краевед.
28. Щербатова М. А. – княгиня, вдова, позднее увлечении Лермонтова (1839–1840 гг.)
29. Эрастов В. Д. – протоиерей.
Глава IV
Лестница Иакова или Вознесение Николая Гоголя
"Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что они делают со мной! Они льют мне на голову холодную воду!.. За что они мучают меня… я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною".
Н. В. Гоголь. "Записки сумасшедшего"
Осенью 1820 года в Нежинскую гимназию высших наук, устроенную на манер Царскосельского лицея, сорочинский помещик Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский привез нечто, завернутое в тридцать три одежки. Когда стали разоблачать этот кокон, то открылся тщедушный, крайне некрасивый и обезображенный золотухой мальчик. Глаза его были обрамлены красным золотушным ободком, щеки и весь нос покрыты красными пятнами, из ушей текло. Это был будущий великий писатель земли русский Николай Гоголь.
Вся учеба в Нежинской гимназии являлась пыткой для подростка Гоголя. Он писал в последующем матери: "Я утерял целые шесть лет даром… Я больше испытал горя и нужд, нежели вы думаете;… но вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых, смешных притязаний, холодного презрения и прочее… Правда, я почитаюсь загадкой для всех, никто не разгадал меня совершенно… В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом – угрюмый, задумчивый, неотесанный и прочее, в третьем – болтлив и докучлив до чрезвычайности, у иных умен, у других глуп".
Вот это чередование масок, которые Гоголь, в зависимости от обстоятельств, надевал на себя, ставило в тупик его одноклассников и знакомых. Потому так разнятся характеристики современников Гоголя.
Учеба в гимназии наложила на характер Гоголя неизгладимый след. И. И. Гарин пишет: "Все делало мальчика предметом насмешек и оскорбительных кличек: хилость, болезненность, некрасивость, замкнутость, тугоумие, неспособность к языкам, гордый норов, рассеянность, упрямство…Он не умел и не желал под кого-то подлаживаться, говорил, что думал, высоко ценил собственное достоинство".
Вот откуда обидные клички: "Таинственный карла", "Пигалица", "Мертвая мысль".
Унижения и издевательства сотоварищей продолжались весь период обучения в гимназии. Это была пытка. Обстановка российской домостроевской "бурсы" породили те черты характера Гоголя, которые называли "странными".
Мы говорим "дедовщина", элегантно называемую нынешними военными "неуставными отношениям", но истоки этого явления уходят далеко корнями в глубь истории.
А между тем Гоголю брезговали подавать руку, брезговали пользоваться библиотечными книгами, до которых дотрагивался будущий писатель, боясь заразиться какой-нибудь "нечистью".
Откуда же было взяться здоровью у "золотушного мальчика", когда мать родила его в возрасте 15 лет 25 марта 1809 года, отец же страдал чахоткою, видимо передав сыну по наследству "золотуху". Новорожденный Николай был слаб и худ, так что родители долго опасались за его жизнь.
До трех лет Гоголь не говорил. Затем развитие вошло в свою колею – читать и писать Гоголь выучился самостоятельно, а в пять лет уже пробовал писать стихи.
Немаловажное значение для анализа истории болезни Гоголя имеют и его генетические корни.
Многие свои странности Гоголь унаследовал от отца человека крайне мнительного, болезненно-раздражительного. В то же время это был бесподобный рассказчик, прирожденный актер, он был не лишен и поэтического дара. Приподнятый, искрящийся смехом, мог впасть в уныние и тоску. Часто и подолгу болел, в особенности последние 4 года перед смертью. Умер от горлового кровотечения в возрасте 47 лет.
Мать Гоголя происходила из знатного дворянского рода Танских, славившегося своими изуверствами над крепостными крестьянами.
Сама Мария Ивановна по свидетельству современников, была женщиной экзальтированной, импульсивной, страстной. В. Набоков характеризует её – "нелепая, истерическая, суеверная, сверхподозрительная".
И эта "дивная красавица" долго сохранившая молодость и свежесть, безгранично и беззаветно любила своего гениального сына и утверждала, что многие изобретения принадлежат Никоше. "Сын не унаследовал от матери ни её любвеобильности, ни её кротости, ни её непосредственного сердечного интереса к жизни, ни её покорности судьбе, ни её непрактичности, ни её душевной простоты и прекрасной наивности" (В. Чиж). Мария Ивановна жила долго и умерла, когда ей было семьдесят семь лет от апоплексического удара.
Вот эта "патологическая нервная организация" вскормленная отцовскими и материнскими генами и послужили созданию того странного внутреннего и внешнего облика, который Гоголь пронес сквозь свою недолгую жизнь.
Странный склад ума проявился у Гоголя уже в его отрочестве: полное равнодушие к знанию при хороших способностях, отсутствии интереса ко всем предметам, при пытливом и деятельном уме. Его живо интересовало только то, что имело непосредственный интерес к его личности.
В юношеском возрасте отношение сотоварищей Гоголя к нему изменилось. Он становится "на равных", увлекается рисованием, литературой. Но особенно его способности проявились в организации гимназического театра. И. П. Золотусский пишет: "В ту весну (1825 г.) гимназия открыла Яновского. На место застенчивого и задумчивого подростка явился пересмешник и комик, острого глаза которого теперь побаивались". П. А. Кулиш вспоминает: "… С этого времени театр сделался страстью Гоголя…". Куда теперь делась застенчивость, нелюдимость? Артистический талант, дремавший в Гоголе, расцвел ярким цветом. Он приводил публику в восторг своим актерским действом.
Театр преобразил Гоголя – это была его стихия, здесь он был свой. Он не только замечательно играл, но и писал собственные пьесы, составлял репертуар, расписывал декорации.
Откуда это все? Куда делся "таинственный карла", "мертвая мысль", угрюмость и нелюдимость? Уехал на вакацию одним, а вернулся в гимназию совершенно другим. Что же произошло? У нас есть собственное объяснение этой трансформации. Оно будет приведено при анализе психопатологии Гоголя.
А пока приведем слова И. Гарина: "Гоголь принадлежал к тому типу гениев, чей талант до поры и времени находился как бы в свертке, скрытой потенции, выливаясь изредка в неожиданных выходках, нередко отрицательного свойства, или в гротескных, эпатирующих формах, художественная фантазия трансформировалась в талант виртуозного передразнивания, артистичность – в шутовство, ум – в иронию".
В нашу задачу не входит жизнеописание Гоголя в его Петербургский период. Особо ничего примечательного, имеющего отношение к нашему повествованию не было. Не случилась служба в департаменте Уделов, не получился из него учитель словесности, не удалась профессорская должность в Петербургском университете, но началась кипучая литературная деятельность, когда самые известные и самые любимые нами произведения вышли из под его пера. Об этом написано так много, что ничего нового добавить уже невозможно.
При анамнестическом исследовании пациентов, психиатров всегда интересует вопрос о сексуальных проявлениях больного и каких либо девиациях в половой жизни, поскольку они могут пролить свет и на особенности психопатологических отклонений.
Так вот в истории болезни Гоголя есть одно большое пятно – это его сексуальность или вернее отсутствие её.
Отсутствие сексуального интереса к женскому полу в годы юношества, да и во все последующие годы породило легенду того времени о том, что Гоголь был импотентен, а в последствии безумен по причинам необузданной мастурбации.
В. Чиж пишет: "Ещё на школьной скамье, я помню, почтенные наставники, убеждая нас во вреде онанизма, ссылались на пример Гоголя: такой гениальный человек и заболел от онанизма".
В те годы среди медиков существовало мнение, что онанизм настолько вреден, что может вызвать спинную сухотку, что вместе с семенной жидкостью будто бы истекает и мозговое вещество. Но tabes dorsalis это проявление нейросифилиса, а не следствие мастурбации.
Эти механистические инвективы просуществовали так долго, что даже в советское время учителя внушали школярам, что от "рукоблудия" тупеет ум, и гаснут способности.
Современные исследования показывают, что онанизм – это проявление юношеской гиперсексуальности, это один из суррогатов полового акта, что частая и неумеренная мастурбация есть признак тяжелого невроза или более грубой психической патологии.
До 60 % школьников Москвы 7–10 классов занимаются мастурбацией (данные 1979–80 гг.). Но по миновании этого периода у подавляющего большинства юношей и девушек начинается нормальная половая жизнь и никаких отклонений в психическом здоровье не происходит.
Гадать и судить о том мастурбировал Гоголь или нет – задача малопривлекательная. Остается только предположить, что или Гоголь действительно мастурбировал, т. к. в силу своей застенчивости не мог сблизиться с женщиной и тем самым удовлетворить свою физиологическую потребность, или таковой потребности вообще не было изначально, т. е. отсутствовало либидо.
Но нельзя сказать, что "женский вопрос" вообще не интересовал Гоголя. Интересовал, но как-то странно, каким то ледяным ветром веет от этих женских образов в произведениях Гоголя.
Амбивалентность, вот та характерная черта, которую Гоголь вносит в описание женщин. С одной стороны импотентная выхолощенность, а с другой явное неравнодушие к определенным частям женского тела, несущих мощный потенциал эротизма: "разметавшаяся на одинокой постели горожанка с дрожащими молодыми грудями", "нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал". "Молодые груди" у героинь Гоголя обязательно упруги, куполообразны, они дрожат, колеблются, трепещут, встревоженные вздохами".
А вот что видится сумасшедшему Поприщину: "Хотелось бы заглянуть в спальню… там-то, я думаю, чудеса, там-то, я думаю, рай, какого и на небесах нет. Посмотреть бы на ту скамеечку, на которую она становит, вставая с постели, свою ножку, как надевается на эту ножку белый как снег, чулочек… Ай! Ай! Ай!". И везде так, везде присутствует белый цвет, все женщины светятся неземным светом.
А. Белый: "Когда он описывает женщину – то или виденье она, или холодная статуя с персями матовыми, как фарфор, непокрытый глазурью", или похотливая баба, семенящая ночью к бурсаку. Неужели женщины нет, а есть только баба или русалка с фарфоровыми грудями, сваянными из облаков?".
Не странно ли, что прекрасные женские облики неизбежно принадлежат у Гоголя колдуньям, русалкам, мертвецам или женщинам недобрым, вносящим собой зло и разрушение, а В. Чиж даже сказал, что лучший женский образ Гоголя – старуха Коробочка.
Целомудренное, коленопреклоненное восхищение женщиной в произведениях Гоголя и в то же время пристрастие к скабрезным сальным анекдотам, рассказываемым им не только с мастерством, но и с большим удовольствием. Этот болезненный цинизм проявлялся только в узком кругу близких и ни в одном произведении писателя мы не найдем описания откровенных интимных сцен, может быть за исключением эпизода, когда нагая Панночка скакала верхом на Хоме.
Любит ли Гоголь женщин плотской любовью? На этот вопрос современники в один голос утверждают – нет. Только к двум женщинам Гоголь имел долгую платоническую привязанность.
Первая – это Анна Осиповна Россет-Смирнова – бывшая фрейлина императрицы и светская львица. С ней Гоголь состоял в продолжительных дружеских отношениях и долгой переписке.
Вторая – Анна Михайловна Виельгорская, графиня, моложе Гоголя на 14 лет. В неё будто бы писатель был влюблен и даже в 1850 г., за два года до смерти, будучи не по возрасту дряхлым стариком, сделал ей предложение. Но мезальянс явился камнем преткновения в брачных устремлениях писателя, и надежды его на супружеский союз разбились в прах. Да и любил ли он? Нет ответа, и не было.
Но 21 год назад в письме к матери от 24.07.1829 года, в период, когда Гоголь стремительно бежит в Германию, этот целомудренный девственник описывает такую страсть, какую не испытывал, пожалуй, ни Казанова, ни Дон Жуан: "… я бы назвал её ангелом, но это выражение – не кстати для неё – это божество, но облаченное слегка в человеческие страсти. – Лицо, которого поразительное блистание в одно мгновение печатлеется в сердце; глаза, быстро пронзающие душу; но их сияния, жгучего, проходящего насквозь всего, не вынесет ни один из человеков… Нет, это не любовь была…Я по крайней мере не слыхал подобной любви… Взглянуть на неё еще раз – вот было одно единственное желание… Нет, это существо, которое он послал лишить меня покоя, расстроить шатко созданный мир мой, не была женщиной…Это было божество, им созданное, часть Его же самого. Но, ради Бога, не спрашивайте её имени, она слишком высока, высока!"
Современники писателя бились в догадках о предмете гоголевской страсти и пришли к выводу, что это была очередная выдумка писателя, пытавшегося как-то объяснить свой побег за границу с приличной суммой денег. Мы еще вернемся к анализу этого этапа в развитии болезни Гоголя, а пока обратимся к описанию еще одной странности писателя – амбитендентности в одежде. Это была странная смесь щегольства и неряшества. Из-под парика, который писатель одно время носил, выглядывала вата, из-за галстука торчали белые тесемки.
Одни описывают: солидный сюртук, бархатный глухой жилет, другие – одет вовсе не по моде и даже без вкуса, третьи – галстук просто подвязан, платье поношенное, четвертые – зеленый фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр. Все эти несообразности в одежде, пренебрежение к принятым в обществе сочетанием цветов вызывали насмешки. Да вот появившаяся в конце жизни прожорливость, да хромота, такая, что Гоголь ходил с палкой – все это складывалось в определенный облик метко подмеченный Д. Мережковским: "При первом взгляде наружность его удивляет: в ней что-то странное, на других людей непохожее, слишком напряженное, слишком острое и вместе с тем надломленное, больное… самое поверхностное впечатление от наружности Гоголя – тревожное, почти жуткое и в то же время смешное, комическое: зловещая карикатура. …Чем пристальнее всматриваешься в него, тем это смешное становится более жутким, почти страшным, фантастическим".
Можно было бы привести примеры еще нескольких странностей, это и рано появившаяся переоценка собственной личности, и сверхценные идеи отравления, и мысли о своем высшем предназначении, это, в конце концов, идеи религиозного характера.
Но не будем утомлять читателя подробным описанием этих немаловажных для полной характеристики психопатологических симптомов.
Перейдем к описанию психической болезни Гоголя.
Все исследователи психопатологии Гоголя сходятся во мнении, что первый приступ болезни возник у писателя в августе 1829 года. Д. Е. Мелехов считает, что первый приступ болезни наблюдался в 1840 году.
Но нам нигде не встретилась клиническая оценка двух психотических эпизодов, имевших место у Гоголя в детстве и отрочестве.
В возрасте 5 лет маленький Никоша перенес приступ ужаса. Он был один, спускались сумерки. В ушах что-то шумело, что-то надвигалось и уходило куда-то, а стук маятника часов казался малышу стуком времени, уходящего в вечность. И здесь Никоша увидел кошку, которая кралась к нему – мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, и зеленые ее глаза искрились недобрым светом. Мальчику стало жутко, он схватил кошку побежал в сад и утопил животное в пруду.
Сам Гоголь рассказывал А. О. Смирновой, что ему было страшно, он дрожал и в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, но потом почувствовал угрызение совести, страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец высек его.
Второй эпизод (да можно ли это происшествие назвать эпизодом?) случился с Гоголем в Нежинской гимназии (1825 г.). Суть дела заключалась в том, что Гоголь, пытаясь избежать наказания розгами за какие-то шалости, притворился "бешеным": "… Лицо у Гоголя страшно исказилось, глаза сверкали диким блеском, волосы натопорщились, стрегочет зубами, пена изо рта, падает, бросается и бьет мебель, – взбесился! … Оставалось одно средство: позвать четырех служащих при лицее инвалидов, приказали им взять Гоголя и отнести в особое отделение больницы, в которой пробыл он два месяца, отлично разыгрывая там роль бешеного". Так вспоминает друг Гоголя по Нежинской гимназии Тимофей Пащенко. Нестор Кукольник, другой однокашник, описывает "сумасшествие" Гоголя почти так же, добавляя только, что Никоша так искусно притворялся, что все были убеждены в его помешательстве. Правда он говорит, что в больнице Гоголь провел не 2 месяца, а две недели.