Фенотипические эффекты мема могут иметь форму слов, музыки, изображений, фасонов одежды, мимики и жестикуляции, а также навыков вроде открывания синицами молочных бутылок или мытья пищи японскими макаками. Все это внешние, видимые (слышимые и т. д.) проявления мемов, находящихся в мозге. Эти проявления могут восприниматься органами чувств других особей и воздействовать на мозг получателя таким образом, что в нем записывается копия исходного мема (не обязательно точная). Новая копия мема теперь имеет возможность распространять свои фенотипические эффекты, создавая в других мозгах копии уже самой себя. […] Если фенотипический эффект мема – мелодия, то чем она привязчивее, тем выше вероятность ее распространения. Если это научная идея – то возможность ее распространения по мозгам ученых всего мира будет зависеть от ее совместимости с комплексом идей, уже укоренившихся. […] Важным фактором отбора, действующего на любой конкретный мем, будут другие мемы, которым уже посчастливилось стать преобладающими в мемофонде. Если в обществе доминируют марксистские или фашистские мемы, то успех репликации любого нового мема будет зависеть от его совместимости с имеющимся фоном".
При всей спорности этой теории она обладает и несомненной продуктивной силой: используя аналогию отношений между геном и фенотипом, с одной стороны, и мемом и "меметическими продуктами" – с другой, Ричард Докинз заставляет нас сделать несколько вполне очевидных выводов.
Во-первых, данный подход позволяет нам задуматься над тем, где именно располагается наш совокупный "мир интеллектуальной функции". Да, мы привычно думаем о существовании некой культуры вне нас, но вне нас, объективно говоря, существуют только "меметические продукты", т. е. продукты культуры – фильмы, телепрограммы, книги, живопись, разнообразные языки, а собственно культура (наш МИФ) существует исключительно на естественном "материальном носителе" – внутри конкретных голов (в каждой по чуть-чуть). Да, можно сказать, что вот, мол, существуют же "мертвые языки" – и ничего. Но и они существуют ровно до тех пор, пока есть мозги специалистов, занимающихся их изучением. Как только не станет таких мозгов, исчезнет и соответствующий мертвый язык – как мы и сейчас не можем прочесть критское "линейное письмо А" или не знаем, какая музыка звучала в античных театрах.
Но пример "мертвых языков", честно говоря, может быть и не самый удачный, ведь речь идет не просто о доступности какой-либо информации (может быть, и слава богу, что мы не знаем, о чем писали древние критяне на своих черепках), речь идет о понимании этой информации – о сложности "объектов", все еще сохраняющихся в мире интеллектуальной функции. Современный молодой человек и в самом деле не способен понять, чем была плоха жизнь в Советском Союзе, что такое фашизм, или ответить на вопрос, почему "Гамлет" или "Анна Каренина" считаются великими произведениями литературы (я уж не говорю о каких-то менее раскрученных литературных "брендах"). Его мозг не сохранил соответствующих опций, а значит, знание, которым он как бы владеет, в действительности оказывается фальсифицированным – он знает слова, но не бартовские знаки, он пользуется не понятиями, а фальсификатами. А это значит, что совсем скоро соответствующее знание в принципе будет вытеснено и останется только ждать очередной эпохи Возрождения, если случится что-то поистине драматическое, и сложное устройство мира интеллектуальной функции еще зачем-то человечеству понадобится.
Ярый поборник коннектомики – исследовательской программы по картографированию и анализу нейрональной сети мозга – Себастьян Сеунг оптимистично обещает нам, что лет через восемьдесят все связи нашего мозга будут полностью расшифрованы (как теперь расшифрован геномный код человека). Его книга "Коннектом" имеет хлесткий подзаголовок – "Как мозг делает нас тем, что мы есть", и потому, судя по всему, Сеунг не в полной мере отдает себе отчет в том, что результатом этой кропотливой и многотрудной работы будет, по существу, расшифрованный мозг кроманьонца. Само по себе это, конечно, чрезвычайно интересно и даже замечательно, но человечество и сама наша цивилизация – это не просто нейронная сеть мозга вида Homo Sapiens, а то, что по этой сети бегает, и главное – как оно это делает Тем, что мы есть, делает нас МИФ, а не нейронная структура нашего мозга.
Является ли общая теория относительности Альберта Эйнштейна мемом г-на Докинза? Для массового сознания – безусловно да (но массовое сознание ее и не понимает). Тогда как в мозгу ученого общая теория относительности (как, впрочем, и любая другая) существует не в виде "материального носителя информации", а в качестве способности соответствующих лобных долей привлечь эти знания (в актуальный функциональный центр) в момент решения какой-то другой задачи. Решать задачу, имея пропускную способность рабочей памяти в пределах трех-четырех объектов, возможно только в том случае, если теория не просто известна, а понята, осмыслена, превращена в инструмент, и никакая меметика в этом никак не поможет, это человек должен сделать сам. Если же в нашем мозгу просто зашита какая-то информация (знание о чем-то), но лобные доли неспособны привлечь ее для решения той или иной задачи, это банальный фальсификат. Методы, с помощью которых, по Докинзу, распространяются мемы – научение, имитация и т. д., не подходят для "распространения" способов думать. Судя по всему, способы думать вообще не способны "распространяться", они могут быть лишь воссозданы в процессе самостоятельной практики отдельно взятого мозга.
Во-вторых, что уже, впрочем, понятно и из первого пункта, нам не следует переоценивать силу и устойчивость культуры – мир интеллектуальной функции способен достаточно быстро деградировать, если в массе своей мозги перестают справляться с информационной нагрузкой и прибегают к постоянному упрощению ее объектов, а также начинают их системно игнорировать. Догадываюсь, что процент моих современников, прочитавших "Илиаду", не так уж велик (что вполне естественно – текст не из легких, а потому и в лучшие-то годы его осиливали далеко не все, кому это следовало согласно образовательному цензу), но я боюсь, что в следующем поколении таких не останется вовсе, а это значит, что еще через поколение не останется и тех, кто будет в состоянии понять, почему эта книга когда-то считалась одним из величайших творений человеческого гения. Таким образом, уже в поколении моих правнуков в нашей "культуре" не будет ни "старика Гомера", ни, что куда важнее, навыка восприятия подобного литературного текста. То есть с Гомером отойдут в мир иной и Софокл, и Эсхил, а там, глядишь, и прелести "солнца русской поэзии" уже станут читателю категорически непонятны, поскольку процессы эти взаимосвязанные. "Высокая культура" превратится в черепки острова Пасхи или "линейное письмо А", разгадать надписи на которых, к сожалению, не представляется возможным. И весь этот "чудный мир", надо признать, уже совсем рядом.
И наконец, третье соображение в этом ряду – культурные коды, в принципе, с легкостью замещаются: после того, как формируется новый класс "меметического продукта", прежние "мемы" (единицы информации) теряют способность к воспроизводству. Новый тип "меметического продукта", завоевав соответствующую "экологическую нишу" в наших мозгах, начинает агрессивно сопротивляться фенотипическим проявлениям прежних "мемов". Иными словами, вопрос, на самом деле стоит не так – будет Гомер или не будет Гомера? Его форма куда более жесткая и пугающая – насколько дурным тоном или, например, проявлением какой болезни будет считаться чтение "Илиады"? Уже сейчас кажется вполне нормальным, когда молодой человек заявляет, что "Гомер – отстой" (если он вообще знает какого-то Гомера, кроме того, что в "Симпсонах"), а "300 спартанцев-2" – это "круто".
Таким образом, несмотря на всю, и весьма обоснованную, критику меметики, которая, по словам того же Ричарда Докинза, никогда не станет наукой, сама идея мема как единицы усваиваемой нами информации весьма интересна и является лучшим подтверждением того факта, что мы с вами оказались в мире фальсификатов: любой мем – это клишированное представление, а не что-то, что нами понято, осмыслено и по-настоящему продумано. Мы усваиваем мемы по механизму своеобразного импринтинга-взрослых – за счет простого повторения за кем-то другим, разного вида имитации и подражательства. Трехлетнего ребенка можно научить невероятно сложным терминам, но не следует думать, что, воспроизводя их, он понимает, о чем говорит. Когда меня, ребенка, как говорили раньше "из благополучной семьи" в весьма нежном возрасте откомандировали зачем-то в летний спортивный лагерь, да еще по мотокроссу, я умудрился изучить все существующие матерные слова еще до того, как из соответствующих тематике анекдотов, по косвенным признакам, понял, что именно они означают (а что некоторые из них означают на самом деле я, как вы можете догадаться, и вовсе понял значительно позже).
Мир интеллектуальной функции, который заполняется не мыслями, а мемами (называй их хоть "вирусами", хоть как угодно еще), формирует убийственную среду для самой этой интеллектуальной функции. Иначе говоря, мем – это противоположность мышлению, это нечто псевдоинтеллектуальное, даже откровенно дебилизирующее. Джейм Глик пишет в своей "Информации": "Но они существуют. По мере того как кривая информации склоняется по направлению к все большим возможностям связи, мемы развиваются быстрее и распространяются дальше. Их присутствие чувствуется, если не наблюдается воочию, в проявлениях стадного чувства, в паническом изъятии вкладов из банков, кумулятивном эффекте при продвижении информации и финансовых пузырях. […] Но мы не можем владеть ими. Когда в наших ушах звенит колокольчик, или какое-нибудь повальное увлечение переворачивает все с ног на голову, или мистификации месяцами доминируют в разговорах по всему миру, а затем исчезают так же быстро, как появились, хочется задать вопрос: кто тут хозяин, а кто раб?"
Теперь, когда масштабы "экологической катастрофы" нашего МИФа более-менее понятны, самое время вернуться к упомянутой в начале этого подраздела книге Дугласа Рашкоффа "Медиавирус". Рашкофф активно использует концепцию Ричарда Докинза о природе мемов, но весь пафос его социокультурного манифеста заключается в разоблачении своего рода тайного заговора (не вполне понятно, правда, кто заговорщики), цель которого одурачить население – мол, медиа намеренно продуцируют некие "жареные" истории, чтобы отвлечь внимание аудитории от той или иной политической ситуации, пытаются вызвать у нее какие-то определенные реакции (например, потребительские предпочтения) или просто стирают границы между фактической реальностью и художественным вымыслом, чтобы, видимо, окончательно погрузить нас в мир виртуализированных грез. Все это, признаться, выглядит вполне убедительно, но проблема, как мне представляется, в том, что Рашкофф путает причину со следствием: то, в каком состоянии уже находится наш МИФ, и приводит к тому, что шансы соответствующих "медиавирусов" ("мемов" по Р. Докинзу) на распространение растут как на дрожжах. Медиа – не злой демиург, жаждущий разжижения человеческих мозгов, медиа как раз потому-то и успешны, что мозги потенциального зрителя уже находятся в соответствующем состоянии.
В недавней работе "Интернет как иллюзия. Обратная сторона Сети" известного белорусско-американского исследователя Евгения Морозова проводится весьма подробный анализ влияния доступности информации на поведение граждан авторитарных государств. Как выясняется, наличие доступа к свободной прессе не увеличивает степени политической ангажированности этих граждан, а если этого доступа не было и он вдруг открылся (к коммерческому телевидению, интернету и проч.), первое, а зачастую и единственное, к чему обращаются лица, лишенные до сего момента "свободы слова", – это развлечения, желтая пресса, порнография и разнообразные "котики". Резюмируя этот в целом нелицеприятный факт, Евгений Морозов пишет: "Интерес к диссидентам-интеллектуалам неизбежно должен угаснуть после того, как интернет распахнул врата в мир развлечений, а глобализация открыла дорогу консюмеризму В современной России немыслимо появление фигуры, подобной Андрею Сахарову. Но даже если такой человек появится, он, вероятно, будет пользоваться меньшим влиянием на национальный дискурс, чем Артемий Лебедев, который ежедневно устраивает в своем блоге фотоконкурс для женщин с красивой грудью.
Тема "сисек" среди российских блогеров гораздо популярнее демократических реформ. […] Для того чтобы пробудить умы сограждан от нынешней развлекательной спячки, понадобится новое поколение интеллектуалов, причем необычайно изобретательных". Однако проблема в том, что легкая доступность развлекательного контента для потребителя радикально снижает потенциальную мощность совокупного МИФа, и вероятность возникновения в нем "интеллектуалов", а уж тем более "необычайно изобретательных" вполне походит на классическую утопию.
Кемеровское шимпанзе, пытаясь понять, как же ей достать запрятанный экспериментатором банан, затормаживает свои "внешние беспорядочные движения" и "переходит на какой-то сложный внутренний процесс", "от внешних проб обезьяна переходит как бы к внутренним пробам", чем и можно "объяснить ее догадку". При этом внешнем затормаживании внутренняя работа животного только усиливается – его лобные доли активно стягивают на себя множество разрозненных возбуждений коры и осуществляют интеллектуальные действия, призванные решить возникшую проблему: животное делает паузу в своей спонтанной активности, чтобы дать себе возможность взглянуть на ситуацию во времени, оценить проделанные "пробы и ошибки". То есть даже в этих – человекообразных – мозгах появляется нечто похожее на время. Но можем ли мы так же дистанцироваться от медиа? Можем ли мы взглянуть на то, что происходит в нашей жизни со стороны – то есть во времени? Оказываясь на работе, мы включаем компьютер, приходя домой – телевизор, а садясь в машину – радио, передвигаясь по улице, молодые люди уже не вынимают наушники из ушей и продолжают сидеть в телефоне все свободное от остальной деятельности время. Учитывая все возрастающее потребление медиа-контента (включая общение в социальных сетях, компьютерные игры и т. п.), мы буквально не оставляем себе шанса на блокнот, в котором предположительно могли бы записать гениальные мысли, которые, возможно, пришли бы нам в голову, если бы она, в свою очередь, не была запружена безостановочно реплицирующимися мемами и потому имела бы еще некоторый шанс притормозить, чтобы подумать.
В книге "Мозг онлайн. Человек в эпоху Интернета" врач-психиатр Гэри Смолл и его супруга Гиги Ворган представили типичный портрет "цифровых от рождения" – поколения людей, выросших уже в новое, цифровое время. Они собрали результаты целого спектра медико-психологических исследований, характеризующих особенности этих "новых мозгов". Следуя по этому списку, мы узнаем, что тотальным является состояние "непрерывного рассеянного внимания" – мозг следит за всем сразу и неспособен сосредоточиться на чем-то конкретном, ни одна мысль в таких обстоятельствах не способна завладеть вниманием человека целиком. Постоянный поиск новых раздражителей и удовольствий обусловлен тем, что контроль за поведением берет на себя лимбическая система мозга, а лобные доли и теменная кора буквально не включаются. Зоны мозга, ответственные за обучение, развиты у "цифровых от рождения" хуже, нежели у "цифровых мигрантов", а избыток потребляемого видео-контента приводит у них к существенному ухудшению языковых навыков. "Преподаватели, – пишут Г Смолл и Г Ворган, – жалуются, что школьники из "многозадачного" поколения хуже учатся. Хроническая и интенсивная многозадачность способна также затормозить планомерное развитие лобной коры – той области мозга, которая позволяет нам видеть за деталями целое, откладывать поощрения на будущее, рассуждать абстрактно и планировать наперед. Если подросток всегда знает, как вознаградить себя немедленно, и в состоянии это сделать – например, играя в компьютерную игру или переписываясь по "аське", – то он не научится жертвовать своими капризами ради изматывающего проекта или скучной задачи, которые гарантируют удовлетворение только в будущем". Или вот еще нейропсихологический факт: "Чем больше времени подростки проводят за играми, тем реже активизируются ключевые области их лобных долей. У заядлых игроков, так называемых геймеров, которые проводят за этим занятием от двух до семи часов в сутки, развивается "синдром видеоигр": лобные доли практически всегда выключены – даже если игрок давным-давно встал из-за компьютера". Список этих неутешительных нейропсихологических находок можно было бы продолжать достаточно долго…
Мы действительно больше почти не думаем, а лишь потребляем и реплицируем информацию по механизму своеобразного и столь популярного в Сети перепоста. Кто-то, возможно, решит утешить себя тем, что он потребляет много "содержательной" и "умной" информации, но вопрос не в том, чем именно заполнен наш мозг, вопрос в том, в каком качестве эта информация в наших мозгах существует. Да, Себастьян Сеунг прав – такой компьютер, как наш мозг, нужно еще поискать (причем где-то в отдаленном будущем), но одно дело использовать его в качестве "жесткого диска", пассивно принимающего и складирующего в себе информацию, и совсем другое – воспользоваться его операционной системой, а также другим сложным программным обеспечением, которое, как мы выяснили, мемами не передается. Но именно для этого и нужны остановки, внешнее затормаживание, когда мозг переключается с внешнего информационного потребления на внутреннюю работу, характеризующуюся напряженной активностью лобных долей. Если же мы находимся в непрерывном потоке информационного потребления, мы не имеем ни малейшего шанса на то, чтобы управлять этим процессом, само потребление информации начинает управлять нами.