* * *
Подписание в мае 1935 г. советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи произвело в общем позитивное впечатление. Но с самого начала даже в положительных откликах сквозило явственное недоверие к возможным союзникам. "Капиталистам Франции сейчас воевать невыгодно, и, зная какую силу представляет Советский Союз, они заключают договор о взаимной помощи… Договор-то хорош, но как бы нас не обманули. Мы-то за них будем заступаться, а они-то за нас пожалуй нет", - так откликнулись москвичи на сообщение о заключении договора.
Впрочем, высказывалось не только недоверие к союзнику, но и неверие в подобные союзы вообще. "Факт заключения франко-советского соглашения интересен не как фактор мира. Ведь не задержали войны в 1914 г. тройственные соглашения. Не задержит войну и это соглашение. Соглашение интересно как признак того, что военные союзы вновь зарождаются и наступит тот день, когда Советский Союз отбросит мишуру красивых слов о кровавой бойне и призовет нас к последней справедливой войне…" - заявил инженер Московского лампового завода Лошук.
Постепенно отношение к советско-французскому пакту становилось все более скептическим. В марте 1938 г. академик В.И. Вернадский записал в своем дневнике: "Агитаторы в домовых собраниях указывают, что, конечно, договоры есть с Чехословакией и Францией, но Сталин считает, что больше всего дорога жизнь людей и договоры можно толковать иначе".
По-прежнему одной из главных опасностей будущей войны представлялись экзотические виды оружия, в частности отравляющие газы и биологическое оружие. В декабре 1937 г. некий инструктор-ревизор предостерегал руководство Осоавиахима: "Мы в 1942 г. будем иметь 12 000 дегазаторов, а сегодня имеем 6000, это на страну с 200 мильонов жителей, по мысли правительства - тот костяк тыловой обороны, о который должны разбиться газовые волны фашизма?.." Характерен, однако, предложенный им рецепт - создание "Дегазационного управления во главе с начальником большевиком", что даст в результате "полное уничтожение в соцбыту капиталистических крыс и мух, пусть фашизм тогда попробует травить нашу пищу бактериями или заражать наш воздух микробами".
Впрочем, предлагались не только средства защиты, но и новые виды вполне наступательного вооружения. Так, некий "изобретатель-орденоносец" А. Майзель по собственной инициативе разрабатывал сразу несколько новых видов оружия, большей частью авиационного, например, "воздушную завесу" (истребитель высыпает множество специальных мелких бомб перпендикулярно строю вражеских бомбардировщиков), многопушечный истребитель, "двойную бомбу" (перед основной бомбой на телескопической штанге помещалась малая, которая должна была как бы "разрыхлить" броню, бетон и пр., повышая таким образом эффективность взрыва основной бомбы), "бомбу с рикошетом" (она должна была рикошетировать от поверхности воды, попадая в неприятельские корабли) и, наконец, воздушные противосамолетные торпеды и мины.
Очередной всплеск военных ожиданий в 30-е годы был связан с печально знаменитыми московскими политическими процессами 1936–1938 гг. В откликах на решения трибунала постоянно встречались опасения - если обвиняемых приговорят к расстрелу, не осложнит ли это международное положение СССР и не навяжут ли в результате СССР войну.
* * *
Иногда начало войны, хотя бы интуитивно, советские люди представляли себе довольно реалистично. Так, вспоминая свои предвоенные ощущения, ленинградка И.Д. Зеленская записала летом 1941 г. в блокадном дневнике: "Все считали Ленинград обреченным городом, городом на юру, слишком открытым и доступным в силу своего географического положения… Казалось всегда, что первые и самые страшные удары обрушатся именно на Ленинград…"
Вместе с тем некоторые сюжеты, описанные в романах, тем более показанные в фильмах, запоминались и в какой-то степени определяли отношение к меняющейся реальности.
Так, описывая в своем дневнике ситуацию в Москве в начале сентября 1939 г. ("Город полон слухов: что закрыта для пассажирского движения Белорусская железная дорога, что закрыто авиасообщение; что мобилизована половина такси, все грузовики и большая часть учрежденческих машин, что закрыты 18 школ (под призывные пункты взяты, или под госпитали, как говорят другие), что эшелоны идут на западную границу и на Дальний Восток…"), Е.С. Булгакова проводит прямую параллель с американским фильмом по произведениям Г. Уэллса о будущей войне. Этот фильм она вместе с М.С. Булгаковым видела на закрытом просмотре в американском посольстве еще в ноябре 1936 г.
Подписание советско-германского договора о ненападении 1939 г. было встречено со смешанными чувствами. Казалось, что угроза войны отодвинулась. С другой стороны, многие, как сформулировал в беседе с товарищами по работе ленинградский слесарь А. Федоров, понимали, что "договор между СССР и Германией для последней ничего не значит. Она заключила его, чтобы использовать известный промежуток времени и прибрать к рукам Францию, Англию и Польшу, а затем уже напасть на СССР".
Важно подчеркнуть, что в массовом сознании Советский Союз и в эти годы, как правило, выступал обороняющейся стороной. Изменение настроений на самом верху привело к тому, что летом 1941 г. заговорили о необходимости изменения пропаганды, придания ей "наступательного характера". Готовилась очередная кампания, однако развернуть ее попросту не успели.
Война, которую ждали, которая порой описывалась в пропаганде и представлялась во всех подробностях в массовом сознании, оказалась совсем не такой.
Многие предвоенные иллюзии - о наступательном характере войны "малой кровью и на чужой территории", о революционном взрыве на Западе, свойственные прежде всего молодому поколению, оказались ложными. Более скептическое отношение к этим вопросам поколения старшего оказалось и более реалистическим. 22 июня 1941 г. все рассуждения о предстоящей войне потеряли смысл, предвоенная эпоха кончилась, началась Великая Отечественная война.
Глава 3.
"Враги второй очереди":
Образ союзника
Среди самых устойчивых внешнеполитических стереотипов, характерных для разных культур и эпох, конкретное содержание которых, тем не менее, может меняться самым неожиданным образом, - образ врага и образ союзника.
В течение XX в. Россия дважды в ходе двух мировых войн выступала в качестве участника могущественной коалиции, и "образ союзника" как в годы войны, так и в межвоенный период играл в сознании российского общества важную роль, в том числе при решении внутриполитических проблем.
Для мифологизированного сознания внешний мир представляет собой "темную", или, в лучшем случае, "серую" зону, т. е. область повышенной опасности, враждебную или недоброжелательную по отношению к человеку, где все иное и все неустойчиво. И, следовательно, союзник, также принадлежащий к миру за пределами освоенной территории (т. е. внешнему миру), воспринимается как нечто неустойчивое, сомнительное, потенциально враждебное. Подобное отношение к союзникам фиксируется не только в годы Великой Отечественной войны, но и на других этапах русской (и не только русской) истории.
Отношение к союзникам, реальным или потенциальным, и общая мифологизация представлений о внешнем мире в массовом сознании ярко проявились в годы русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В частности, крестьяне разных губерний были убеждены, что "все англичанка портит дело, она помогает туркам" (Новгородская губерния), что "если бы не помешала "англичанка", то русские непременно бы взяли Константинополь" (Рязанская губерния). В народном сознании в качестве союзника России (кроме славян, в частности болгар, и греков, которые тоже считались "славянами"), выступал… Китай: "Китай за нас подымется. Царь Китаю не верит, боится, чтобы не обманул…" - говорили крестьяне. Характерна, при всей фантастичности этих утверждений, нотка недоверия к "союзнику".
Как в общественном мнении, так и в массовом сознании России к началу XX в. традиционным было недоверие к Англии. При этом в исторической реальности в годы самых крупных коалиционных войн, в которых участвовала Россия (в частности, наполеоновские войны, в том числе война 1812 года., Первая и Вторая мировые войны) вследствие различных геополитических и прочих обстоятельств Англия становилась союзником России, что, конечно, действовало на отношение к ней, но затем все быстро возвращалось на свои места. Эта инерция была преодолена лишь в 60–80-е годы нашего века, когда Англия потеряла статус мировой державы. Поэтому, как отмечает В.А. Емец, накануне Первой мировой войны, после того как фактически сложился англо-франко-русский союз, "требовалась решительная ломка стереотипов… в общественно-политическом сознании правящих кругов и целых социальных групп населения". Эту задачу решал, в частности, министр иностранных дел А.П. Извольский, который первым начал "работать" с прессой в целях изменения общественного мнения. Тем не менее в общественном сознании недоверие к Англии в значительной степени сохранялось, к Франции же отношение было лучше.
В отличие от Второй мировой войны, в 1914–1917 гг. военные действия велись одновременно на Западном и Восточном фронте. Союзники, как водится, склонны были недооценивать усилия друг друга, тем не менее чувство "общего дела" находило свое отражение в массовом сознании.
В годы войны предпринимались целенаправленные усилия по формированию в общественном мнении и массовом сознании "образа врага". Наряду с этим, хотя, к слову сказать, с гораздо меньшей интенсивностью, пропаганда работала и над формированием позитивного и достаточно наглядного образа союзника. Примеров множество; в частности, в России были изданы открытки с изображением симпатичных солдат в форме стран Антанты с текстами государственных гимнов, причем русский солдат ничем не выделялся в этой серии.
Порой понятие "союзник" принимало более широкий характер; так, в ходе войны в официальных кругах России и части русского общества возникла идея сделать союзниками в борьбе с Германией поляков. Это требовало определенной корректировки политики по отношению к ним, и порой такая корректировка принимала довольно курьезные формы: так, в Большом театре дирекция решила убрать из оперы Глинки "Жизнь за царя" сцену убийства поляками Ивана Сусанина.
Конечно, ход многолетней, тяжелой войны не мог не отражаться в массовом сознании и помимо пропаганды. Иногда вспоминали и о союзниках. Так, стабилизация Восточного фронта после русских неудач в Восточной Пруссии и предотвращение взятия немцами Парижа в самом начале войны ("чудо на Марне") тут же нашли отклик в частушке, записанной в 1914 г.:
Немец битву начинал
И в Варшаве быть желал;
Шел обедать он в Париж -
Преподнес французик шиш.
Здесь следует отметить, во-первых, равнозначность событий на Западном и Восточном фронте для автора частушки, и, во-вторых, то, что уменьшительное "французик" носит явно доброжелательный, даже ласковый характер.
Постепенно, однако, по мере усталости от войны в российском общественном мнении все ярче вырисовывается тенденция к подчеркиванию главной роли России в войне и обличению корыстных союзников, стремившихся за ее счет достигнуть своих целей. Вот что предлагал товарищ председателя тамбовского "Союза русских людей" А.Н. Григорьев Совещанию уполномоченных монархических организаций в августе 1915 г.: "Ввиду того, что вся тяжесть войны в настоящее время легла на Россию, просить Англию вновь формируемые ею армии посылать на русский фронт через Архангельск, а также привлечь и японцев к участию в сражениях на нашем фронте". В воспоминаниях британского генерала А. Нокса, относящихся к 1915 г., приводится беседа с генерал-квартирмейстером Западного фронта генералом П. Лебедевым, который "упрекал Англию и Францию за то, что они взвалили основную тяжесть войны на Россию". После кровопролитных сражений 1916 г. эти настроения усилились. "В народных массах доверие к правительству и вера в союзников были окончательно подорваны", - писал начальник штаба 7-й армии генерал-лейтенант Н.Н. Головин [курсив мой - авт.]
К концу 1916 - началу 1917 г. подобные взгляды получили широкое распространение, особенно среди нижних чинов и младших офицеров. Как всегда, наиболее негативно оценивалась роль Великобритании, готовой "воевать до последнего русского солдата", для чего англичане "втайне сговорились с начальством, подкупив его на английские деньги". Весной 1918 г. видный российский публицист А. Изгоев отмечал исчезновение симпатий к союзникам и повсеместное распространение "немецкопоклонства".
Вместе с тем в сознании российского общества с самого начала войны присутствовал и такой мотив: союзники не понимают и не хотят понять Россию. Уже в сентябре 1914 г. 3.Н. Гиппиус записала в своем дневнике: "Наши счастливые союзники не знают боли раздирающей, в эти всем тяжкие дни, самую душу России. Не знают и, беспечные, узнать не хотят, понять не хотят. Не могут". И позднее, в апреле 1915 г.: "Я люблю англичан. Но я так ярко понимаю, что они нас не понимают (и не очень хотят)". В ходе войны подобные настроения усиливались, получали новые подтверждения и только подогревали недоверие к союзникам.
После Октябрьской революции союзники, фактически встав на одну из сторон в гражданской войне, для победителей (и для значительной части населения) оказались врагами, организаторами интервенции и многочисленных заговоров ("дело Локкарта", "дело Рейли" и т. д., и т. п.), и это, разумеется, отразилось в массовом сознании. Для другой же части населения они по-прежнему оставались союзниками, только теперь не против немцев, а против большевиков, как в прошлом, так, вероятно, и в будущем. Любопытно отметить, что в 1920-е гг. чаще всего в роли потенциального противника и возможного "освободителя" от власти большевиков выступала Англия. Германия, недавний враг в мировой войне и ближайший партнер советского правительства в эти годы, в массовом сознании присутствует слабо, в то время как Польша фигурирует достаточно часто, упоминаются также Франция, Япония, США, Китай (этот набор менялся в зависимости от географического положения той или иной губернии).
"Союзники" избирались массовым сознанием, исходя прежде всего из внутриполитических, а не внешнеполитических рассуждений (или Запад против "коммуны", или рабочие и крестьяне Запада как союзники СССР).
Например, летом 1928 г., ободряя верующих, один из священнослужителей Омского округа заявил: "Мы не одни, у нас есть союзники в лице Америки, Англии и других. Они нам очень и очень много помогают и Вы, граждане, не отказывайте нам в помощи [курсив мой - авт.]"Иногда встречались явно преувеличенные представления об общности интересов Запада и российского крестьянства. Так, в мае 1927 г. один из крестьян Амурского округа уверял, что "Англия предъявила коммунистам - сдаться без бою, и в России поставят президента, которого пожелают Англия или крестьяне России [курсив мой - авт.]".
Любое значительное событие в международной жизни, а иногда просто сообщения газет, приводили к появлению новых предполагаемых союзников. Так, в связи с конфликтом на КВЖД зимой 1930 г. в Поволжье распространился совсем уж экзотический слух о том, что изъятое у крестьян имущество власти возвратят, так как "коммунисты перепугались китайцев, которые обратно пошли на Россию". Зимой того же года в Архангельской области был зафиксирован лозунг "Долой Советскую власть, даешь поляков". От подобных лозунгов оставался только шаг и до практических выводов: "Как только Англия объявит войну на СССР, то мы в тыл Советской власти пойдем и не оставим в Москве ни одного живого коммуниста…" - говорилось в одном из писем 1927 г. в "Крестьянскую газету".
Новый тип союзника в 20–30-е годы - революционный пролетариат всего мира. Официальная пропаганда всячески поддерживала подобные представления. Так, в информационном письме агитмассотдела Орловского окружкома (июль 1930 г.) подчеркивалось: "День 1 августа в настоящем году совпадает с 16-летием Империалистической войны. В этот день рабочие запада свой гнев против капиталистов-поджигателей войны выразят в массовой забастовке, которая должна показать, что на случай войны рабочие сумеют остановить заводы, фабрики и остановят машины, производящие средства истребления человечества. В этот день громко будет звучать лозунг "Руки прочь от Советского Союза" и т. п."
В 1938 г. вышел в свет сборник "Красноармейский фольклор", полностью состоявший из произведений того же жанра, что и частушки о подвигах Кузьмы Крючкова. В одной из вошедших в сборник "красноармейских песен" звучала такая строфа:
К нам из Венгрии далекой,
Из баварских рудников,
Мчатся лавиной широкой
Красных тысячи полков.
В этих словах отразились реальные события - появление Венгерской и Баварской советских республик. Но подобные представления часто экстраполировались и на будущее:
От Петрограда до Вены
Тянется фронт боевой,
Скоро от Темзы до Сены
Встанет гигант трудовой.
В результате возникли и прочно утвердились в массовом сознании соответствующие иллюзии, которые впоследствии мучительно изживались в годы Второй мировой войны. В том же 1927 г. достаточно типичными были такие высказывания: "Пусть Англия идет на нас воевать, а пока рабочие и крестьяне Англии сбросят свое правительство, как было в Германии".
Впрочем, советское руководство уже в середине 30-х годов, несмотря на заверения пропаганды о приближающейся победе революции в странах Запада, охваченных тяжелым кризисом, все более испытывало скептицизм относительно ее ближайших перспектив. Еще в 1932 г. М.И. Калинин оптимистично утверждал: "Стабилизация [капитализма - авт.] оказалась короче, чем можно было ожидать: накопление революционной энергии идет бешеным темпом, и события, как разбушевавшаяся волна, вновь одно набегает на другое". Но уже в марте 1934 г. тот же Калинин, выступая перед делегацией иностранных рабочих, заявил буквально следующее: "Можете рассказать и то, что я вам сейчас рассказал открыто перед всеми. Калинин сказал, что им [пролетариям Запада - авт.] не хочется ставить свои головы на баррикады, им хочется миром завоевать власть, как-нибудь обойти буржуазию".